Анна Михайловна привела детей в свою комнату, одна половина которой, отделенная шерстяной драпировкой, служила спальней, а другая представляла что-то вроде не то уборной, не то маленькой гостиной и была уставлена самой разнообразной мебелью. Едва дети успели усесться на низенький диванчик подле тетки и ответить на несколько вопросов ее о их прежней жизни, как в комнату вошла Дуняша, неся в руках две чашки теплой воды, слегка разбавленной чаем, почти без сахара и два тоненьких ломтика булки. Анна Михайловна, не ожидавшая, что ее племянники получат даже такой скудный завтрак, видимо, очень обрадовалась; но дети, привыкшие дома к другого рода пище, вовсе не разделяли ее радости, хотя из деликатности не сказали, что им хотелось бы чего-нибудь посытнее и повкуснее.
- Ну, теперь, - сказала Анна Михайловна, когда они выпили чай и Дуняша унесла пустые чашки, - я вас сведу в детскую, вы там познакомитесь с моими детьми.
Детская была маленькая комнатка, помещавшаяся рядом с кухней, на конце длинного коридора. В ней стояли три кровати, большой комод, платяной шкаф, длинный стол, и все эти вещи до того загромождали всю комнату, что в середине ее не оставалось и двух квадратных аршин пустого пространства. При входе детей им представилась сцена еще менее привлекательная, чем то место, где она происходила. Два мальчика лет десяти и двенадцати дрались самым отчаянным образом, нанося друг другу удары по чем попало. Маленькая девочка лет шести, вероятно перепуганная этою дракою, влезла на кровать и громко плакала.
- Боже мой, дети, вы опять деретесь! - вскричала Анна Михайловна, бросаясь к мальчикам. - Как вам не стыдно! Володя, перестань! Лева, оставь его!
Но дети, не обращая внимания на увещания матери, продолжали колотить друг друга. Вдруг старший, собравшись с силами, толкнул брата, и тот упал на пол, стукнувшись головой об стол.
- Господи, ведь ты этак убить его можешь! - закричала Анна Михайловна, бросаясь к младшему сыну. Она подняла его, прижала к груди своей и с ужасом смотрела на огромное красное пятно на его лбу.
- А он сам зачем меня всегда задевает, - отозвался старший мальчик, - вон он как мне исцарапал руку! - И он показал матери широкую царапину, из которой еще слегка сочилась кровь.
- Так ведь ты старший, тебе бы надо учить его, останавливать, а ты сам хуже его.
- Нет, неправда, не хуже! Вы так говорите потому, что он ваш любимец, а вот я папе пожалуюсь, как он меня исцарапал.
- И не так еще исцарапаю, - злым голосом проговорил младший мальчик, вырываясь из рук матери. - Я тебя когда-нибудь до смерти изобью!
- А я и это скажу папе!
Младший мальчик уже сжал кулаки и собирался с новой яростью накинуться на брата, но в эту минуту в комнату вошла Глафира Петровна.
- Что же вы, Анна Михайловна, - обратилась она к невестке. - Здесь глупостями занимаетесь, а там братец сердится, что дети не идут к нему.
- Слышите, дети, пойдемте же к папе, - сказала Анна Михайловна, обрадовавшись, что хоть таким образом драка детей на время прекратится. Она взяла на руки маленькую девочку, успокоившуюся несколько по приходе матери; впереди всех побежал старший мальчик, за ним неохотно последовали Маша и Федя, а сзади всех остался младший мальчик.
Григорий Матвеевич только что встал с постели, хотя уже был двенадцатый час утра, и сидел в столовой, угощаясь кофе и сытным завтраком. Он казался в хорошем расположении духа и, завидев детей, ласково сказал им:
- А, здорово, ребятки, наконец-то вы пришли повидаться с отцом!
- Папа! - закричал Володя, первый подбегая к отцу. - Посмотри, как Левка исцарапал меня! - И он протянул отцу свою исцарапанную руку.
Брови Григория Матвеевича нахмурились.
- Ты опять буянишь, волчонок, - произнес он строгим голосом, обращаясь к младшему сыну, - иди сюда!
Мальчик подошел на несколько шагов; он стоял, опустив голову и смотря на отца исподлобья злым, сердитым взглядом.
- Волчонок, как есть волчонок! - сквозь зубы проворчал Григорий Матвеевич и затем закричал, грозно топнув ногой - Смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю, негодяй, подними голову!
Лева не шевельнулся.
- Подними же голову, говорят тебе!
Он схватил мальчика за волосы и насильно поднял ему голову. Лева опустил глаза, и по упрямому выражению его лица видно было, что его ничем не заставить взглянуть на отца. Григорий Матвеевич понял это.
- Пошел вон с глаз моих, - закричал он, - не смей показываться мне, упрямый негодяй! - Он толкнул мальчика к дверям так сильно, что тот едва устоял на ногах, и затем, обращаясь к Анне Михайловне, проговорил злобным голосом - Хорош твой любимчик, нечего сказать!
Анна Михайловна смотрела на всю эту сцену с выражением страха и беспокойства. Она не сказала ни слова на замечание мужа, только тяжело вздохнула и украдкой оттерла слезу, навернувшуюся на глазах ее.
- А ты что же не здороваешься с отцом? - обратился Григорий Матвеевич к своей маленькой дочери, которая, напуганная его гневом, спрятала голову в складки платья матери.
- Иди, Любочка, не бойся! - сказала Анна Михайловна, подводя к мужу девочку.
- Дура! Отца родного боится! - заметил Григорий Матвеевич, сунув дочери руку для поцелуя.
Затем пришла очередь Маши и Феди. Им также дядя сунул руку для поцелуя, и они должны были приложиться губами к этой руке. Маша с трудом скрывала свое отвращение, а Федя, напуганный всем предыдущим, постарался произнести самым почтительным голосом:
- Здравствуйте-с, дяденька-с! - за что был награжден благосклонной улыбкой Григория Матвеевича.
После этой церемонии детям приказано было вернуться в детскую. Левы там не было, и никто не заботился о том, куда девался мальчик, выгнанный из комнаты отцом. Володя и Любочка с любопытством разглядывали своих незнакомых родственников.
- Вы те папины племянники, у которых мать была больна и к которым ездил папа? - спросил Володя.
- Да, те, - отвечала Маша.
- Что же, вы навсегда у нас будете жить?
- Должно быть, навсегда.
- А, ну, я этому рад! Будем вместе играть, а то мне не с кем. Люба маленькая, а Левка такой злой, все дерется!
- Ты сам злой, - серьезным голосом произнесла Маша. - Зачем ты пожаловался отцу на младшего брата? Ведь ты же и сам бил его! Я не буду играть с тобой!
Володя с удивлением посмотрел на свою двоюродную сестру. Он, видимо, вовсе не ожидал с ее стороны такого ответа.
- А ты также не будешь играть со мной? - обратился он к Феде.
- Нет, отчего же? Я буду! - отвечал Федя, боявшийся всех и всего в этом доме.
- Ну, вот и отлично! - обрадовался Володя. - А ты и сиди одна, коли ты такая дура, - обратился он к Маше.
Девочка, не обращая внимания на его дерзость, подошла к Любочке и начала расспрашивать ее об ее игрушках. Любочка тотчас же показала ей все свои сокровища, состоявшие из тряпичной куклы, безногой лошадки, двух баночек из-под помады и маленькой красненькой коробочки. Маша попробовала было устроить игру и с этими скудными игрушками, но Володе досадно было, что сестры не обращают на него внимания, он подбежал к их уголку и ногами раскидал в разные стороны все их вещи. Любочка горько заплакала.
- Вот теперь я тебя считаю еще больше злым! - вскричала Маша, и краска гнева разлилась по лицу ее. - Ты можешь обижать маленькую девочку, которая не сделала тебе никакого зла!.. Не плачь. Любочка, милая, - обратилась она к бедной малютке, - сядем сюда на кровать, я тебе расскажу сказочку.
Обе девочки уселись на кровать, и Маша принялась шепотом рассказывать какую-то длинную, смешную сказку, слышанную ею от матери. Володя не трогал их, но он старался как можно больше шуметь, чтобы мешать им. Феде очень хотелось послушать, что рассказывает сестра и отчего так весело смеется Любочка, но он не смел отойти от двоюродного брата, который, радуясь, что нашел себе покорного товарища, повелительно покрикивал на него и даже иногда довольно неделикатно дергал его за руку.
В комнату вошла Глафира Петровна.
- Маша, Федя! Придите-ка ко мне на минутку! - позвала она детей голосом, который удивил их своею ласковостью.
Они вошли за ней в ее комнату.
- Что вы, я думаю, голодны? - обратилась она к ним. - Анна-то Михайловна не больно угостила, а? Ну, садитесь сюда на диванчик, кушайте! - И она подала им по большому куску хлеба с маслом и сыром.
Дети с жадностью накинулись на эту неожиданную закуску и принялись быстро ее уничтожать.
Глафира Петровна смотрела на них с полусострадательной, полунасмешливой улыбкой.
- Что, я сытее кормлю, чем Анна Михайловна? - снова заговорила она, когда куски их уже подходили к концу. - То-то, помните это, детки: будете меня уважать да слушаться, так у вас все будет, что нужно, а станете лезть к Анне Михайловне, так насидитесь голодными.
- Да разве не Анна Михайловна наша тетя? - несколько робким голосом спросила Маша.
- Ты глупа, как я вижу, - отвечала Глафира Петровна. - Конечно, она вам тетка, потому что она жена вашего дяди, да ведь и я вам не чужая, я двоюродная сестра вашего отца и Григория Матвеевича, значит, также вам тетка. Смотрите, помните это: забудете, вам же хуже будет! Я не люблю дерзких, непослушных детей, да и Григорий Матвеевич им спуску не дает: видели сегодня, что было Леве, хорошо?
Дети стояли молча, опустив голову.
- Ну, что же вы молчите? - продолжала Глафира Петровна. - Скажи, Феденька, - обратилась она к мальчику, - будешь ты меня любить и уважать?
- Буду-с, тетенька! - почтительным голосом проговорил Федя.
- А ты, Маша?
- Я буду вас слушаться, - вздохнула Маша.
Эти уверения успокоили Глафиру Петровну.
- Ну, хорошо, будьте умники, и вам хорошо будет, - сказала она, поглаживая детей по головке. - Идите теперь в детскую и не ссорьтесь с Володинькой. Смотрите, никому не пересказывайте, о чем мы тут говорили!
Дети с облегченным сердцем вышли из комнаты Глафиры Петровны, но прежде, чем вернуться в детскую, зашли в темный коридорчик, где никто не мог видеть их, и уселись в уголок на полу поговорить о своих делах.
- Как здесь гадко, Федя! Правда ведь? - шепотом произнесла Маша.
- Да, ужасно гадко, - согласился и Федя, - все здесь злые.
- Только Анна Михайловна не злая, - заметила Маша. - А ты, Федя, зачем сказал, что будешь любить Глафиру Петровну, когда она гадкая?
- Нельзя, Маша, - рассудительным голосом отвечал Федя. - Ведь ты слышала, она сказала, что если мы не будем ее любить, так нам худо будет! Ее надо любить, а то она нам не даст есть. Разве тебе приятно сидеть голодной?
- Ну, уж, я все-таки буду больше любить Анну Михайловну, чем ее, - решила Маша.
В эту минуту раздался голос Володи:
- Федя, Федя, где же ты? Тетя, куда вы девали Федю? Федя, иди же играть!
- Я пойду к нему, а то он, пожалуй, прибьет меня! - испуганным голосом произнес мальчик и бросился навстречу своему двоюродному брату.
Маша осталась одна в темном уголку. У бедной девочки было так тяжело на сердце, что ей не хотелось никому показываться. Она закрыла лицо руками и долго плакала горькими, безутешными слезами.
За обедом все семейство опять соединилось в столовой. Один только Лева не являлся, и опять никому не пришло в голову поинтересоваться, где скрывается бедный мальчик.
Все кушанья ставились перед Григорием Матвеевичем, и он выбирал для себя самые лучшие куски, вовсе не заботясь о том, что остается другим. Детям накладывала Глафира Петровна, причем порции Володи были обильнее и лучше всех прочих. Анна Михайловна ела мало и неохотно: видно было, что она нездорова, хотя ничего не говорит о своей болезни. Вообще обед шел молча; одна только Глафира Петровна прерывала молчание, то делая строгое внушение Любочке о том, как надо держать ножик и вилку, то уговаривая "братца" скушать еще кусочек, то ядовито замечая Анне Михайловне: "Что вы ничего не кушаете? Вам, верно, не нравятся простые кушанья? А я нарочно заказала по вкусу братца…"
После обеда должен был прийти учитель, который каждый день два часа занимался с Володей и Левой русским и латинским языком, арифметикой и грамматикой.
- А мы будем учиться, дядя? - спросила Маша.
Григорий Матвеевич задумался.
- Да, ведь вот и учить их еще надо! - проговорил он недовольно. - Ну, нечего делать. Федя пусть учится вместе с нашими мальчиками, учителю все равно что двух, что трех учить! А с девочкой хоть ты займись? - обратился он к жене.
- Чем же я займусь, я сама ничего не знаю! - печальным голосом проговорила Анна Михайловна.
- Ну, вот еще! Что знаешь, тому и научишь, невелика мудрость ей нужна! Французскому же учишь мальчишек!
- Да я только по-французски и помню немножко!
- Полноте, Анна Михайловна, - вмешалась Глафира Петровна, - уж что же вам не потрудиться немножко для сиротки! Ведь не чужая она вам, племянница вашего мужа!
- Да я готова… - начала Анна Михайловна.
- Ну, так и толковать нечего, - решил Григорий Матвеевич, - как я сказал, так и будет!
К уроку отыскали наконец Леву. Оказалось, что он спал где-то на сеновале и явился к учителю с заспанным лицом, с сеном в волосах, с тем же угрюмым видом, какой был у него утром. Учитель, длинный, сухой, молодой человек, с огромным носом, рыжими бакенбардами и тонкими, плотно сжатыми губами, начал спрашивать заданные уроки. Оказалось, что ни один из мальчиков ничего не знал. Вообще они, видимо, считали ученье вполне бесполезной вещью: Лева машинально исполнял все, что ему приказывал учитель, думая о чем-то совсем другом; Володя смотрел по сторонам, зевал и беспрестанно поглядывал на часы: скоро ли конец урока? Федя, привыкший у матери учиться прилежно, резко отличался от своих двоюродных братьев и сразу заслужил расположение учителя. Хотя он был моложе Володи и Левы, но, исключая латинского языка, знал из всех предметов больше их. Видя, что он один внимательно слушает объяснения, учитель обращался в конце класса исключительно к нему одному. Это предпочтение очень польстило мальчику, и он решил удвоить прилежание, чтобы всегда заслуживать похвалы учителя.
Урок Маши шел иначе. Анна Михайловна позвала ее в свою комнату, велела ей принести туда ее книги, посмотрела их, удивилась, что Маша уже так много знает, и затем сказала со вздохом:
- Я, право, не знаю, душенька, как и чему тебя учить. Твоя маменька была, должно быть, очень образованная женщина, а меня учили только двум вещам: играть на фортепьяно да говорить по-французски. Фортепьян у меня нет с тех пор, как я замужем, так что музыку я забыла, а по-французски я еще помню и каждое утро учу своих мальчиков. Я и тебя готова учить вместе с ними, а теперь ты лучше почитай мне что-нибудь из твоих книжек, я и Любочку позову, пусть она также послушает.
Любочка уселась на маленькую скамейку у ног матери и внимательно слушала чтение. Анна Михайловна откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза с видом крайнего утомления. Маша стала читать один рассказ, который очень нравился ей самой, и в первый раз со дня смерти матери она почувствовала себя спокойно и привольно. Ей бы так хотелось всегда сидеть в этой тихой комнатке, полуосвещенной маленькой лампой под зеленым колпаком, подле этой кроткой женщины с бледным болезненным лицом! Но вот раздался громкий голос Володи, означавший, что урок кончен; нужно было закрыть книгу и идти в столовую пить чай.
Григория Матвеевича не было дома, чай разливала Анна Михайловна, а Глафира Петровна сидела подле нее и зорко следила, чтобы она не дала детям ничего лишнего.
Володя выпил одну чашку и попросил другую, мать налила ему, а тетка пододвинула ему второй кусок булки. Через несколько секунд Лева также захотел второй чашки, Анна Михайловна уже собиралась наливать ему, когда Глафира Петровна остановила ее:
- Что это, как вы балуете мальчика! - заметила она. - Где это видано, чтобы дети пили по нескольку чашек чаю!
- Да ведь Володя же пьет, - попробовала возразить Анна Михайловна.
- Что же такое, Володя. Володя старше, а Леве вовсе не след давать, и братец то же скажет!
- Не пей, Левенька, ты ведь и не хочешь? - обратилась Анна Михайловна к сыну просительным голосом.
- Нет, очень хочу, - грубым голосом отвечал мальчик, - налей мне, мама!
- Тебе сказано нельзя, так и нечего просить, - строго, внушительно заметила Глафира Петровна.
- Я говорю с мамой, а не с вами! - дерзко отвечал мальчик.
- Каково! Это он так говорит с теткой! - вскричала Глафира Петровна, и желтое лицо ее покрылось краской гнева. - А вы, Анна Михайловна, слышите и даже не остановите его!
- Лева, как тебе не стыдно! - заметила мать.
- Не мне стыдно, а ей, зачем она мешается в чужие дела, - возразил мальчик.
- Отлично, прекрасно! - кричала Глафира Петровна. - Вот как вы позволяете вашему сыну говорить со старшими! После этого мне остается только уйти отсюда, а то этот негодяй, пожалуй, прибьет меня!
Она с шумом поднялась с места и направилась к дверям. Анна Михайловна с испуганным лицом бросилась удерживать ее и упрашивать простить глупого мальчика.
- Лева, - прибавила она затем, стараясь придать голосу своему как можно больше строгости, - поди прочь отсюда, ты не умеешь вести себя порядочно!
- Ну, что же, уйду, - заметил мальчик. - Вы думаете, очень интересно сидеть с вами! - И он вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.
Глафира Петровна возвратилась на свое место, но по лицу ее было видно, что она все еще сердится; Анна Михайловна была взволнована, никто не говорил ни слова, и чай был отпит в молчании.
Пока дети брали урок, Глафира Петровна озаботилась устроить им помещение. Поставить их кровати в тесную детскую не было никакой возможности. В нижнем этаже дома были устроены парадные гостиные для приема гостей и кабинет Григория Матвеевича; обратить одну из парадных комнат в просторную детскую казалось нелепостью и для Григория Матвеевича, и для его сестрицы. Она распорядилась так: на месте Любочкиной кроватки в детской устроила постель для Феди, а для спальни двух девочек предназначила маленькую полутемную комнату, служившую складом всевозможного хлама. Хлам оттуда вынесли, поставили туда две кровати, два стула со сломанными спинками, старый деревянный стол, комод для белья - и вот комната была отделана.
Тяжело вздохнула Маша, оглядев эту отделку, прежде чем ложиться спать; закоптелый потолок, оборванные обои на стенах, старая поломанная мебель - все это делало комнату далеко не красивой. Одно утешало девочку: как ни плоха ее спальня, это все-таки уголок, который она может считать своим, где двоюродные братья не будут надоедать ей, где она может заниматься, чем хочет. Любочка была просто в восторге оттого, что ее поместили в одной комнате с Машей. Бедная малютка, боявшаяся и отца, и тетки, и братьев, сразу полюбила приласкавшую ее сестру и считала для себя величайшим счастьем оставаться с ней подальше от буйных мальчиков.
