- Помню, - сказал я.
Я впервые увидал "свою" квартиру. Не на экране телевизора и не на фотографии. Квартира мне понравилась. Это был привычный для меня тихий центр, старинный дом, высокие потолки, паркет, солидные двери.
Закончился какой-то жизненный этап, замкнулся кольцом, и наступило ощущение пустоты и безразличия. Я спал, читал (на русском языке!), ел, пил джин с тоником, смотрел телевизор (говоривший по-русски!), ездил по московским улицам (просто так!) и ждал Вербу. Татьяна должна была приехать со дня на день откуда-то. Кажется, из Аргентины.
И наконец она приехала. Отпуска моего оставалось три дня. Боже мой, какие это были три дня!.. Как бы это получше описать? Да нет, не буду я их описывать. Ни к чему это. Ну вас всех на фиг!
Часть вторая
ВЕРБАЛАЙФ
Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния.
Жан-Поль Сартр
…Прошлое неотменяемо, а простить - это значит отменить. Я не могу переписать жизнь набело, даже если сам Христос простит мне черновик.
Валерия Новодворская.
По ту сторону отчаяния
Глава нулевая
- Сергей, - позвал из темноты ее нежный голос.
- А можно я буду сегодня не Сергей?
- Можно, - сказала Татьяна. - Сегодня ты будешь Мишук.
- Мешок? - переспросил я, дурачась, - Мешок с чем?
- Мишук, - повторила она. - Мишук. С чудесами.
- Это с какими же? - поинтересовался я.
- Погоди, не сбивай, я хотела с тобой поговорить.
- О чем?
Я вздрогнул и профессионально напрягся, потому что в Танином голосе прозвучало нечто находящееся по другую сторону от мира пьянок, секса и шуток. Она хотела поговорить о работе. Может, и не впрямую, но это было связано с работой. Она не ответила мне, и я еще раз спросил:
- О чем?
- Вот идиотский вопрос! О чем! Хочешь выслушать меня - слушай. Какая разница, о чем! О себе, о жизни, о самом главном…
- Извини, Танюшка, извини…
За что я извинялся? Она говорила полную чушь. Не был мой вопрос идиотским.
- Валяй. Я слушаю тебя.
Она вылезла из-под одеяла, поежилась, белым зябким облачком пересекла комнату и накинула халат.
- Бр-р-р, зачем ты окно-то открыл, дурик?
- Чтобы воздух был свежий, - пояснил я и поплотнее закутался в одеяло.
Татьяна закурила, очевидно, чтоб воздух был еще свежее, и в свете спички торжественно полыхнули ее голубые глаза.
- Помнишь, ты рассказал мне "Историю о влюбленном мальчике"?
- Помню.
- А я обещала рассказать тебе другую историю.
- И это помню. "Историю о влюбленной девочке"?
- Нет, все гораздо прозаичнее. Я не Остап Бендер и не Михаил Разгонов, я не придумывала названия для своей истории, но, если хочешь, это "История о девочке, которая научилась ненавидеть". Кажется, наш великий пролетарский писатель Леша Пешков утверждал, что нельзя по-настоящему любить, не научившись по-настоящему ненавидеть. Цитирую по памяти. Главное - не формулировка, главное - суть. А суть мне кажется верной… Так ты будешь слушать?
- Буду, - сказал я, хотя и сомневался слегка в справедливости утверждения Леши Пешкова.
- Ну так вот. Жила-была девочка. Звали ее Маша Чистякова. И был у нее папа. Чистяков Анатолий Геннадиевич. По званию полковник. А по должности - начальник отдела в Первом главном управлении Комитета государственной безопасности СССР, в Управлении внешней разведки. Да, Миша, тот самый папа, с которым ты водку пил четырнадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года.
- Четырнадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года, - повторил я словно в бреду. - Да, ходили какие-то слухи, будто папа у нее в ГБ работает, я помню…
- Это не слухи, Миша, это правда. Но ты погоди перебивать. История-то только еще начинается.
- Я слушаю, Танюшка, слушаю.
- Ну так вот. Жила-была девочка. Я ведь про девочку рассказываю, правильно? А про папу это уж так, к слову пришлось. И вообще я хотела рассказать про другую девочку, но сначала про эту - про Машу. Потому что она… потому что она…
Я не мог видеть Татьяну, было слишком темно. Но я понял: это слезы навернулись ей на глаза.
- Танюшка, - шепнул я, приподнявшись в постели, - ты что, Танюшка?
- Нет-нет, ничего. Извини, я продолжаю. Просто я очень плохой рассказчик. Куда мне до тебя! Но ты все-таки послушай. Девочку звали Маша. И была у нее подружка Таня. И папа Анатолий Геннадиевич. Вместе с подружкой девочка Маша ходила на тренировки в ЦСКА, ездила на сборы в Цахкадзор и в Сочи, на соревнования в Гётеборг, Дортмунд, Гренобль, Хельсинки, Лейк-Плэсид и еще черт знает в какие дали. Вместе с подружкой девочка Маша посещала иногда школу, если оставалось время. Была такая специальная школа неподалеку от ЦСКА, куда можно, а точнее - даже нужно было ходить лишь изредка. И занимала девочка Маша высокие места на престижных турнирах, и не потому, что был у нее высокий папа, а потому, что был высокий класс, талант был недюжинный и очумительная работоспособность, и тренер замечательный - Виталий Иваныч, и отличный партнер - мальчик Витя. Кстати, мальчик Витя совсем не интересовал ее как мальчик, а только как партнер. У них это было очень забавно: Машка по традиции клеилась ко всем одиночникам в сборной, а Виктор упорно кадрил всех одиночниц. И только на арене Машка и Виктор страстно и красиво любили друг друга в показательных номерах, поставленных по тем временам необычайно смело, можно сказать - фривольно, ну, ты помнишь… Однако я опять не о том говорю. Мы очень дружили с Машкой, и я могу про нее долго рассказывать. Только кому это теперь интересно?
- Мне, - сказал я. - Мне интересно.
- Ах, ну да! - Татьяна словно лишь теперь вспомнила, с кем говорит. - В общем, Машка была удивительной девчонкой: страшно много читала (это при наших-то нагрузках!), говорила на английском и немецком (ну, это ее папа с детства учил), стихи любила, если какое понравится, два раза прочтет и уже шпарит наизусть - память у нее была уникальная. Сама, между прочим, тоже стихи сочиняла, шуточные, в основном для всей сборной, к соревнованиям или на праздники. Мы, дураки, почти ничего этого не записывали, а потом жалели, конечно… К математике у Машки тоже способности были редкостные. Она какие-то там логарифмы, что ли, в уме брала, не помню точно, я в математике полный ноль. Слушай, а как она о политике рассуждала! Это, конечно, тоже от папы, но все равно, мы-то в том возрасте вообще ни фига не соображали: народ и партия едины, верной дорогой идете, товарищи, - и все, а она… Настоящий гений! Честное слово! Теперь-то я это понимаю. Она только реализоваться успела в одном лишь фигурном катании, и то не до конца, а если бы… если бы… О, черт! Не могу. Как начинаю рассказывать, так прямо не могу, хочется взять на плечо какой-нибудь "стингер" и шарашить по ним, по гадам, пока боезапас не кончится… Тогда, в Афгане, я порой так и делала. Хотя, конечно же, ни в чем не виноваты были передо мной эти моджахеды… Я знаю, что нельзя, знаю, теперь-то уж я другая стала, совсем другая, а тогда… Ох, что со мной тогда было! Ну ладно. Постараюсь все-таки по порядку.
Машка умерла совершенно неожиданно и в то же время как-то закономерно. Знаешь крылатую фразу: смерть выбирает лучших? Тогда, в глухие коммунистические годы, эти слова любили повторять. Смерть ходила и выкачивала себе потихонечку: Александр Вампилов, Рэм Хохлов, Василий Шукшин, Владимир Высоцкий, Константин Васильев, Маша Чистякова… Ее-то, конечно, в другой ряд записывали, туда, где Сережа Волков, Люда Пахомова, Валера Харламов, но я тебя уверяю, Машка из того, из первого, и, поживи она еще хотя бы три годика, все бы это поняли. Ну ладно. Смерть выбрала, люди поплакали, успокоились и стали новой смерти ждать - все какое-то разнообразие, а то ведь тихо так было в стране, скучно, муторно, затхло. А умер кто-то из лучших - событие. Мы - не лучшие, мы еще поживем и вопросов задавать не будем. Кому это выгодно, чтобы умирали лучшие? От чего они умирают? А не убийства ли это? Точнее, вопросы мы задавали, но только друг другу, на кухне, поздно ночью и шепотом.
Когда погибла Машка, мне было просто страшно. Не до вопросов было. Казалось, жизнь кончилась. Спортивная моя карьера и так уже катилась к финишу, а остальное… не было у меня остального. Остальное - это Машка, закадычная подруга. Кое-чему я от нее научиться успела. Во-первых, стала читать. Выяснилось, что это очень интересно. Во-вторых, Машка заставила меня освоить английский. ("Ты что, мать, по загранкам ездим. Как же без языка - стыдобища!") В-третьих, затащила меня в хорошую секцию карате. Помнишь, тогда это было жутко модно? Впрочем, Машка сама занималась нерегулярно, а я увлеклась. Тем более что и Виталий Иваныч поощрял: растяжка, резкость, прыгучесть - все шло на пользу нашим со Славиком программам. У меня как раз в том сезоне новый партнер появился, Сережа так и не смог восстановиться после травмы. А Славик стал просто партнером. И на льду, и в сексе, и вообще в жизни. Любви между нами не было, даже дружбы не получилось. Нормальные партнерские отношения. Так что все это - и лед, и карате, и книги - все показалось теперь туфтой, суррогатом, все было завалено толстым слоем липкого снега в тот безумный день пятнадцатого декабря. Никогда не забуду эти кошмарные похороны… Кстати, ты стоял возле могилы, когда все уже ушли?
- Да, Танюшка, именно так.
- А я еще, помнится, спросила у наших, кто это, и никто не знал тебя. Никто. Но всем было наплевать. За Машкой ходили тучи поклонников, а в такой день… Вот лица твоего я тогда не запомнила, хотя где-то в подсознании оно, очевидно, запечатлелось. Потому что много лет спустя я спрашивала у Ясеня, не был ли он на кладбище, и он уверял, что нет, что вообще в тот день его не было в Москве, в России, в Союзе, он уезжал в Италию, а я говорила: врешь ты все, я тебя там видела, ты должен был приехать на ее похороны, и ты приезжал, я помню, я видела, и он говорил: хорошо, девочка, видела - и слава Богу, это нормально, что я там был, это нормально… Я очень хорошо вспомнила сейчас наш разговор. Вот видишь, а был там ты, а не он. Или ты - это и есть он? Может такое быть?
- Перестань, Верба, перестань. Рассказывай лучше про Машку. И про девочку Таню. Рассказывай.
- А что рассказывать? Собственно, про девочек история уже закончилась. Одну девочку убили, а другая сразу перестала быть девочкой. Так что начинается история про тетеньку. Про тетеньку Таню, которая прошла Афган, работала в ГБ, классно умела мочить пяткой в глаз и, почти не целясь, с одной руки могла всадить целую обойму из "Калашникова" в сигаретную пачку, поставленную за двадцать метров.
- Погоди, - ошарашенно прервал я ее. - Давай все-таки по порядку. Ты что, наверняка знаешь, что Машу Чистякову убили?
Татьяна ничего не ответила. Она взяла новую сигарету и чиркнула спичкой. В свете пламени я на какое-то мгновение увидел ее кривую трагическую улыбку - улыбку человека, причастного к страшной тайне и готового этой тайной поделиться. Я почувствовал озноб и дрожащими пальцами потянулся к своей пачке сигарет.
- Глупый, - сказала она наконец. - Я же тебе еще тогда сказала. Можешь успокоиться. Ты не виноват в ее смерти. Неужели ты не догадался? Я понимаю, тяжело расстаться с привычным, многолетним ощущением вины. Между прочим, по мнению Кедра, способность так долго не утрачивать чувства своей вины является одной из неотъемлемых черт порядочного человека, соответствующего кодексу службы ИКС. Помнишь, у Твардовского:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,
Речь не о том, но все же, все же, все же…
Здесь что-то вроде.
- Твардовского вы бы тоже взяли в свою команду? - поинтересовался я.
- Не исключено, - серьезно ответила Татьяна.
- Рад за него. Но ты же знаешь, как нежно я люблю Кедра и все эти его тесты. - Знаю, но ты не прав.
- Хорошо, я не прав. Продолжай. Так кто же убил Машку? За столько лет ты ведь наверняка выяснила это.
- В том-то и дело, что нет, - очень тихо произнесла она. - То есть исполнителя-то, конечно, я нашла, хотя и это оказалось непросто, а вот заказчика… Ищу до сих пор.
- Седого? - догадался я.
- Седого, - повторила она. - Какая пошлая кличка! Открой любой шпионский боевик про ГБ или милицейский детектив, и там обязательно будет Седой, либо это главный, матерый бандит, либо, наоборот, уважаемый пожилой полковник, ветеран войны и труда. Все они, сволочи, седые, но я ищу одного и совершенно конкретного. Если бы только еще знать, кто это, где он теперь, жив ли еще и существовал ли вообще когда-нибудь?
Я шумно выдохнул и процитировал:
- Очень трудно ловить абсолютно черного кота в абсолютно темной комнате, особенно если его там нет. Это сказал Конфуций.
- Неглупый был мужик, этот Конфуций, - оценила Татьяна. И добавила: - Его бы мы тоже к себе взяли.
- Поддерживаю и одобряю. Но рассказчик ты действительно аховый. Я когда-нибудь узнаю, как было дело в том декабре?
- Ладно, слушай. Кое-какие подробности я, конечно узнала от Машкиных родителей. Анатолий Геннадиевич просил в тот вечер прислать в Лужники машину из ПГУ, так как личный его шофер был как назло занят. Машину обещали, но в самый последний момент водитель служебной "Волги" вдруг почувствовал себя плохо и перепоручил задание гостившему у него Алексею из Питера. Алексей был слегка навеселе и не рискнул сесть за руль гэбэшной тачки, а предпочел взять "Жигули" своего приятеля. Все недоумевали, зачем Машка поехала с этим идиотом, могла ведь на такси добраться. Ну а водила грузовика, считай, не виноват: что он мог поделать, когда ему внезапно вылетели навстречу да еще с потушенными фарами? Кто-то из солдат, правда, сказал, что фары не горели и у них, но водила категорически это отрицал. После удара, буквально смявшего "Жигули", Машку даже не сразу удалось извлечь из искореженной груды металла, а Алексей, вылетевший в плохо закрытую дверцу, был подобран попутной машиной и скончался в больнице от множественных ушибов и переломов. Вот такой несчастный случай, за который даже судить некого.
Только теперь неинтересно об этом рассказывать. Ведь через десять лет я выяснила все от непосредственного участника событий - мичмана Балтийского флота, автогонщика и стукача Рината Гинатуллина, ставшего одним из убийц Маши Чистяковой. Как Алексей Коротков он действительно скончался в спецбольнице КГБ, а как Ринат Гинатуллин продолжал жить. До сих пор не понимаю, зачем они сохранили ему жизнь? К чести Рината, следует заметить, что ни до, ни после он людей больше не убивал, но по тюрьмам и лагерям с его легкой руки кое-кто отправился. Однако сейчас речь не об этом.
Двенадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года сержант Коротков - по стукаческой линии мичман имел звание всего лишь сержанта - прошел инструктаж в соответствующем кабинете соответствующего отдела соответствующего управления и, подсыпав приятелю в еду какой-то дряни, погнал его машину в Лужники аккурат к окончанию международного турнира.
Машка уходила из Дворца спорта, вместе с шумной компанией и собиралась брать тачку до дома. Они как раз решали, кому с кем по дороге ехать, когда Гинатуллин подвалил к ней вразвалочку и, откровенно дыша на всех водкой, о чем после дружно свидетельствовали Машкины друзья и знакомые, окрестившие мичмана пьяным матросом, объяснил, что прислал его Машкин отец, что домой надо ехать как можно скорее, что Анатолий Геннадиевич прямо сейчас улетает в срочную командировку и что ему Алексею, надлежит еще доставить полковника в аэропорт, а потому никого, кроме Машки, в машину он взять не может, даже тех, кто живет довольно близко, все равно заезжать будет некогда. Впрочем, Ленку Огородникову он все-таки согласился взять, ее можно было высадить где-то совсем по дороге, на Ленинградке. Так Ленка стала человеком, который видел Машу последним, не считая, конечно, Рината.
В дороге шел веселый треп ни о чем. Машка, выпившая в тот вечер едва ли не две бутылки шампанского, была в отличном настроении и совершенно не задумывалась, почему вместо "Волги" приехали "Жигули", почему водитель незнакомый, почему вдруг эта срочная командировка? Было ей весело, и, как утверждает Ринат, он Машке даже понравился. Когда распрощались с Ленкой, пытался клеиться к своей жертве, но Машка, не особо агрессивно его отпихнув, напомнила, что они торопятся.
В общем, с Ленинградки свернули на Флотскую. И тут Машка в первый раз забеспокоилась. "Так короче", - лаконично пояснил Ринат. "Ни фига так не короче!" - возразила Машка, однако дискуссию эту продолжить не удалось, потому что на узкой и пустынной, заваленной снегом улице из кромешной темноты вынырнул "слепой" встречный грузовик - сто тридцать первый "ЗИЛ" военного образца. Летел он, как это любят солдаты, лихо, никому не уступая дороги почти по середине улицы. А матросик наш пьяный тоже лихачил - не снижая скорости, вильнул в сторону, вот только почему-то в левую, аккурат на встречную полосу. Машка закричала ему: "Осторожно!" На что матросик среагировал странно: бросив ручку передач в нейтраль, притормозил, открыл дверцу и кубарем, очень профессионально выкатился наружу, в грязный, но все-таки относительно мягкий придорожный снег.
Оставшись одна, Машка еще пыталась уйти от столкновения, но она не знала, в какую сторону надо крутить руль во время заноса. Машину развернуло с точностью до наоборот, и страшной силы удар пришелся не в лоб, как планировали эти сволочи, а по правой дверце, да только никакого значения это уже не имело.
Что же касается Рината, его действительно подобрала ехавшая сзади и совсем не случайная машина. Ее запомнили солдаты, тоже, кстати, пострадавшие от аварии, "Жигуленок" был без номеров, то ли "шестерка", то ли "тройка", а что до цвета, так на этот счет существовало несколько мнений. Тоже немало мнений обнаружилось и по поводу спасителей выпавшего из разбитой машины. Водителю "ЗИЛа" казалось, что людей этих было двое, сидевший рядом видел аж четверых, а третий точно не запомнил, но настаивал, что среди них была женщина. А в общем-то фонари на улице не горели, фары, как уже известно, - тоже, темнотища была хоть глаз коли. Чего с этих солдат взять? А у самого Рината на счет людей, его забравших, мнения не было никакого: в машину его запихнули в бессознательном состоянии. И я поняла, что это на самом деле было так.
Удалось мне найти и закрытую гэбэшную больницу, где его прятали, и врача, который его лечил, но вот людей, привезших его в ту ночь, найти не удалось. Да, может, это и неважно - главные поиски пошли по другой линии.
Татьяна помолчала чуть-чуть, и я решил задать вопрос:
- И что же ты сделала с ним, с этим Ринатом?