- Придумаешь, - хмыкнул Пономарь. - Куда ты денешься!
Некоторое время Владик тупо смотрел прямо перед собой, явно ничего не соображая. Потом дрожащей рукой вытер лоб салфеткой и автоматически сунул ее в карман.
- Хорошо, - пробормотал срывающимся голосом, стараясь пересилить себя. - Я постараюсь...
- Ну, Бабаю не отдавай, - разрешил Пономарь. - Пусть перебьется.
- Это не спасет, - вяло возразил Владик. - Это конец.
- Да какой конец! - заспорил Пономарь с преувеличенным воодушевлением. - Что ты сразу паникуешь? Твоей головы на десятерых хватит! Сообразишь, выпутаешься! В первый раз, что ли?
Владик молчал, затравленно глядя в стол.
- Да ты съешь что-нибудь, - попытался ободрить его Пономарь. - Сразу легче станет.
- Саш, - вдруг сказал Владик изменившимся голосом, - а давай кинем их всех, а? Просто пошлем подальше - и все! Убежим куда-нибудь с этими деньгами!
Пономарь оторопело взглянул на Владика. Владик ответил ему исступленным взглядом больных, потемневших глаз.
- Давай убежим! - твердил он, как в бреду. - Выгребем что есть - и ходу!
- Куда мы убежим? Офонарел, что ли? Нас же найдут!
- Не найдут, - повторял Владик. - В Америке не найдут. И в Европе не найдут! Да и кто искать-то будет? Не Бабай же с Виктором!
Пономарь смерил его взглядом и неодобрительно покрутил лысой головой.
- Ты что-то не в себе, - заключил он. - Крыша поехала. Как это так, взять и сбежать? И все здесь бросить?
- Да мне-то что бросать! - воскликнул Владик. - Мне же терять нечего! Это вам есть за что цепляться! А у меня нет ничего! Ничего! Мне завтра хоть в петлю лезь! Ты понимаешь? Эх, да что с тобой говорить! Спасибо тебе! Друг!
Он вскочил на ноги и, прежде чем Пономарь успел его остановить, бросился из банкетки.
- Погоди! - крикнул ему вслед Пономарь, тоже вскакивая и выбегая за ним в общий зал. - Куда ты выломился, дурной!
Но Владик уже не слышал. Мимо швейцара, хлопнув дверью, он выскочил на улицу. Несколько посетителей, мирно обедавших в общем зале, удивленно обернулись на Пономаря. Его охрана, сидевшая за столом у входа, сразу поднялась как по команде. Пономарь смутился, попятился в банкетку и тут обнаружил, что нечаянно опрокинул бокал с вином. Красное неопрятное пятно медленно расползалось по белой скатерти.
Еще одно, маленькое пятно виднелось на рукаве светлого пиджака Пономаря. Пономарь схватил салфетку и, сунув ее в минеральную воду, принялся ожесточенно тереть рукав. Стало только хуже. В банкетку впорхнул официант.
- Что-нибудь еще желаете? - угодливо улыбаясь, осведомился он.
- Пошел вон, черт безрукий! - в голос заорал на него Пономарь.
Ошарашенный официант поспешно ретировался. Пономарь с яростью швырнул салфетку на пол и выругался.
- Дурак! - бормотал Пономарь, злясь не то на себя, не то на Владика, не то на испачканный вином пиджак. - Вот влип, дурак, на свою голову!..
4
Обычно меня накрывало ночью. Днем суета и хлопоты помогали ускользать от беспросветной тупой хандры. Но ночью, когда я оставался один, она меня настигала. Порой она переходила в пронизывающую тоску, и тогда становилось совсем невыносимо.
Сидя в четыре утра у себя дома, в кабинете за компьютером, я вдруг поймал себе на том, что уже не меньше часа разбираю один и тот же пасьянс и размышляю над тем, что взрезать себе вены все-таки гораздо приличнее, чем повеситься. А пустить в себя пулю - еще достойнее. Даже как-то по-джентльменски.
Кстати, именно соблазнительностью этого последнего варианта и объяснялось то, что я решительно отказался от своего пистолета и сдал его в нашу оружейку. Впрочем, у меня дома во множестве имелись ружья.
Самым правильным, конечно, было терпеть до конца. Это было гордо. Но на это меня уже не хватало. Стоило мне подумать, что я задержусь здесь лет еще на тридцать, а с моим лошадиным здоровьем, может, и больше, как я готов был вприпрыжку мчаться в подвал, где у меня в железных ящиках хранились ружья.
Между прочим, Храповицкий был совершенно не прав. Проблема заключалась не в Ирине. Я не раскисал из-за женщины. Или уже не раскисал. Я просто до отвращения, до тошноты не хотел жить. Если на то пошло, то гибель Ирины лишь подтолкнула то, что началось во мне задолго до нашего с ней знакомства.
Я уставал от людей. От их мелочной лжи, интриг, трусости, предательства, жадности, тупости и холуйства. Я никогда не умел смиряться. Даже в дни своей нищей юности, в эпоху талонов на продукты, я не мог заставить себя встать в очередь за колбасой, это казалось мне унизительным. Мне проще было голодать.
Сколько я себя помнил, я всегда шел своей дорогой, не смешиваясь с толпой тех, кого жалость к себе превращала в неудачников. Я не судил их, но и не сочувствовал. Нет, мой путь не был прямым, мне было чего стыдиться, но, в отличие от большинства людей, я себя не прощал и не оправдывал. Каждый случай, когда мне приходилось давать в жизни слабину, я помнил с такой мучительной отчетливостью, словно это было вчера.
Как-то неприметно для себя я оказался среди тех, кого называли сильными, перед кем толпа пресмыкалась и кому служила. Я не стремился сюда, так получилось. Подобное тянулось к подобному. И я обнаружил, что по-настоящему сильными среди них были единицы. Но даже среди этих единиц мне не приходилось встречать никого, кто видел бы иную цель в жизни, кроме денег и карьеры, и не был бы готов ради этого на любое унижение.
Получалась та же очередь за колбасой, только из избранных. Я не собирался в ней толкаться. То, что колбаса здесь была подороже и получше качеством, меня не прельщало.
Я не знал, почему я не могу жить так, как все остальные. Это не было моим достоинством. Скорее недостатком. Потому что остальные могли только так, и никак иначе. Собственно, в этом и заключалась жизнь. И другой не существовало. Следовательно, своим бытием я нарушал гармонию мироздания. Мироздание легко могло обойтись и без меня. Но разве я не мог обойтись без мироздания? Секунда, вспышка, выход.
Какое-то время я изо всех сил пытался держаться в общем потоке, но на очередном вираже не вписался в поворот. И теперь меня несло по бездорожью, через ухабы и кочки, и я, бросив руль, с нетерпением ожидал, когда же наконец расшибусь.
Я никому не говорил об этом. Не хотел. Зачем? Но это раздирало меня изнутри. Это не проходило и не затихало. Я не мог с этим существовать. И умереть с этим я тоже почему-то не мог. В самоубийстве также было что-то унизительное. Должно быть, признание поражения.
Я встал из-за стола, по лестнице спустился вниз, накинул поверх пижамы пуховик, сунул босые ноги в кроссовки и вышел во двор. Вокруг было холодно, пусто и мокро. Ни в одном из соседских домов, насколько я мог видеть из-за оград, не горел свет. Время от времени начинала лаять какая-то собака, и ей тут же откликались другие из ближайших дворов. В темноте их отрывистый разноголосый лай гулко разносился по округе. Если бы они выли, я бы, наверное, им подпел.
Утром мои соседи вставали, выгуливали своих четвероногих собратьев, затем, как и я, в сопровождении охраны выезжали на дорогих машинах из дорогих домов и отправлялись на работу. Лгать, предавать, пресмыкаться. Зарабатывать деньги и делать карьеру. Им это было еще интересно. Мне - уже нет. Я все знал наперед. Про них, про себя, про их невоспитанных собак и их спесивых любовниц, треть из которых успели побывать в моей постели. Про все, что меня окружало.
Я стоял, пока не замерз, потом по дорожке прошел к Домику охранника и поднялся на второй этаж. Свет в его комнате был включен, но охранник, долговязый белобрысый парень, мирно спал, сдвинув стулья и подложив под голову свернутую куртку. Куртка, кстати, была моя.
Трех стульев ему не хватило, и его ноги в сношенных башмаках торчали в воздухе.
Я взглянул на маленькие экраны мониторов, где черно-белым цветом мерцал мой двор и вход в дом. Потом потряс его за плечо.
Он сразу вскочил, сел и испуганно уставился на меня.
- Ох! - воскликнул он, продирая глаза. - Извините, Андрей Дмитриевич, сморило немного.
- Пойдем подеремся, - предложил я.
- Что? - оторопел он. - Куда пойдем?
- Ну, подеремся, - повторил я. - Нужно же чем-то заниматься.
- Как подеремся? - окончательно перепугался он. - Как же мы с вами драться будем?
- Боксерские перчатки у меня есть, - объяснил я. - Спустимся ко мне в подвал. А хочешь, на улице. Хоть разомнемся.
С минуту он соображал, бросая на меня опасливые взгляды.
- Не, - решил он наконец. - Я драться не могу. Я не обучен. Я раньше на лыжах бегал.
Я посмотрел на него внимательнее. В нем действительно не было спортивной стати. Может быть, и про лыжи он врал.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Андрей. Как и вас.
- А кто тебя ко мне в охрану набирал, тезка?
- Вы же и набирали, Андрей Дмитрич, - ответил он удивленно. - Я у вас с лета работаю. С июля, что ли. Или уж с августа? Мне ребята сказали, что у вас место освободилось, я и пришел. Ну, вы и взяли.
Я его совсем не помнил. Я вообще плохо помнил лето. Ирину убили в июне.
- Я раньше объекты охранял в нашем вооруженном агентстве, - прибавил он и шмыгнул носом.
- А здесь ты что делаешь? - рассеянно спросил я, думая о своем.
- Как что? - улыбнулся он, полагая, что я шучу. - Дом охраняю. Ну и вас тоже.
- А ствол у тебя есть?
- Так стволы только личной охране выдают. Ну и вам. То есть начальству. А у нас помповые ружья.
Пальнуть в себя из помпового ружья представлялось несерьезным.
- Храни меня дальше, тезка, - сказал я. - А то я пропаду без тебя.
И я потащился к себе. Достойнее было терпеть.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
В пятницу днем в глубокой тайне проходила встреча трех известных в городе женщин: Олеси, любовницы Храповицкого, Анжелики, любовницы Виктора, и Васиной любовницы Ольги, которую все в Уральске считали его женой, поскольку законная жена Васи давно и безвылазно жила за границей. Темой совместного обсуждения было тяжелое положение, в котором внезапно оказались все три женщины по вине своих безалаберных мужчин, думающих только о деньгах. И ни о чем больше.
Дамы собрались в огромном загородном доме Васи, где он совсем недавно шумно справлял новоселье и который он так и не обустроил за недосугом. Сам Вася, естественно, на встрече не присутствовал. Он вообще последнее время дома появлялся нечасто, ссылаясь на ночные совещания и уверяя, что ему удобнее ночевать в своей городской квартире.
Инициатором встречи была Ольга. Потрясенная покушением на Сырцова, она приняла это известие близко к сердцу. Весь четверг она плакала, ругала где-то пропадавшего Васю подонком, названивала Анжелике и Олесе, предлагая немедленно собраться и что-то срочно решить, пока "их самих тут не переубивали. И Анжелика, и Олеся изъявляли полную готовность. И встречаться, и решать.
Проблема заключалась лишь в том, что Олеся была лишена свободы передвижения. Храповицкий требовал, чтобы она докладывала ему о каждом выходе из дома и обязательно брала с собой водителя и охрану. Кроме того, он не выносил Ольгу и Анжелику, не без оснований считая их основным источником информации о его, Храповицкого, похождениях. После каждой встречи с ними Олеся закатывала ему длительные скандалы, а порой даже угрожала покончить с собой. Поэтому Храповицкий категорически запрещал Олесе видеться с ними, полагая, что общество его собак полезнее для Олеси и безопаснее для семейного спокойствия.
В ходе долгих и сложных телефонных переговоров между женщинами было решено, что Олеся заедет к Ольге якобы за рецептом нового блюда, а Анжелика окажется там как бы случайно.
Отношения между женщинами между тем были совсем не безоблачными. Они отражали все противоречия, существовавшие между партнерами, и умножались на женскую эмоциональность.
Ольга, Олеся и Анжелика исподволь соперничали на корпоративных вечеринках и постоянно, хотя и скрытно, пытались выстроить в своем узком кружке табель о рангах. То есть решить, кто из них все-таки главнее. Из этого, разумеется, ничего не выходило, кроме ссор и взаимных обид.
Энергичная, волевая Ольга была старше и целеустремленнее подруг. Она держала Васю на коротком поводке, чему Олеся и Анжелика могли только позавидовать: ни Виктор, ни Храповицкий ручными не были. У Ольги и Васи имелся ребенок, четырехлетняя девочка, которую Вася официально удочерил. Иных женщин, кроме жены и Ольги, у Васи не было. Таким образом, положение Ольги выглядело очень стабильным. Ее первенству мешало лишь то, что, хотя Вася и владел равными долями с Храповицким и Виктором, он, пусть и неофициально, считался младшим партнером.
Добродушная, пухленькая Анжелика была третьей по счету женщиной Виктора: после официальной жены, тоже жившей за границей, и еще одной любовницы, с которой Виктор встречался много лет. У всех троих были дети от Виктора, и всех своих детей Виктор благородно усыновил. Он жил с тремя женщинами одновременно, причем не считал нужным это от них скрывать. Несколько раз он даже делал попытки поселить их вместе, чему они отчаянно сопротивлялись.
Так что если сравнивать Ольгу и Анжелику, то Ольга получалась второй женой третьего партнера, а Анжелика - третьей женой второго. И поди тут разберись с такой субординацией.
Капризная, обидчивая Олеся была подругой лидера, самого Храповицкого, и в его присутствии держалась с остальными женщинами высокомерно. Но они знали, что кроме нее у Храповицкого были еще три постоянные любовницы. Плюс жена. Причем, в отличие от своих партнеров, Храповицкий запрещал своим любовницам заводить детей, довольствуясь двумя, рожденными в законном браке.
Таким образом, самое шаткое положение выходило все-таки у Олеси. С чем она никак не хотела смириться, изо всех сил пытаясь доказать подругам обратное.
2
К встрече дамы принарядились, нацепили кое-какие драгоценности и сделали макияж. Анжелика еще заскочила к своему мастеру и уложила волосы, но все равно приехала первой, опоздав лишь на полчаса. Олеся появилась спустя час после назначенного времени.
Из всех троих Ольга была, пожалуй, самая непривлекательная: с короткими волосами, выкрашенными в соломенный цвет, черными пронзительными глазками, вытянутым лицом и крупными передними зубами, придающими ей сходство с лошадью. Одета она была в узкие джинсы тигровой раскраски и такую же майку с длинными рукавами. И то и другое - от Кавалли, который только-только входил в моду в Европе и о котором в России еще не слышали.
Ольга представляла собой полную противоположность, темноволосой пышной Анжелике, никогда не носившей брюк и в одежде предпочитавшей Мюглера, чьи модели подчеркивали ее женственную полноту. Все движения Ольги были резкими и порывистыми, тогда как Анжелика двигалась медленно и плавно, и даже ее длинные черные ресницы распахивались неспешно, открывая ясные, круглые глаза.
Олеся, сероглазая и высокая, хотя и несколько оплывшая, все еще сохраняла следы своей прежней кукольной красоты, которая когда-то заставляла оглядываться на нее на улице. Храповицкий не поощрял, когда его женщины выглядели слишком откровенно, и Олеся послушно одевалась в брючные костюмы "Эскада", что называется businesslike.
Олеся прошла на кухню, где женщины пили чай, и, едва поздоровавшись, всплеснула руками:
- Ой, что вы делаете? - в ужасе воскликнула она. - Вы торт едите? В нем же одни калории!
- Да я хоть с утра до вечера могу сладким объедаться, - отозвалась Ольга. - С меня все как с гуся вода. Как после родов в норму пришла, так ни грамма ни прибавила. Генетика такая.
Это было не вполне правдой. Ольга большую часть времени сидела на жесточайшей диете и по два часа ежедневно проводила в тренажерном зале.
- А меня Витя толстеть заставляет, - взмахнув ресницами, потупилась Анжелика. - Он худеньких не любит.
Она вздохнула и отрезала себе еще кусок торта.
- Счастливые вы, - вынуждена была признать Олеся. - А меня пилят с утра до вечера, чтобы я худела.
Она встряхнула головой, отбрасывая назад длинные светлые волосы, повесила на вешалку кожаное пальто и тут заметила шиншилловую шубу.
- Твоя, что ли? - повернулась она к Анжелике. - Новая? Я, кажется, такой у тебя не видела.
- Да я просто не надевала, - объяснила Анжелика. - Мы с Витькой еще весной из Милана привезли.
- Красивая, - одобрила Олеся. Но, похвалив, все-таки не удержалась: - А не жарко тебе в шубе? Октябрь ведь еще не закончился.
- Да у меня их полно, - простодушно ответила Анжелика. - Когда же носить-то?
- На Западе меха круглый год носят, - авторитетно вставила Ольга. Она коротко затянулась ментоловой сигаретой и выдохнула дым. - Летом едут на вечеринку, шубу набрасывают. Прямо поверх платья.
- Ага, - подтвердила Анжелика. - Мы когда с Витькой в Милане были? В конце мая? Короче, жара уже стояла. Мы в "Ла Скала" пришли, а там полно теток в меховых накидках. Важные такие сидят. И, кстати, все в кольцах.
Она невольно посмотрела на свои пухлые ручки, унизанные кольцами. Остальные сделали то же самое. Все остались довольны увиденным.
- Что это вас в оперу занесло? - Ольга подняла тонко выщипанные брови.
- А чего еще в Милане делать? - беспечно отозвалась Анжелика, глядя на нее своими ясными глазами. - Только по магазинам ходить. Собор мы прямо в первый день посмотрели. А тут все-таки "Ла Скала". Витька говорит, надо хоть для смеху туда сходить. Билеты еле-еле достали. Консьерж в отеле помог. У него там какой-то друг работал, кажется. Короче, по тысяче долларов отдали. А самое смешное потом было. Пришли в эту оперу, а там Вагнер. "Нибелунги". Представляете, девчонки, одни речитативы, ни одной арии. Ну, Витька взял да и заснул. Мне аж неудобно за него было. А дирижировал там...
Но Олеся не дала ей назвать имя дирижера. Шиншилловая шуба, Милан и "Ла Скала" были слишком тяжелым ударом по ее самолюбию.
- А вы видели, на чем я приехала? - перебивая Анжелику, задорно воскликнула она.
- На Володькином "мерседесе", что ли? - спросила Ольга, выглядывая в окно и окидывая машину быстрым оценивающим взглядом.
- Он мне его подарил! - ликуя, объявила Олеся. - Он себе "бентли" взял, давно еще заказывал, а этот мне отдал!
- Хорошая машина, - сквозь зубы отозвалась Ольга, думая о том, что Вася все-таки даже не подонок, а еще хуже.
Ольга ездила на черном "гранд-чероки", считавшемся в то время самым крутым джипом. Но, разумеется, ни в какое сравнение с белым шестисотым "мерседесом" "джип" не шел.
Ольга налила себе еще чаю и демонстративно откусила торт, обнажив при этом крупные зубы.
- А все равно дура ты, Олеська, - сокрушенно заметила она. - Тут людей взрывают, а у тебя одни машины на уме! Об этом ли сейчас думать? Вот убьют твоего Вовку, и что ты со своим "мерседесом" делать будешь?
- Типун тебе на язык! - всполошилась Олеся. - Ты что говоришь?! Кто это Вовочку убьет?
- Кто надо, тот и убьет! - отрезала Ольга. - Вот кто Сырцова взорвал? Тоже, наверное, его жена не ожидала!
- Оль, нельзя так говорить, - с тихим укором возразила Анжелика. - Беду накликаешь. Сырцов-то ведь к тому же без охраны ездил. Из-за этого, я думаю, все и случилось. Но все равно нельзя.
- Ну, не убьют, так посадят, - упорствовала Ольга. - Твой Вовочка тебе про налоговую полицию хоть рассказывал? - повернулась она к Олесе. - Что у них там обыск был. На допросы их всех вызывали. Рассказывал?