Боевые действия, собственно, уже начались, их прервало появление нашей "вертушки". Уже в полете мы получили сообщение, что, по данным местного ГБ, в поселке в качестве заложников удерживаются женщины и дети. Уважительная тишина встретила нас на входе в селение, когда шум движка и лопастей остался далеко позади. По вертолетам тогда еще не стреляли: то ли не из чего было, то ли просто война всерьез не развернулась, а вот по бойцам спецназа огонь могли открыть и те, и другие. Во всяком случае, так нас инструктировали. Поэтому, грамотно рассредоточившись на местности, мы заняли ключевые позиции. Тишина теперь стояла такая, будто в этом месте уже давно не было ни одной живой души. И тогда я поняла, что настал мой звездный час.
Я вышла на середину улицы между домами с белым платком в поднятой руке, сняла с шеи автомат, бросила, его перед собой и закричала:
- Выходите! Мы всем гарантируем жизнь и свободу. Сдавайте оружие и уходите в горы. Мы не будем не только записывать ваши имена, но даже фотографировать вас. Я обращаюсь к вам от имени Комитета госбезопасности СССР, я - командир группы спецназа старший лейтенант Иванова. Через десять минут здесь будут вертолеты войск МВД. Вы будете окружены. У вас остается очень мало времени! Сдавайте оружие, друзья! В кого вы хотите стрелять? Здесь ни в чем не повинные женщины и дети.
Тишина сделалась просто фантастической. Я представила, какими глазами должны сейчас смотреть на меня эти дикие горцы. Маленькая рыжая девчонка - офицер спецназа КГБ. Я думала, они смотрят с восторгом. Еще минута, и им ничего не останется, как только сложить оружие и заговорить со мной о том, что я делаю сегодня вечером. Но, очевидно, они думали совсем по-другому: подставка, думали они, отвлекающий маневр, коварный план армянского (азербайджанского) ГБ, не бывает, думали они, таких старлеев в спецназе.
Я никогда не смогу узнать, как было на самом деле. Не у кого теперь спросить.
Я повторяла свой текст уже по третьему разу, когда в воздухе мелькнула граната. Я успела увидеть ее, даже успела оценить расстояние и понять, что не смогу вернуть смертоносную игрушку хозяину, да и нельзя было этого делать - в домах мирные жители (об этом я тоже успела подумать). И я сделала главное - упала и закрыла голову руками. Слава Богу, это была не "лимонка", а скромненькая "РГД-5". Четыре осколка достали меня: два в бедро, один в плечо и - самое противное - в кисть правой руки. Смешно: пройти Афган без единой царапины и получить ранение, что называется, у себя дома. Да, тогда мы еше считали, что это дома.
Потом началась стрельба, громкая и, как показалось, беспорядочная. Я не стреляла, я просто подобрала свой автомат и медленно поползла к стене ближайшей постройки. А ребята мои работали в общем грамотно. Потери были, но с нашей стороны только двое раненых, не считая меня. Боевиков уложили восемь, остальные удрали, из мирного населения не пострадал никто. И вот, когда все уже было кончено, вдруг появились в небе три вертолета. Кто ими командовал, кто давал им цели? Появились и накрыли ракетным ударом россыпь финских домиков. Это был кошмар, оттуда сразу ударили по нам, и у нас стало на двух раненых больше, причем появился один тяжелый. Спасибо, родная милиция! Точнее, войска МВД. Потом все залегли, обмениваясь ленивыми очередями. Наконец стало совсем тихо. И я снова вышла на это яркое солнце, на этот жуткий сверкающий снег и уже вовсе без оружия заковыляла в их сторону. Раненый Пашка хрипел вслед:
- Не ходи, дура! Убьют же ведь. Не ходи.
А я шла, размахивая все той же белой тряпкой, правда, на ней теперь были красные пятна. На мне их было еще больше. И кровища эта сильно перекрасила мое представление о восточном мужчине. Я теперь знала, что некоторые из них умеют бросать гранаты в девушек, идущих под белым флагом. И мне уже не терпелось довести свой эксперимент до конца. Я пробовала кричать им что-то по-армянски, какие-то простые слова, выученные за эти дни, я не слышала их ответов, ветер жутко свистел в ушах, зато я слышала выстрелы, не знаю, чьи, может быть, просто померещилось. Фонтанчиков от пуль на снегу я не видела, вспышек - тоже, впрочем, перед глазами уже все плыло… Я дошла до них и упала.
По-русски бойцы говорили сносно. Они не согласились сдать оружие, но согласились уйти и забрали с собой своих раненых. Они успели уйти до того, как подъехали фузовики с омоновцами.
Потом - провал в памяти.
Помню очень отчетливо: лежу на постели, перебинтованная чем попало, рядом двое моих ребят и старая пьяная армянка. Она буквально причитает, протирая мне лицо лрохладной влажной салфеткой:
- Бог мой! Дэвонка, чем ты занимаешься?! Да развэ можно! Да твое ли это дэло! Нэ можно, ай, нэ можно. Дэти - вот твое дэло. Рожать - вот твое дэло! Бог мой Бог мой, дэвонка!..
И почему-то ярче всего я буду вспоминать именно эти причитания старой армянской женщины из расстрелянной деревни, буду вспоминать по дороге, стискивая зубы от боли в набитом ранеными, продуваемом насквозь армейском "УАЗе", буду вспоминать в ереванском госпитале, куда ко мне уже через шесть часов после поступления примчится Сергей, буду вспоминать через неделю в Москве, зализывая оставшиеся раны дома на диване.
А раны-то были в общем ерундовые - мне опять повезло. Сильнее был шок от этого предательского удара, от этой бессмысленной мясорубки в мирное время. Как не хотелось верить, что мирное время кончилось! Однако Дедушка оказался, как всегда, безнадежно прав. Все-таки лучшие источники и лучшие аналитики были пока у него, а не у нас. И я сказала Сергею, что такое положение вещей нужно срочно менять.
- Нам по-прежнему остро не хватает людей, Сережа, - жаловалась я.
- Конечно, - не спорил он. - И поэтому ты хочешь начать с того, чтобы как можно скорее угробить себя.
- Брось, Сережа, со мной ничего не случится. Я не боялась ехать туда и не боялась идти под пули. Я и сейчас ничего не боюсь. Веришь? Абсолютно ничего.
- Верю.
- Сережа, я хочу маленького.
- Что?! - оторопел он. - Ты имеешь в виду ребенка?
- Ну не котенка же.
- Довольно странный вывод после командировки в "горячую точку".
Я рассказала ему про ту женщину. Он нахмурился и надолго замолчал. Наконец спросил:
- Ты не хочешь больше работать в нашей организации?
- Да ты с ума сошел!
Именно этого я и боялась - что он так подумает.
- Вы все, мужики, чокнутые. При чем здесь это? Работа работой, а дети - это дети. Ради кого работать-то?!
- А ты не пытаешься обмануть сама себя? - спросил он тихо. - Работа ведь бывает разной. И в некоторых случаях дети…
- Знаю, знаю, все читали, все кино смотрели, киднэппинг, дети-заложники - знаю. Но если постоянно думать только об этом, жить станет вообще невозможно. Кто знает кого и когда возьмут в заложники? Да мы все заложники в этой гребаной стране и на этой гребаной планете! Ты сам не боишься умирать? Ну так и за детей не бойся! Конечно, идеальный агент спецслужбы - это человек без родины, который не только детей, но вообще никого не любит, ничем не дорожит и никого ему не жалко. Таких все фашистские режимы двадцатого века наплодили предостаточно. Но ты, кажется, не такими хотел комплектовать нашу команду, вы с Дедушкой как будто что-то новое думали, интеллигентов каких-то, с тонкими пальцами музыкантов и с "РПГ" наперевес…
- Ну ладно, хватит, остановись. - Ясень улыбнулся. - Хочешь ребенка? Будет тебе ребенок.
Но все оказалось не так просто. Прошло два месяца, как мы перестали предохраняться, а задержки все не было.
Терпеть не могу врачей. Нет, не тех, с которыми мы вместе наших ребят с того света вытаскивали в Пули-Хумри и в Кандагаре, не тех, которые меня в Ереване латали. А обычных, без погон, которые в простое мирное время в наших ублюдочных поликлиниках и больницах запросто могут загнать тебя в гроб с помощью всего лишь сидения в очередях к кабинету или мучительного ожидания укола, когда лежишь на грязной, пропахшей мочою койке, в глазах темнеет от боли, и слышишь, как медсестрички весело поют в ординаторской - у них там пьянка по поводу дня рождения нового врача. Так получилось с матерью Ларисы Булатовны в Свердловске. Лежала с переломом ноги, а умерла от простой почечной колики. Мне тогда было десять лет. А в двенадцать, уже в Москве, мне резали аппендицит. Приличная вроде была больница, но что-то они там запороли с наркозом, экономили, что ли? Было очень больно. Я помню. Очень. И с тех пор не люблю врачей.
Я, правда, совсем забыла, что теперь буду обслуживаться на другом уровне: Четвертое управление Минздрава, Кунцевская ЦКБ, наблюдение персональное у каких-нибудь академиков. И все равно тошно сделалось. Даже плюнуть захотелось на всю эту бодягу, но ты уже знаешь, я страсть какая упрямая. Если чего решила…
- Не все в порядке у вас с гормонами, милочка, - солидно и чуть иронично заметило светило, изучив все мои анализы.
- Да ну?! - изобразила я удивление и, стараясь нахамить ему, добавила: - А почему же трахаться хочется постоянно?
Светило было невозмутимо.
- Это, милочка моя, разные вещи: сексуальная активность и способность к репродукции.
- К чему, к чему? Ах, ну да! Так и где же будем брать необходимые гормоны?
- Найдем, - успокоило оно. - Попьете лекарства, милочка, посидите на диете, снова пройдете обследование…
- А спортом можно заниматься?
- Даже нужно. Нервничать только не надо, психовать. Вот это самое дрянское дело.
Я улыбнулась грустно. Подумала: "Не получится". Но промолчала. И начала пить какую-то гадость. Маленькие такие таблеточки в желто-голубых пузырьках по несколько штук в день. Кажется, назывались они клостилбегит и в качестве побочного действия сулили мне близнецов.
А вообще-то этот академик Шнайдер был большой спец по бесплодию, и если он говорил, что случай не безнадежный, - значит, так оно и было.
В мае Сергея осенило.
- Слушай, я планировал послать тебя в Израиль на обучение осенью. Так ты поезжай сейчас. Во-первых, климат, море, во-вторых, фрукты, витамины, в-третьих, у них там шнайдеров больше, чем у нас бесплодных женщин, - лучшая в мире медицина.
Мне было грустно расставаться с Сергеем, тогда - как-то особенно грустно, но в целом идея была прекрасная.
Он приезжал ко мне несколько раз. Лечение-обучение шло нормально, однако результата пока не давало. То есть лечение не давало результата, обучение совсем наоборот. К концу июня, когда я приехала в Москву на каникулы и на XIX партконференцию, я смачно ругалась на иврите и с гордостью ощущала себя шпионом, готовым внедриться куда угодно. Тут-то и появился человек, знакомство с которым переменило очень многое в нашей жизни.
Как-то после одного из заседаний в Кремле, возможно, даже заключительного заседания той судьбоносной конференции Сергей притащил к нам в дом Леню Вайсберга. Леня был настоящим штатным гэбэшником высокого уровня, и я поначалу сильно напряглась в отношении дружбы с ним. Помню наш разговор с Сергеем в тот вечер после ухода Тополя. Не Тополя, конечно, даже еще и не Горбовского для нас, а просто Лени Вайсберга.
- Не может полковник ГБ, прошедший всю эту гребаную лестницу, лизавший зады и хладнокровно убивавший, не может он стать врагом системы! - почти кричала я. - Неужели ты хочешь сделать его Причастным?
- Да! Хочу! - орал Сергей. - Потому что такого уникального человека мы еще сто лет не встретим. Он просто создан для службы ИКС.
- "Интеллигент может стать спецназовцем, спецназовец интеллигентом - никогда". Твои слова? - выпрыгивала я из штанов.
- Мои! - соглашался Сергей. - Так он и был сначала интеллигентом, а потом спецназовцем. И мне плевать, сколько он там убил пакистанских моджахедов. Мне важно, что он сегодня хочет всем добра.
- А я в этом не уверена. Не уверена! - гнула я свое.
- А ты в себе уверена?! - снова орал Сергей. - Во мне ты уверена?! Ты ведь сама убивала моджахедов. А я убивал унитовцев! А Дедушка убивал вообще всех подряд…
- Не надо про Дедушку, - сказала я. - Давай прекратим сейчас этот спор.
И мы действительно перестали спорить. Я помню, как у меня вдруг и очень сильно заболела голова. Может, от слишком большого количества выпитого "Амаретто" (принес Леня, а я такого напитка раньше не пробовала, мне дико понравилось, и по серости своей я пила его, что называется, стаканами), может, от нервного напряжения, а может… Не знаю. Но уже через три дня Леня Вайсберг стал полностью нашим человеком, и на Варшавку мы начали ездить вместе. Кстати, это он придумал давать Причастным названия деревьев. И тут же заявил, что сам будет Тополем, потому что с детства любит это самое городское и живучее из деревьев.
- А я что же, буду Незнанским? - поинтересовался Сергей.
- Нет, - сказал Леня, не приняв шутки, - ты будешь Ясенем.
- Почему Ясенем? - удивился Сергей.
Леня ничего не ответил, а я сказала зловещим шепотом Никулина из "Операции "Ы"":
- Чтоб никто не догадался!
Наступила короткая историческая пауза, после которой все рассмеялись.
Так Сергей Малин стал Ясенем.
А еще через минуту я сделалась Вербой. Причем должна признаться, что самой мне хотелось быть Пальмой, но неумолимый Вайсберг сказал свое последнее слово, и мы поняли, что он прав.
А вот четвертого Причастного нашла я. Уже осенью того же года, когда вновь отправилась в Тель-Авив, так сказать, на повышение квалификации. Общение с Тополем заставило меня пересмотреть слишком высокую оценку собственного мастерства. Я провела там еще два месяца напряженных тренировок, непростых для понимания лекций на только что выученном иврите, интереснейших знакомств, экскурсий по древним святыням, и наконец был отдых в Эйлате, на прекрасных пляжах Красного моря. Лечение как таковое в тот период напрочь вылетело у меня из головы. Может, поэтому в декабре я все-таки забеременела?
А одним из новых знакомых стал Женька Жуков, мастер спорта по боксу в весовой категории до девяноста килограммов, уроженец Калуги, окончивший в восемьдесят третьем психфак МГУ, сразу понявший, что никакой психологии (как науки) в этой стране нет, женившийся на еврейке Любе Гуревич (по любви, а не по расчету) и уехавший в восемьдесят четвертом в Израиль. В Тель-Авиве он довольно успешно занимался научной работой и преподавал в университете, на иврите говорил совершенно свободно, но жутко тосковал среди иудеев и арабов, мечтал об Америке, а более всего о свободной России, куда можно будет вернуться для нормальной работы. Россию эпохи первого съезда народных депутатов он вполне справедливо свободной не считал. О чем мы только не говорили с Женькой, и когда однажды полунамеком я рассказала ему о некой вроде бы существующей международной службе всеобщего контроля, он необычайно возбудился и, чуть ли не взяв с меня страшную клятву никому не разглашать услышанное, поведал свою сокровенную мечту - создание всемирного общества психологов в виде некой секретной спецслужбы для выявления на очень раннем безобидном этапе социально опасных людей. А надо заметить, что системы тестов, разработанные Жуковым, котировались весьма высоко не только в Израиле, но и в Европе, и за океаном тоже. Собственно, благодаря тому, что его тесты использовал Моссад для отбора кадров, я и познакомилась с Женькой. В общем, я поняла вдруг, что Женька - наш человек. Не скрою (что уж теперь?), в какой-то момент я увлеклась им, и он тоже не устоял, хотя действительно любил свою жену. А я действительно любила Ясеня.
Наша связь была мимолетной. Но она была. Такой уж я человек. Можешь как угодно меня называть. Осокорь, например, славившийся своей простотой, так однажды высказался:
- Танька, да ты же просто блядь. Блядью родилась - блядью и умрешь. Но ты очень хорошая, красивая, умная, добрая блядь.
- Спасибо, Петя, - сказала я ему тогда.
Правда, я не обиделась. Наоборот - мне было приятно. Меня все любят и честно говорят об этом. И я многих люблю, на самом деле люблю. Просто некоторых я люблю особенно. Но одного, только одного, любила по-настоящему. Он это понимал. А с кем я сплю - это дело десятое. Ну не могу я долго без этого, не могу, братцы-кролики! Все из рук к черту валится, психую, злюсь, соображать начинаю плохо… И онанизмом не люблю заниматься, ну не люблю! Вот такая я была… Да, была, потому что теперь я другая…
Сергей так и не узнал о том, что произошло между мной и Женькой, во всяком случае, мне казалось, что не узнал. А вообще-то Ясень считал и говорил об этом не раз, что Причастный к Причастному ревновать не может, потому что причастность - это исключительная ценность, она и была для него тем, что он ставил выше любви, выше жизни, выше всего. Женька Жуков, нареченный здесь, в Москве, Кедром (кличку, конечно, как всегда, выдал Вайсберг), очень быстро стал всеобщим любимцем, а жена его Люба Гуревич спустя какое-то время стала Пальмой! ("Вот она Пальма-то настоящая, из Хайфы, а в Верхней Пышме, деточка моя, пальмы не растут", - пояснил мне Леня). Так нас стало пятеро. И это было уже серьезно. Формировался потихонечку наш "теневой кабинет": Ясень - премьер, Тополь - министр внутренних дел и безопасности, Кедр - министр информации, печати и науки, я - министр культуры и спорта, Пальма - министр здравоохранения (Любаня прекрасный врач-кардиолог и, кстати, кандидат в мастера спорта по теннису). Но это, разумеется, были шутки. Каждый из нас пока занимался всем. Мы создавали агентурную сеть, знакомились с зарождающимся в стране легальным бизнесом и коммерцией, чтобы получить собственные источники финансирования, устанавливали контакты на разных уровнях реальной власти, ездили по городам Союза, искали людей, мотались в загранку для обмена опытом с коллегами, нащупывали пути для внедрения в отечественную мафию, копались в архивах КГБ, учились у них методам работы, учились у всех, учились друг у друга, учились, учились, учились и снова искали людей.
Контролировали мы реальную ситуацию в стране? Мне казалось, что нет. Ясень считал, что в какой-то мере, а Тополь философски отвечал на этот вопрос, что, если б, не мы, все было бы еще хуже, гораздо хуже, и в Карабахе, и в Тбилиси, и… в Москве. Кто из нас какие функции выполнял, решалось по ходу дела. Права у всех были равные, решения принимались коллегиально. Некоторое преимущество имел только Ясень. Все-таки он являлся отцом-основателем, персональным избранником и ставленником Дедушки. А вообще никакой субординации не существовало. Для некоторого упорядочения и еще одного уровня конспирации мы присвоили себе номера, означавшие не более чем последовательность вступления в организацию: Ясень бьи Первый, я - Второй и так далее.
Надо заметить, только Четвертый, то бишь Кедр, занимался работой по специальности. Его психология была для нас в то время, быть может, важнее всего остального. Ведь интуитивный набор людей, разумеется, не годился при формировании среднего и нижнего звена организации. Здесь-то и потребовались психологические тесты. Плюс к тому под руководством Кедра целая группа молодых талантливых психологов работала над созданием различных программ для практического применения. Темы были, например, такие: установление контактов с людьми из высших эшелонов власти, вербовка рядовых агентов, адаптация прошедших войну и адаптация прошедших зону, психология толпы, воспитание детей в условиях обострения конфликта поколений…