* * *
Виталик был компьютерным гением. Это не помешало ему трахнуть меня прямо в своем рабочем кабинете, на груде дискет между двумя тихо жужжавшими принтерами, один из которых жужжать перестал, после того как я заехала по нему голой коленкой. А дискеты падали и падали, как листья, нет - как плотная чешуя гигантского дракона, их делалось все больше, это уже был сплошной поток, он увлек нас на пол, и мы барахтались в этом море дискет, в этом странном океане информации, и что-то шелестело под нами, и хрустело, и трескалось, а потом стало темно и жарко, и все кончилось.
Я уже давно поняла: это не потому, что я такая удивительная и замечательная (хотя я на самом деле удивительная и замечательная). А потому, что там, на Втором уровне, все люди молодые и здоровые, у них нет и не может быть семьи, детей и болезней, им чужды страх, ненависть и нетерпимость, они начисто лишены комплексов и предрассудков. Поэтому, когда встречаются два человека, тем более мужчина и женщина, и им обоим хочется, а им почти всегда хочется, они не задают себе и друг другу лишних вопросов. Они знакомятся. Да, именно так. На Первом уровне человек давит в себе зверя. На Втором - бессмертный сверхчеловек давит в себе человека, и при этом зверь (частично) возвращается. Как знакомятся, например, собаки? Они нюхают друг у друга гениталии. Им не приходит в голову, что этого надо стесняться. Людям на Втором круге бытия тоже не приходит в голову, что этого надо стесняться. А после мы стали говорить.
- Ты знаешь, что такое Иглроуд? - неожиданно спросил Виталик.
- Наверное, какая-нибудь улица в Нью-Йорке, - предположила я.
- Нет, - сказал Виталик, - это не улица в Нью-Йорке. Это - Путь Орла.
Он так и произнес - оба слова с большой буквы.
- Плохой перевод, - заметила я. - По-русски точнее будет сказать "орлиная дорога" или "дорога орлов".
- А Библия хорошо переведена?
- На русский? Неважно.
- Вот и я так считаю. Но её почитают и заучивают наизусть именно в этом виде. Потому что канонический текст. Понимаешь? А Иглроуд - это из наших Канонических Текстов, причем из их Запретной части. Ну, вспоминай! Ты должна их знать, ты же все знаешь.
- Иглроуд, Иглроуд, - проворачивалось в голове, но контакта пока не было, видно, запрос пошел слишком далеко, а скорость света на Втором уровне бытия - величина сугубо постоянная, как и на Первом. (Вот какие наукообразные объяснения посещали мою бедную голову. Это ж с ума сойти! У меня ведь в школе по физике одни тройки были. Я не понимала никогда и сейчас не понимаю, как это у света может быть скорость.)
- Виталик, - спросила я, чтобы убить время, - а что такое Запретная часть Канонических Текстов?
- А это та часть, которая недоступна даже Владыкам, в смысле всем Владыкам, она доступна лишь Избранным. Видимо, древние писали эти сутры, эти строки, эти стихи для очень-очень далекого будущего, с расчетом, что до них доберутся лишь тогда, когда смогут понять, и лишь те, кому надо.
- Слушай, но о каком будущем может идти речь, если уже на Четвертом уровне время крутится в любую сторону?
- И ты его крутила? - улыбнулся Виталик.
Я прикусила язык. Я ведь не думала об этом ни разу. Вот Владыка Марк мечтал о прошлом, а лично мне казались крайне противоестественными любые путешествия во времени. Особенно теперь. Так может, это нормально? Может, и все другие не трогают время?
Я ничего не ответила, и Виталик произнес с нажимом:
- Древние знали, о чем говорили.
- Стоп! - Я вдруг словно проснулась. - А ты-то, Виталька, откуда все это знаешь? Ты Избранный Владыка, что ли?
- Не, я вообще не Владыка, - сказал он невозмутимо. - Я просто сижу на компьютере. На главном компьютере Второго уровня.
- Ну надо же! И здесь бардак…
- А ты как думала!
И тут оно вспомнилось. Я прочитала вслух:
"И птицы все в стремительном полете
Покинут гнезд привычные места,
Когда, чертя круги, Орел с Орлицей
Взовьются ввысь и снова упадут,
И Третий вступит царственною лапой
На Иглроуд, он же Путь Орла,
И распахнет крыла над Ойкуменой"
- Что-нибудь понял? - поинтересовалась я.
- Кое-что, - бодро ответил Виталик. - Орел с Орлицей - это вы с Тристаном. Куда сорвутся птицы, то есть мы все, - это вопрос, конечно, и главное - кто третий?
Я чувствовала: Виталику очень хочется, чтобы это он стал третьим, но я - то знала, уже наверняка знала: не он. И просто спросила:
- Почему ты решил, что это мы9
- Элементарно, Уотсон! Вот слушай все, что я знаю о твоем Тристане.
И Виталик рассказал
Оказывается, там, в этих проклятых эмпиреях, Тристан не понял смысла моего исчезновения и рванулся назад через все барьеры, семикратно нарушая Главную заповедь Высшего Закона. Ему уже было все равно. Может, об этом говорил Владыка Марк? Ведь каждый переход с уровня на уровень приравнивался к потере одной жизни. Или нет? Теоретики! Они сами запутались в своих Законах и Заповедях. А мы с Тристаном были практиками - мы просто хотели и делали.
И все-таки выяснилось, что у Вселенной есть свои законы, которых ни обогнуть, ни переделать на собственный лад. Тристан выбрал слишком долгий путь, он шел на посадку, как гигантский авиалайнер, по пеленгу, он передавал сообщения в эфир, но маневра у него уже не было, и вот, когда пеленг исчез, то есть мое пребывание на Земле прервалось, лайнер по имени Тристан оказался в свободном полете: темно, тихо и топливо кончилось. Виталик рассчитал мне, куда и когда он приземлится с точностью плюс-минус десять километров, плюс-минус шесть часов.
Это был Кенигсберг. Август две тысячи семнадцатого.
Глава четвертая
Изольда действительно добралась до последних событий в Кенигсберге. Только легче не стало. У Симона складывалось впечатление, что он смотрит фильм о безумных похождениях этой девушки. Нет, даже не так. Он словно побывал в её теле. И в её душе. Это было чересчур, это была непомерная для него нагрузка. И пока Изольда говорила (а говорила ли она вообще?), он не мог, не имел возможности думать ни о чем своем. А так хотелось иной раз подумать! Теперь, когда она сделала паузу (да, да, он был уверен, не закончила рассказ, а только сделала паузу), теперь можно было вернуться все к тем же будоражащим душу вопросам. Что с ним случилось? Что вообще происходит? Зачем все это?
Память восстанавливалась. Он вспомнил минувший день.
Действительно пил. Много пил. Сначала в Раушене, потом в Кенигсберге. Наконец, здесь, в Метрополии. В частности, в ресторане "Метрополе". Красиво там. А в "Балчуге" он уже не пил, в "Балчуге" занимался любовью. Нет. Так британцы говорят - to make love. А по-русски лучше сказать честно - трахался. Потому что любовь - это святое. Трахался с Изольдой, потом с Изольдой и Тристаном, то бишь с Давидом, потом с Изольдой и Шарон (Батюшки! Когда она успела воскреснуть?), потом - вчетвером, потом девушки ушли куда-то, и… Неужели? Он был, конечно, очень пьян, но до того, чтоб заниматься сексом вдвоем с Давидом, дело, кажется, все-таки не дошло. Да и просто сил бы уже не хватило. Или теперь настала новая жизнь, и сил в ней будет хватать на что угодно?
По странной ассоциации вспомнилась Клара. Она приехала вместе с Мугамо в Кенигсберг, не застала Симона дома, а кого-то, то ли Бжегуня, то ли Гацаурию угораздило сказать девушке, что батя её на опасном задании. В общем, молодые всю ночь не спали в своем номере "люкс" в отеле, Мугамо пытался утешать жену традиционным способом, но, всполошенная тревогой за папочку, Клара явно была не способна к ответным чувствам, что легко читалось по хмурому наутро лицу абиссинца.
Симон в тот час был ещё не слишком пьян и с дочерью пообщался вполне содержательно. Не было смысла вспоминать сейчас всякие мелочи об учебе, о матери, то бишь о Марии, о религиозных заморочках всех его африканских родственников, хотя и об этом они тоже поговорили, ведь у них было целых два часа. Симон вспомнил о главном - о книге "Заговор Посвященных". Он надеялся только узнать, откуда взялся тот экземпляр, а Кларочка (вот умница!) захватила его с собой.
- Ты что, папахен, я ж тебе и привезла. Я уже про все знаю, что тут у вас происходит, и про тебя, что ты теперь Посвященный.
- Откуда? - удивился Симон.
- От верблюда! Мугамо тоже из ваших. Он-то и притащил мне эту книжку. Сказал тогда: "Прочти и сожги. Это грех - хранить такие книги". А я прочла и сохранила. Помнишь, привозила тебе в тот раз? А теперь и Мугамо доволен, что книжка цела. Владыка
Эль-Хайяр, ну, учитель его, никогда не считал грехом распространение Канонических Текстов в печатном виде. Он-то и подарил эту книжку My-My.
- Как ты его зовешь? - переспросил Симон.
- Му-Му.
- Это потому, что он по-русски не говорит?
- Сам ты по-русски не говоришь! - обиделась Клара. - А он отлично умеет, даже стихи может сочинять. Правда, Мугамо? Но мы все равно больше любим по-английски разговаривать. А Му-Му - это просто ласково…
В самолете он стал читать "Заговор Посвященных". И за час с небольшим, потягивая сухой мартини, проглотил всю книгу. Как это возможно? Впрочем, он же теперь не просто человек. Да и чего не сделаешь после стакана?
Там было очень подробно обо всей жизни Давида. Буквально с детства и до самой смерти - первой смерти, московской. А Давид сидел рядом и, заглядывая через плечо, тоже читал.
- Кто это писал? - спросил Симон. - Ты читал это раньше?
- Не знаю, - сказал Давид.
- Чего не знаешь? - решил уточнить Симон. - Не знаешь, читал ли раньше? И как вообще ты можешь чего-то не знать?
- Я не знаю, кто это написал, потому что скорее всего этого вообще никто не писал. Даже гений не способен ответить на неправильно поставленный вопрос.
- Что ты имеешь в виду? - не понял Симон.
- А вот что. Это не книга. Это какой-то хитрый прибор. Ну скажи мне, о ком ты сейчас читаешь?
- О тебе, - простодушно сказал Симон.
- Ну вот, - обрадовался Давид. - А я о тебе.
- Иди ты!
- Знаю, что не веришь, а ты послушай.
И Давид прочел вслух целую страницу о том, как штабс-капитан Симон Грай беседовал на стадионе "Балтика" с начальником Первого отдела Его Императорского Величества канцелярии Микисом Золотых. И были в этом "отрывке из романа" не только факты, но и мысли Симона.
Вот уж шиза, так шиза - по первому разряду.
- Наливай, - сказал Симон. - Лучше бы водки, конечно, но мартини - тоже хорошо.
* * *
Наутро лечился хэдейкином и, вернув себе трезвый взгляд на мир, сразу задался вопросом: зачем его привезли в Метрополию? Не только задался, но и задал его неизменно болтавшемуся рядом Хомичу. Оказалось все проще некуда: в Империи проходит глубокая конституционная реформа. Знакомый эвфемизм - читай "государственный переворот". Эпицентр событий, у истоков которых стояли так называемые Посвященные, и потому начавшихся в Кенигсберге, переместился теперь в Большую Столицу. Именно здесь, в Кремле, в самое ближайшее время соберутся на экстренное совещание все те, от кого зависит судьба России и мира. Симон Грай не самый последний человек среди них. Ну что ж, удивляться он уже давно перестал. Если на этом экстренном совещании его вдруг коронуют и посадят на трон вместо Николая Третьего - он и такое воспримет спокойно.
- А что мне сейчас-то надлежит делать? - с искренней растерянностью пробормотал Симон.
- Что угодно, господин генерал. В этом здании все подчиняются вам. Таково указание господина Золотых.
- Простите, как вы меня назвали?
- Господин генерал, Его Величество успел подписать указ о присвоении вам генеральского звания.
- Что значит успел? - спросил Симон, но тут запиликала трубка телефона, и оказалось, что его аудиенции просят некто Тристан и Изольда.
- Хохмачи, - проворчал Симон. - Зовите.
Так началась сегодня эта историческая встреча Белых Орлов. Симон даже не спросил, где их носило после того, как он сменил алкогольно-сексуальные радости на чисто алкогольные и перестал контролировать ситуацию. Он не спросил, где они провели ночь. Все это было не важно. Он сразу взял быка за рога: "Вопросы здесь задаю я". Но рога оказались гибкие и скользкие. И вообще это был не бык, а лошадь. Или собака. Да нет же! Это был черный паукообразный гиббон. Шумахер без шумах… Батюшки! А это ещё что за чушь? И откуда? Ах, ну да, из той книжки…
* * *
Изольда сделала паузу, чтобы закурить, и теперь трое сидели и дымили - молча, вдумчиво, словно их сигареты набиты были не табаком, а травкой, а Симон нервно разгрызал фисташки, иногда роняя на пол скорлупу.
Надо было дослушать её. Надо было дослушать её до конца.
Глава пятая
Кенигсберг. Август две тысячи семнадцатого. В последние пять минут перед воплощением, которые даются на знакомство с местностью и ситуацией, я не колеблясь остановилась на Обкоме, причем на его внутренних помещениях, и в конечном счете выбор пал на темную сырую лестницу между какими-то средними этажами. Оделась я по моде двадцать первого века, то есть во все то, что купил мне Леонид, и с погодой явно повезло. Конечно, это было полное безумие - вот так путешествовать по городам и годам, ничего не узнав о них предварительно, никак не подготовившись к возможным опасностям, надеясь только на свою интуицию, свою уникальность и на бесконечные знания Розовых Скал, которые можно было использовать, да только в экстренных ситуациях не помогали они, как пожарники, приехавшие на следующий день после пожара.
Я вышла с лестничной клетки в холл, где было чуть светлее от каких-то дальних окон, ведь солнце уже взошло, и огляделась. Дверной проем в шахту так и не смонтированного лифта давным-давно заколотили широкими досками, но одна, наверное, отвалилась, и аккурат посередине зияла щель шириной в две ладони, не меньше - мечта самоубийцы. От холла отходили четыре длинных коридора, и в одном из них я почувствовала какое-то шевеление. Сделала робкий шаг в ту сторону, ещё один, и мне навстречу вышел белый-белый старик с длинной бородищей, в серо-фиолетовом плаще и с дымным факелом в левой руке. Он подошел ближе, так чтобы мы увидели лица друг друга, кивнул понимающе и знаком пригласил следовать за собой. Он был Посвященный - этого мне казалось достаточно на тот момент. Я пошла за ним. Такой старик просто обязан был что-то знать о Тристане.
Мы спустились другой лестницей до самого низу, потом шли все более и более темными коридорами, огонь стал гаснуть, словно от нехватки кислорода, и наконец старик бросил факел куда-то в сторону, где он хлюпнул и тут же погас, зашипев. В тот же момент перед нами вспыхнул зеленый прямоугольник, быстро превратившийся в длинную, уходящую вдаль полосу. Я уже знала, что это такое. Анизотропная дорожка - изобретение Демиургов. По ней можно идти только в одну сторону. Малейшая попытка повернуть - и человека скручивает страшной судорогой. Самые настырные упрямцы теряют сознание на третьем или четвертом шаге обратно. Это - иллюстрация, материальное отражение Первой и Девятой заповедей, этакий тренажер для непокорных. Но самый непокорный - мой Тристан - бегал по их тренажеру, как спортсмен по гаревой дорожке, туда-сюда и хохотал. И я легко прошла по ней в обе стороны.
Однако что может означать такая дорожка здесь, на Земле, и откуда она взялась?
В офисе, скинув плащ, Старик представился:
- Владыка Урус. И тут же добавил:
- Тебя я знаю. Ты - Анна Неверова. И про тебя знаю немало. Я прожил на Земле всю свою долгую жизнь. За образцовое честное служение Высшему Закону был награжден способностью общаться с ушедшими от нас через космос. А лет двадцать назад с некоторым нарушением Третьей заповеди мы были вынуждены объединиться под этой крышей.
И он рассказал мне о Братстве, а под конец пожаловался:
- Такие, как ты, то есть вернувшиеся, тоже приходят к нам, но раньше их были единицы за долгие годы, а в последнее время с каждым днем все больше и больше. Не к добру это. Чувствую: не к добру. Сначала - Свенссон, потом Люно и Кубышкин, затем Гусев, который даже не успел дойти до нас, и Вайсмильх, и этот бандит Крутиков, наконец, вчера - Бранжьена и Ноэль. Ты знаешь кого-нибудь из них?
Он спросил так внезапно, что я даже растерялась.
- Бранжьена - это худенькая такая, с острым носиком, темными волосами и длинными-предлинными ресницами?
- Да.
- Знаю. Мы плавали вместе. И в волейбол играли. Она никогда не говорила, что хочет вернуться.
- Ей приказали, - мрачно произнес Владыка.
- Не поняла…
Я действительно не поняла.
- Она из Черной Конфессии, - пояснил Урус. - Хочешь увидеть ее?
- Нет. Нет! Мне вообще некогда, Владыка, я ищу Тристана! Он не приходил к тебе?
- Тристан?
- Ах, Боже мой, которого нет! Ну Давид, Давид Маревич.
- Маревич? Знаю. Это мой давний, мой лучший, мой любимый ученик, - спокойно сказал Владыка Урус и добавил: - Он был у меня сегодня, часа за Два до тебя.
- Так где ж он теперь?
Мне очень хотелось добавить: "И что ты мне голову морочишь, старый хрен?!" Но я сдержалась.
- Точно не знаю, - проговорил Урус. - Он тоже искал тебя, но ведь тебя ещё не было здесь, и я отправил его к одному человеку по имени Симон. Я не дал ему адреса. Он должен сам найти Симона. Это важно. А ты должна найти Давида, тоже не имея адреса. Если вы оба справитесь с поставленной задачей, в итоге все будет так, как надо. Ты поняла? Ты поняла, куда тебе идти?
Я поняла. Я вдруг увидела весь маршрут, точно нитью Ариадны провешенный по незнакомому городу от угрюмого Обкома посреди площади до красивого семиэтажного здания на окраинной улочке.
- Да, Владыка.
- И запомни два телефона. Первый - Арнольда Свенссона. Это наш человек. Он сдает дом на курорте. Дом сейчас пустует, ты будешь там жить. И вообще Арнольд тебе во всем поможет, если возникнут трудности. Второй - телефон Симона, того человека, к которому ушел Давид. Этот номер тебе следует иметь на всякий случай. Именно на всякий случай. Не звони, пока не дойдешь туда, не звони! Ты слышишь?
Я слышала.
Но я позвонила.
Я гарцевала по анизотропной дорожке, на которой любой другой и любая другая должны были умереть, ведь здесь, на Земле, от такой боли не сознание теряют, а сразу коньки отбрасывают. Почему-то я была довольна собою как никогда. Сама нашла дорогу к выходу, прошмыгнула через два кордона равнодушной ко мне охраны, у одного из парней в камуфляжной форме стрельнула жетон для таксофона и вышла на улицу.
Позвонила. Из самого первого автомата. Я же всегда делала все не так, как мне говорили.
Позвонила. Но не смогла произнести ни слова. Уж таким был этот голос. А каким? Не знаю. Можно ли через расстояние, через провода почувствовать Посвященного здесь, на Земле? Выходит, можно, если он не просто Посвященный. А этот был совсем не прост, совсем… И оставив трубку обессиленно болтаться на шнуре, я пошла, как лунатик, через этот чужой город к той единственной нужной мне двери, до которой так и не сумела дойти…
Уже с самой первой секунды после бессмысленного и злополучного звонка в нарушение приказа Уруса меня не оставляло гадкое, тягостное предчувствие. Ожидание кошмара усиливалось столь явно по мере моего приближения к искомому месту, что само расчлененное тело в залитом кровью лифте уже и не вызвало шока.