Рассеянно прислушиваясь к тому, как шуршит крупная бабочка возле лампы, она припомнила свои печальные последние сутки: и Катюшу Вострецову с её разбитым носом, и Тольку с его рукой, и Владика, и кастеляншу с её галстуками, и дурака-библиотекаря с его враньём… И от всего этого ей стало так грустно, что захотелось даже заплакать.
В дверь неожиданно постучали. Заглянула дежурная и сказала Натке, что её хочет видеть Алькин отец.
Натка не удивилась. Она только быстро потянулась к графину, но графин был тёплый. Тогда, проходя мимо умывальника, она наспех жадно напилась прямо из-под крана и через террасу вышла к парку. Ночь была тёмная, но она сейчас же разглядела фигуру человека, который сидел на ступеньках каменной лестницы.
Они поздоровались и разговаривали в эту ночь очень долго.
На другой день Владика ни к начальнику, ни на совет лагеря не вызвали.
На следующий день не вызвали тоже.
И когда он понял, что его так и не вызовут, он притих, осунулся и всё ходил сначала одиноким, осторожным волчонком, вот-вот готов был прыгнуть и огрызнуться.
Но так как огрызаться было не на кого и жизнь в Наткином отряде, всем на радость, пошла ладно, дружно и весело, то вскоре он успокоился и в ожидании, пока выздоровеет Толька, подолгу пропадал теперь в лагерном стрелковом тире.
С Наткой он был сдержан и вежлив.
Но едва-едва стоило ей заговорить с ним о том, как же всё-таки на самом деле Толька свихнул себе руку, Владик замолкал и обязательно исчезал под каким-нибудь предлогом, придумывать которые он был непревзойдённый мастер.
И ещё что заметила Натка - это то, с какой настойчивостью этот дерзковатый мальчишка незаметно и ревниво оберегал во всём весёлую Алькину ребячью жизнь.
Так, недавно, возвращаясь с прогулки, Натка строго спросила у Альки, куда он задевал новую коробку для жуков и бабочек.
Алька покраснел и очень неуверенно ответил, что он, кажется, забыл её дома. А Натка очень уверенно ответила, что кажется, он опять позабыл банку под кустом или у ручья. И всё же, когда они вернулись домой, то металлическая банка с сеткой стояла на тумбочке возле Алькиной кровати.
Озадаченная Натка готова была уже поверить в то, что она ошиблась, если бы совсем нечаянно не перехватила торжествующий взгляд запыхавшегося Владика.
А лагерь готовился к новому празднику. Давно уже обмелели пруды, зацвели бассейны, замолкли фонтаны и пересохли весёлые ручейки. Даже ванна и души были заперты на ключ и открывались только к ночи на полчаса, на час.
Шли спешные последние работы, и через три дня целый поток холодной, свежей воды должен был хлынуть с гор к лагерю.
Однажды Сергей вернулся с работы рано. Старуха сторожиха сказала ему, что у него на столе лежит телеграмма.
Важных телеграмм он не ждал ниоткуда, поэтому сначала он сбросил гимнастёрку, умылся, закурил и только тогда распечатал.
Он прочёл. Сел. Перечёл ещё раз и задумался. Телеграмма была не длинная и как будто бы не очень понятная. Смысл её был таков, что ему приказывали быть готовым во всякую минуту прервать отпуск и вернуться в Москву.
Но Сергей эту телеграмму понял, и вдруг ему очень захотелось повидать Альку. Он оделся и пошёл к лагерю.
В это время ребята ужинали, и Сергей сел на камень за кустами, поджидая, когда они будут возвращаться из столовой.
Сначала прошли двое, сытые, молчаливые. Они так и не заметили Сергея. Потом пронеслась целая стайка. Потом ещё издалека послышался спор, крик, и на лужайку выкатились трое: давно уже помирившиеся октябрята Бубякин и Карасиков, а с ними задорная башкирка Эмине. Все они держали по большому красному яблоку.
Натолкнувшись на незнакомого человека, растерявшийся Карасиков выронил яблоко, которое тотчас же подхватила ловкая Эмине.
- Коза! Коза! Отдай, Эмка! Васька, держи её! - завопил Карасиков, с негодованием глядя на хладнокровно остановившегося товарища.
- Доганай! - гортанно крикнула Эмине, ловко подбрасывая и подхватывая тяжёлое яблоко. - У, глупый… На! - сердито крикнула она, бросая яблоко на траву. И вдруг, обернувшись к Сергею, она лукаво улыбнулась и кинула ему своё яблоко: - На! - А сама уже издалека звонко крикнула: - Ты Алькин?… Да? Кушай! - и, не найдя больше слов, затрясла головой, рассмеялась и убежала.
- А ваш Алька вчера её, Эмку, водой облил, - торжественно съябедничал Карасиков. - А Ваську Бубякина за ухо дёрнул.
- Что же вы его не поколотите? - полюбопытствовал Сергей.
Карасиков задумался.
- Его не надо колотить, - помолчав немного, объяснил он. - У него мать была хорошая.
- Откуда вы знаете, что хорошая?
- Знаем, - коротко ответил Карасиков. - Нам Натка рассказывала. - И, помолчав немного, он добавил: - А когда Васька хотел его поколотить то он приткнулся к стенке, вырвал крапиву да отбивается. Попробуй-ка подойти, ноги-то, ведь они голые.
Сергей рассмеялся. Где-то неподалёку на волейбольной площадке гулко ахнул мяч, и ребятишки кинулись туда.
Потом подошли Натка, а за ней Алька и Катюшка Вострецова, которые волокли на бечёвке маленький грузовичок, до краёв наполненный яблоками, грушами и сливами.
- Это наши ребята за ужином нагрузили. Вот мы и увозим, - объяснил Алька. - Ты проводи нас, папка, до отряда, а потом мы с тобой гулять пойдём.
Грузовик двинулся, а Сергей и Натка пошли сзади.
- Он, вероятно, на днях уедет со мной в Москву, - неохотно сообщил Сергей. - Так надо, - ответил он на удивлённый взгляд Натки. - Надо так, Наташа.
- Ганин! - набравшись решимости, спросила Натка. - А что, Алька когда-нибудь мать свою видел?
То есть… видел, конечно, но он её хорошо помнит?
Грузовик вздрогнул, два яблока выпали и покатились по дорожке. Алька, быстро обернувшись, взглянул на отца.
Сергей наклонился, подобрал яблоки, положил их в кузов и с укоризною сказал:
- Что же это, шофёр? Ты тормози плавно, а то шестерёнки сорвёшь да и машину опрокинешь.
Они подошли к дому. Сергей сказал, что задержит Альку ненадолго. Однако Алька вернулся только ко сну.
Натка раздела его, уложила и, закрыв абажур платком, стала перечитывать второе, только что сегодня полученное письмо.
Мать с тревогой писала, что отца переводят на стройку в Таджикистан и что скоро всем надо будет уезжать. Мать волновалась, горячо просила Натку приехать пораньше и сообщала, что отец уже сговорился с горкомом, и если Натка захочет, то и её отпустят вместе с семьёй.
Противоречивые чувства охватили Натку. Хотелось побыть и здесь до конца отпуска, тем более что вожатый Корчаганов уже выздоравливал. Хорошо было, поехать и в Таджикистан, хотя и грустно покидать город, где прошло всё детство. И было как-то неспокойно и радостно. Чувствовалось, что вот она, жизнь, разворачивается и раскидывается всеми своими дорогами. Давно ли: дядя… папаха, дядина сабля за печкой… мать с хворостинкой… Давно ли пионеротряд… сама пионерка… Потом совпартшкола. И вдруг год-два - и сразу уже ей девятнадцатый.
Ей показалось, что в комнате душно, и, натянув сетку, она распахнула настежь окно.
Обернувшись, она увидела, что Алька всё ещё не спит, а лежит с открытыми и вовсе не сонными глазами.
- Ты что? Спи, малыш! - накинулась на него Натка.
Алька улыбнулся и привстал.
- А мы сегодня с папой на высокую гору лазили. Он лез и меня тащил. Высоко затащил. Ничего не видно, только одно море и море. Я его спрашиваю: "Папа, а в какой стороне та сторона, где была наша мама?" Он подумал и показал: "Вон в той". Я смотрел, смотрел, всё равно только одно море. Я спросил: "А где та сторона, в которой сидит в тюрьме Владикина Влада?" Он подумал и показал: "Вон в той". Чудно, правда, Натка?
- Что же чудно, Алька?
- И в той стороне… и в другой стороне… - протяжно сказал Алька. - Повсюду. Помнишь, как в нашей сказке, Натка? - живо продолжал он. - Папа у меня русский, мама румынская, а я какой? Ну, угадай.
- А ты? Ты советский. Спи, Алька, спи, - быстро заговорила Натка, потому что глаза у Альки что-то уж очень ярко заблестели.
Но Альке не спалось. Она присела к нему на кровать, закутала в одеяло и взяла его на руки:
- Спи, Алька. Хочешь, я тебе песенку спою?
Он прикорнул к ней, притих, задремал, а она вполголоса пела ему простую, баюкающую песенку, ту самую, которую пела ей мать ещё в очень глубоком, почти позабытом детстве:
Плыл кораблик голубой,
А на нём и я с тобой.
В синем море тишина,
В небе звёздочка видна.
А за тучами вдали
Виден край чужой земли…
Тут во сне Алька заворочался. Неожиданно он открыл глаза, и счастливая улыбка разошлась по его раскрасневшемуся лицу.
- А знаешь, Натка? - прижимаясь к ней, радостно сказал Алька. - А я всё-таки свою маму один раз видел. Долго видел… целую неделю.
- Где? - не сдержавшись, быстро спросила Натка. Алька подумал, помолчал, потом решительно качнул головой:
- Нет, не скажу… это наша с папкой тоже - военная тайна.
Он рассмеялся, уткнулся к ней в плечо и потом, уже совсем засыпая, тихонько предупредил:
- Смотри… и ты не говори никому тоже.
После обеда в лагерь приехал Дягилев получать из склада болты и гвозди. Сергей приказал, чтобы после приёмки Дягилев кликнул его, и тогда они поедут к озеру вместе.
Лагерный тир был расположен у берега, как раз по пути, пониже шоссейной дороги. Сергей завернул к тиру.
Только что окончился послеобеденный отдых, и поэтому ребят в тире было немного - человек восемь. Среди них были Владик и Иоська.
Сергей стоял поодаль, наблюдая за Владиком. Когда Владик подходил к барьеру, лицо его чуть бледнело, серые глаза щурились, а когда он посылал пулю, губы вздрагивали и сжимались, как будто он бил не по мишени, а по скрытому за ней врагу.
Стреляли из мелкокалиберки на пятьдесят метров.
- Тридцать пять, - откладывая винтовку и оборачиваясь к Иоське, спокойно сказал Владик. - Бьюсь обо что хочешь, что тебе не взять и тридцати.
- Тридцать выбью, - поколебавшись, решил Иоська.
- Ого! Ну, попробуй!
Иоська виновато взглянул на товарищей и взял винтовку. Приготавливался он к выстрелу дольше, целился медленней, и, перезаряжая после выстрела, он глотал слюну, точно у него пересыхало горло.
И всё-таки тридцать очков он выбил.
В это время к Сергею подошёл Дягилев.
- Дурная голова! - с досадой сказал он, постукивая себя пальцем по лбу. - Сам-то я поехал, а наряд в конторке позабыл. Подпишите новый, Сергей Алексеевич. А вернёмся - я тогда прежний порву.
- Сорок выбью, - уверенно заявил Владик и легко взял из рук покрасневшего Иоськи винтовку. - Меньше сорока не будет, - твёрдо заявил он, чувствуя, как ладно и послушно легла винтовка к плечу.
- Сорок мне не выбить, - сознался Иоська. - У меня после третьего выстрела рука устаёт.
- А ты не целься по часу, - посоветовал Владик. И, вскинув приклад, он с первой же пули положил десять.
Ребята насторожились и заулыбались.
- А ты не целься по часу, - повторил Владик и снова выбил десять.
На третьем выстреле, перезаряжая винтовку, торжествующий Владик мельком оглянулся на Сергея.
Тут как будто бы кто-то его дёрнул. Он как-то неловко, не по-своему вскинул, не вовремя нажал, и четвертая пуля со свистом ударила совсем за мишень.
- Сорвал! Что ты? Что ты? - зашептались и задвигались ребята.
Владик торопливо перезарядил. Целился он теперь долго. Пальцы дрожали, и мушка прыгала.
- Ну, двойка! - разочарованно крикнул кто-то, когда он выстрелил.
Владик оттолкнул винтовку и, ничего не говоря, пошёл прочь.
Сергею стало жалко растерявшегося Владика.
- Не сердись, - успокоил он, задерживая его руку. - Ты хорошо стреляешь. Только не надо было оборачиваться.
- Нет, - сердито ответил Владик. - Это совсем не то.
Несколько шагов вдоль берега они прошли молча. Владик тяжело дышал.
- Я знаю, - сказал он останавливаясь, - это вы за меня заступились перед Наткой. Вы не спорьте, я хорошо знаю.
- Я не спорю, но я не заступался. Я только рассказал ей то, что передал мне Алька. А ему я, Владик, очень крепко верю.
- И я тоже. - Владик облизал пересохшие губы. И, не зная, как начать, он отшвырнул ногою попавшийся камешек. - Это кто к вам сейчас подходил?
- Сейчас? Это старший десятник. А что, Владик? Владик запнулся.
- А если он десятник, то зачем он ружья прячет? Зачем? Из-за него мы с Толькой нечаянно чуть вас не убили. Из-за него Толька свихнул себе руку. Из-за него я сейчас промахнулся. У меня три патрона - тридцать очков. Вдруг вижу… Что? Кто это? Откуда? Конечно, раз сорвал… сорвал два, а если бы сразу обернулся, то и все пять сорвал бы. Разве я его тут ожидал?
- Постой, постой, да ты не кричи! - остановил Владика Сергей. - Кто меня убил? Какое ружьё? Кто прячет? Поди сюда, сядь.
Они сели на камень.
- Помните, вы верхом ехали и двум мальчишкам записку к начальнику лагеря дали?
- Ну?
- Это мы с Толькой были. На башню, дураки, лазили… Помните, вы однажды шли, вдруг около вас бабахнуло. Вы окликнули да по кустам из нагана…
- Я не по кустам, я в воздух.
- Всё равно. Это мы с Толькой бабахнули. Это он нечаянно. А потом мы бросились бежать; тут он - под откос и расшибся.
- А ружьё? Ружьё где вы взяли?
- А ружьё вот этот самый дядька в яму под башню спрятал. Там мы лазили и нечаянно наткнулись.
- Какой дядька? Может быть, другой? Может быть, вовсе не этот? - настойчиво переспрашивал Сергей.
- Этот самый. Мы с Толькой наверху рядом сидели. Тоже сунулся под руку, - с досадой добавил Владик. - Я обернулся, гляжу - он. Откуда, думаю? Может быть, за ружьём? Раз, раз - и сорвал.
- А ружьё где?
- Там оно… где-нибудь в чаще, под обрывом, - уже нехотя докончил Владик. - Если надо, так сходим, можно и найти.
- Владик, - торопливо попросил Сергей, увидав подъезжающего Дягилева. - Ты беги в тир. Я сейчас тоже приду. А потом мы возьмём с собой Альку и пойдёмте вместе гулять. Там заодно всё посмотрим и поищем.
… В этот же день к вечеру Сергей вызвал Шалимова и послал на третий участок за Дягилевым. Ободранная о камни, грязная двустволка стояла в углу. Её нашли в колючках под обрывом.
На все расспросы Сергея Шалимов отмалчивался и твердил только одно: что аллах велик и, конечно, видит, что он, Шалимов, ни в чём не виноват.
Вошёл Дягилев. Ещё с порога он начал жаловаться, что шалимовская бригада совсем отбилась от рук и что куда-то затерялся ящик с метровыми гайками.
Но, наткнувшись на Шалимова, он сразу насторожился, сдвинул с табуретки молодого парнишку-рассыльного и сел напротив Сергея.
- Врёшь, что тебя обворовали, - прямо сказал Сергей. - Ты сам вор. Документы бросил, а двустволку спрятал.
И, указывая на притихшего Шалимова, он спросил:
- А рабочих обкрадывали вместе? Скажите, сколько украли? - Шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть, - быстро ответил нерастерявшийся Дягилев. - Что ты, Сергей Алексеевич? Или динамитом в голову контузило?
Но тут он разглядел стоявшую за спиной Сергея двустволку и злобно взглянул на молчавшего Шалимова:
- Ах, вот что! Святой Магомет, это ты что-нибудь напророчил?
- Я ничего не говорил, - испуганно забормотал Шалимов. - Я ничего не видал, ничего не слыхал и не знаю. Это бог всё знает.
- Святая истина, - мрачно согласился Дягилев. - Ну и что дальше?
- Документы у тебя свои или чужие? - спросил Сергей.
- Документ советский, за свои нынче строго. Да что ты ко мне пристал, Сергей Алексеевич? Вор украл, вор и бросил, а я - то тут при чём?
В эту минуту дверь стукнула, и Дягилев увидел на пороге незнакомого мальчика.
- Владик, - спросил мальчика Сергей, указывая на Дягилева, - этот человек ружьё прятал?
Владик молча кивнул головой. Сергей обернулся к телефону.
Почуяв недоброе, Дягилев тоже встал и, отталкивая пытавшегося его задержать рассыльного, пошёл к двери.
- Ты постой, вор! - вскрикнул побледневший Владик. - Здесь ещё я стою.
- А ты что за орёл-птица? - крикнул озадаченный Дягилев и нехотя сел, потому что Сергей бросил трубку телефона.
- Отпустите лучше, Сергей Алексеевич, - сказал Дягилев. - Стройка закончена. Плотина готова. Вы себе с миром в одну сторону, а я - в другую. Всем жрать надо.
- Всем надо, да не все воруют.
- Вам воровать не к чему. У вас и так всё своё.
- А у вас?
- А у нас? Про нас разговор особый. Отпустите добром, вам же лучше будет.
- Мне лучше не надо. Мне и так хорошо… А ты, я смотрю, кулак. Но-но! Не балуй - окрикнул Сергей, увидев, что Дягилев встал и подвинул к себе тяжёлую табуретку.
- Был с кулаком, остался с кукишем, - огрызнулся Дягилев и безнадёжно махнул рукой, увидев подъезжавших к окну двух верховых милиционеров.
- Лучше бы отпустили, себе только хуже сделаете, - как бы с сожалением повторил Дягилев и злобно дёрнул за рукав всё ещё то-то бормотавшего Шалимова. - Вставай, святой Магомет! Социализм строили… строили и надорвались. В рай домой поехали! А вон за окном и архангелы.
Через два дня, в полдень, торжественно открыли шлюзы, и потоки холодной воды хлынули с гор к лагерю.
Вечером по нижнему парковому пруду, куда направили всю первую, ещё мутную воду, уже катались на лодках.
Наутро били фонтаны, сверкали светлые бассейны, из-под душей несся отчаянный визг. И суровый Гейка, которого уже несколько раз обрызгивали из окошек, щедро поливая запылившиеся газоны, совсем не сердито бормотал:
- Ну, будет, будет вам! Вот сорву крапиву да через окно крапивой по голому. И скажи, что за баловная нация!
Где бы ни появлялся этот масенький темноглазый мальчуган - на лужайке ли среди беспечных октябрят, на поляне ли, где дико гонялись казаки и разбойники - отчаянные храбрецы, на волейбольной ли площадке, где азартно играли в мяч взрослые комсомольцы, - всюду ему были рады.
И если, бывало, кто-нибудь чужой, незнакомый толкнёт его, или отстранит, или не пропустит пробраться на высокое место, откуда всё видно, то такого человека всегда останавливали и мягко ему говорили:
- Что ты, одурел? Да ведь это наш Алька.
И потом вполголоса прибавляли ещё что-то такое, от чего невнимательный, неловкий, но не злой человек смущался и виновато смотрел на этого весёлого малыша.
С часу на час Сергей ожидал телеграммы. Но прошёл день, прошёл другой, а телеграммы всё не было, и Сергей стал надеяться, что остаток отпуска они с Алькой проведут спокойно и весело.
Уже вечерело, когда Сергей и Алька лежали на полянке и поджидали Натку. Она сегодня была свободна, потому что совсем выздоровел и вернулся в отряд вожатый Корчаганов.
Однако Натка где-то задерживалась.
Они лежали на тёплой, душистой поляне и, прислушиваясь к стрекотанию бесчисленных цикад, оба молчали.
- Папка, - трогая за плечо отца, спросил Алька. - Владик говорит, что у одного лётчика пробили пулями аэроплан. Тогда он спрыгнул, летел, летел и всё-таки спустился прямо в руки к белым. Зачем же он тогда прыгал?
- Должно быть, он не знал, что попадёт к белым, Алька.
- А если бы знал?