- А хоть бы и так. Почему ты меня назвал - Отрубленная Голова? - Гном выжидающе уставился на меня, и я понял, что он ищет повод, чтобы пустить в ход свой топор. Ради этого ему и на мой приборчик наплевать.
- Просто, - сказал я. - Кино такое есть. "Отрубленные головы". Видел?
- Нет, не видел.
- Посмотри, тебе полезно будет.
7
Потом я попросил Гнома, чтобы он тихо, не привлекая внимания, посмотрел по сторонам, нет ли слежки, и он исполнил это самым добросовестным образом. Крутил башкой с очками на гриве до тех пор, пока я не остановил его.
- Все чисто, Боб, никого нет.
- Это тебе так кажется. Они не дураки. Я знаю это. Прячутся в кустах, скорее всего, в садике…
- Проверить, Боб?
- Да, если не трудно, - делать мне было нечего, совершить суицид пока не хотелось, и я продолжал прикалываться над Гномом. А что оставалось делать? Жаль, что ни Коля, ни Емеля не видели сейчас меня, Роберта Приколиста.
Гном, озираясь по сторонам, подошел к забору, за которым начинался детский сад, походил вдоль него туда-сюда, а потом вернулся ко мне.
- Все чисто, Боб, никого не видно.
- Ладно, черт с ними, - сказал я. - Наверное, пасут меня у подъезда. Все равно живым не дамся.
- Может, пока пивка, Боб? По бутылочке?
Я ответил: хорошо, но предупредил Гнома, чтобы он купил любое пиво, но только не "Толстяка", слабительного этого, и мы отправились в ночной магазинчик. По дороге Гном рассказывал мне про свою жизнь, и это была такая муть, что слушать не хотелось. Девчонки у него нет, и он все время дрочит (об этом он, правда, не сказал, но я сам догадался), друзей тоже нет, работы хорошей в нашем загнивающем провинциальном городке не найти, и он перебивается случайными заработками, потом все деньги пропивает, а дома мать ему, алкашу, житья не дает, и иногда он думает ее убить. И все-то у него плохо, ничего хорошего нет, но вот интересно было одно: Гном сам не знал, что нужно ему для того, чтобы стать счастливым. "Чего-то хочется мне, Боб, но никак не пойму, чего. Денег? Да ладно! Окажись у меня вдруг миллион баксов, и что? Перетрахал бы кучу баб, а потом заскучал бы снова. Нет, правда, убить, что ли, кого…" Такой, значит, это был тип, Гном этот. Сам не знает, чего хочет, идиот. Я-то всегда знал, что мне нужно.
8
И тут, когда мы подошли к ночному магазинчику, все и случилось. Вспоминать об этом мерзко. У входа никого не было, лишь черный котенок с белым галстуком на груди сидел на ступеньках и умывался. Наверное, это был ничейный котенок и жил, наверное, прямо в магазинчике, где добродушные продавщицы угощали его колбасой и сметаной. Маленький котеночек, хорошенький - о таком мечтает любой ребенок. Увидев нас, котенок перестал умываться и, как мне показалось, посмотрел мне прямо в глаза.
Я нагнулся, хотел было погладить его, но тут этот сумасшедший, Гном, который до этого спокойно шагал рядом и равнодушным голосом продолжал размусоливать о своей никчемной жизни, вдруг оживился и, опередив меня, схватил котеночка за задние лапы и со всего маху ударил головой о бетонные ступеньки. Черт возьми, никогда я себя не чувствовал так скверно, как в ту секунду, меня самого словно ударили башкой об эти чертовы ступеньки. Правда, последнее время мне постоянно скверно, настроения нет, и жить не хочется, сами знаете, почему, а тут - вообще труба. В глазах даже потемнело, до того мне плохо стало.
Гном ударил котенка еще раз, тот и мяукнуть не успел, а потом, смеясь, отшвырнул в сторону и спокойненько зашел в магазин.
Я остался на улице, и желание пить пиво с этим гнусным Гномом пропало. Отыскал в темноте котенка, но на руки его брать не стал. Голова у котенка была в крови, и лапы еще дергались. Было ясно, жить ему осталось пару минут. Я отвернулся, и мне захотелось убежать отсюда куда угодно, лишь бы не видеть этого умирающего котенка. Почему-то я остался. Стоял у ярко освещенного входа в ночной магазинчик и, не решаясь повернуться в сторону, где валялся котеночек, вспоминал одну молодую парочку, жившую у тети в соседях. У них были и попугайчики, и собаки, и морские свинки, и ежи, и экзотические большеглазые лемуры, что ли, и еще черт знает какие животные, а потом они решили завести персидского кота. Купили у кого-то пушистого белого котеночка, а прививку сделать ему забыли, и он, прихватив какую-то заразу, заболел. Породистые кошки и собаки вечно чем-нибудь болеют, не то что уличные, беспородные, но я не об этом. Вы представить себе не можете, как они переживали и ухаживали за этим котеночком - ночей не спали, накупили ему по совету ветеринара кучу лекарств, делали ему каждые три часа уколы и пытались кормить из обыкновенной пипетки, а он все равно ничего не ел и слабел. Через три дня он умер. Что у них началось потом, страх. У Кати слезы в три ручья, и Сергей, муж ее, парнишка чуть старше меня, тоже плачет. Тетя моя успокаивать их все ходила, но они никак не могли успокоиться и плакать не переставали, а потом Кате так плохо стало, что ей пришлось "скорую" вызвать. Вот до чего люди переживали из-за котеночка. Похоронили они его потом у себя в конце огорода и, как тот парень по прозвищу Крыса из фильма "Блокпост", все носили цветы ему на могилку.
Не знаю, почему я о них вспомнил. Может быть, из-за мертвого котеночка, а может, потому, что они нравились мне. Славная пара, они еще ребеночка ждали. А этот Гном был сволочь, настоящий псих, и я давно знал об этом. И все знали, что он в детстве вешал за гаражами собак. И один раз я присутствовал при этом. Тогда меня это почему-то особо не задело, хотя мне и было жаль ту собаку. Может быть, потому, что дворняжка, которую он повесил, была старая и ей все равно скоро умирать, а здесь - совсем крохотный комочек… Перестал умываться и ждал, когда я поглажу его. Уж лучше бы сидел в своем магазине и никуда не выходил. И зачем только мне встретился этот Гном!
В руках у Гнома было пиво, когда он вышел из магазинчика. Четыре бутылки "Баварии".
- Гуляем, Боб! Видишь, что я купил? Как ты и просил, не "Толстяка", "Баварию"! Сойдет? - Про котеночка он и не вспоминал, где ему, плевать он на него хотел. Ему на всех плевать, такому подлецу, который в детстве в носки прятал конфеты, а сейчас носит за пазухой топор и ни с того ни с сего убивает беззащитного котенка.
Я ничего не ответил. Мне не только разговаривать с ним не хотелось, меня тошнило от одного его присутствия, но потом мы все равно пошли с ним в детский сад "Сказка", чтобы пить там пиво, и я всю дорогу думал о том котеночке, представлял, как он валяется недалеко от входа в ночной магазинчик с окровавленной головой. Наверное, он уже умер. Продавщицы продолжают спокойно торговать и думают, что он сидит на ступеньках, а он, окровавленный, валяется в траве. Наверное, потом кто-нибудь из продавщиц выйдет на улицу и станет звать его, кис-кис или по имени, и все они будут удивляться, куда он подевался, а утром, когда пойдут домой, увидят его в траве. Никак он не выходил у меня из головы, котеночек этот, на некоторое время даже про свою любимую, которая меня бросила, позабыл. Черт его знает, что случилось.
Мы перелезли через забор. Сперва я перелез, а потом мне пришлось взять у Гнома бутылки, чтобы он тоже смог перелезть. Когда он перелезал, все держался за свой топор, чтобы не вывалился, значит.
На веранде были такие низенькие скамеечки, для детишек, все в песке, и мы уселись на них, прямо на песок. Гном открыл пиво. Зубами, как все придурки. Одну бутылку поставил возле моих ног, к другой - жадно присосался.
Я смотрел на него, и в темноте мне казалось, что пьет пиво не Гном, а какой-то ужасный монстр в ярко-желтой куртке. Может, даже не казалось, а хотелось думать, что мне так кажется.
- Хорошо! - сказал монстр и поставил свою бутылку на пол. Полы на веранде были деревянные.
- Слышь, Гном, - сказал я, - дай-ка мне твой топор.
- Зачем? - испуганно спросил монстр.
- Просто… хочу взглянуть на него получше.
- Да ты и не разглядишь его в такой темени, Боб.
- У меня спички есть, - соврал я.
Монстр протянул мне топор. Он был чертовски тяжелый, топор этот, пес знает, как Гном таскал его за пазухой, такую тяжесть. Разглядеть топор хорошо я, конечно, не мог, но, потрогав лезвие, понял, что он очень острый. Бритва, а не топор. Держал я его двумя руками, цепко, как та кривоногая старуха, которая держала свою хоккейную клюшку "Коно" и которую Коля обозвал Павлом Буре. И вдруг я почувствовал какое-то возбуждение. Не сексуальное, нет. Другое. Пакость захотелось какую-нибудь совершить. Подлость. Что-то ужасное, словом.
Да, точно, наверное, я сошел с ума. Окончательно спятил.
9
- Слышь, Гном, - сказал я монстру, - ты, наверное, смог бы и ребенка убить. Да? Малыша?
- Кого угодно, - ответил монстр, превращаясь обратно в Гнома и снова присасываясь к бутылке.
Наверное, этот псих решил, что его ответ приведет меня в восхищение. Вот, дескать, могу подумать я, какой это крутой парень.
В этот-то момент я его и ударил. Правда, мне пришлось встать. Двинул обухом топора в грудь. Бутылка у него из рук выпала, было слышно, как пиво льется на деревянный пол веранды, и еще было слышно, как очки брякнулись на пол, слетев у него с гривы.
Гном молча повалился вперед, а я ударил его еще раз, по спине, и он растянулся на полу. Первый раз я специально ударил его в солнечное сплетение. Чтобы дыхание у него перехватило. Чтобы и пикнуть, значит, не мог.
Потом я широко расставил ноги, размахнулся и всадил топор в правую руку Гнома, выше локтя. Думал, отпахну ее одним ударом, словно мясник-профессионал, но пришлось ударить раз семь (иногда я промахивался, и лезвие глубоко вонзалось в деревянный пол - плаху), прежде чем рука отделилась от туловища. Потом я отрубил вторую руку. Гном что-то мычал, валялся он по-прежнему на животе и, наверное, не соображал, что с ним происходит. Разделавшись с руками, я принялся за ноги. Отрубил обе на хрен. Все коленные чашечки раздробил этому придурку. Мне совсем не было его жаль. Ярость была. И злость. На Гнома, на Колю с его дурацкими приколами, на голубоглазого бизнесмена и даже на свою любимую, на весь белый свет. Всех подлецов в нашем городе хотелось убить, разрубить на части и скормить бездомным собакам.
Отрубив Гному все его гнусные конечности, я перепрыгнул через забор и потрусил в сторону дома. Прибежал сторож и принялся орать, как потерпевший: "Убили! Человека убили, что ли?!" Наверное, сам до конца не был уверен, убили или нет.
Я только ухмыльнулся.
Человека… Мразь последнюю, а не человека. Да и жив был еще Гном, голову-то я ему на месте оставил. Было слышно, как он громко стонет на весь садик, обрубок этот, и, если он был в сознании, скорее всего, у него волосы шевелились от ужаса. Еще бы. Пять минут назад спокойно сосал "Баварию" прямо из бутылки, а теперь валяется на веранде без рук, без ног, весь в крови. Любой на его месте запаниковал бы.
10
Топор я не выбросил. Добежал до своего дома, выбирая дорогу, где не было тусклых фонарей, освещавших грязный асфальт (алкашка с заклеенным влагалищем куда-то исчезла), а потом понял, что накаркал, ну, когда сказал Гному, что меня пасут. Возле моего подъезда действительно стоял УАЗик защитного цвета, но не милицейский, и номерные знаки были необычные, как на всех военных машинах - черные таблички с маленькими белыми буквами. Я понял, что это по мою душу.
Я спрятался за мусорными контейнерами, где, к счастью, не валялся переодетый в бомжа фээсбэшник.
И вообще там никто не валялся - мусор один и вонь невозможная. Параши было полным-полно и на земле, рядом с контейнерами. Когда контейнеры переполнены, а машина долго не вывозит все эти отходы, люди бросают мусор прямо на землю и на дорогу. Свинство, конечно, но всем на это плевать.
Окна квартиры на первом этаже слева, как обычно, были черные, безжизненные. Лестничные пролеты на втором и третьем этажах мрачно освещались лампочками двадцатипятиваттками, которые еще не успели украсть. В подъездах сроду лампочки крадут - вечером, когда темно, шею свернуть можно. Не знаю, почему эти две еще не украли. Наверное, кто-то из жильцов специально вымазал их собственным калом, так многие делают, чтобы, значит, не выкручивали, и теперь эти зловонные лампочки никаким ворам даром не нужны.
Потом из подъезда вышли два каких-то типа в военной форме, и мне стало ясно, что они не поднимались выше первого этажа. Я бы увидел, если бы они спускались сверху. На нашей площадке всего три квартиры. Напротив меня жили пожилые и тихие алкоголики, ни за что не подумаешь, что пьяницы, если не знать. Интеллигентые и вежливые на вид. На улице строго под ручку ходили, и он, такой франт, вечно при галстуке, а на ногах - кроссовки, стоптанные, как у Дракулы из "Замка ужасов". Уж он такой галантный, слов нет, то и дело слышно "благодарю", "пожалуйста", "будьте так добры", а если столкнешься с ним в дверях, обязательно вперед пропустит. Возьмут, значит, бутылочку и спокойненько сидят у себя на кухне, квасят, а чтобы потом с пьяной рожей соседям на глаза показаться - ни-ни. Но соседей не проведешь, всегда все узнают, а хамелеоны эти протрезвеют и только после этого опять культурненько, под ручку, прутся в свой магазин. Даже жалко становилось их иной раз. Они-то думали, никто не знает, что они алкаши, но все об этом давно знали, виду только не подавали, а они продолжали изображать из себя добропорядочных граждан и трезвенников. Жили они в квартире № 76, и сейчас, наверное, живут, а справа от меня, в квартире № 77, жил бывший зэк, видели бы вы его без майки, весь в татуировках. Жил он с сожительницей, тоже бывшей зэчкой, не знаю, правда, есть ли у нее татуировки. Бывшие зэка - тоже алкаши, немного буйные, к тому же оба раньше болели открытой формой туберкулеза. Нигде они не лечились, только лопали и дрались между собой, и к ним то и дело приезжали из туберкулезного диспансера. Еще всех соседей гоняли в поликлинику, чтобы флюорографию прошли. И я, дурак, тоже проходил. Ни черта у меня не выявили. Уж лучше бы заболел тогда этим проклятым туберкулезом - глядишь, и крякнул бы.
Дураком надо было быть, чтобы не догадаться: эти бывшие зэка и пожилые алкоголики вряд ли станут интересовать военных. Остается квартира № 78, в которой до армии был прописан ваш покорный слуга. Влюбленный дезертир.
Военные долго стояли у подъезда и смотрели на мои окна. Вид у этих вояк был важный, словно каждый из них носил маршальские погоны. На машине я разобрал надпись: "Районный комиссариат". Дело ясное.
Долго они смотрели на мои окна, все глаза, наверное, проглядели, а потом запрыгнули в свой УАЗик и укатили. Не знаю, почему они вели себя так нагло и демонстративно. И машину поставили прямо под окнами. Наверное, думали, что дезертирская морда сидит, как крыса, дома в шифоньере и ждет не дождется, когда за ним придут. Дрожа от страха, вылезет из своего шифоньера, спокойненько откроет дверь и отдаст себя в лапы правосудия. Наивные.
Я вылез из-за контейнеров и хотел было отправиться домой, но тут из подъезда вышла женщина, на ней был темно-серый пиджак и такая же темно-серая юбка. Фигура - просто загляденье. Такая, знаете ли, штучка лет за сорок, которая знает себе цену и всегда выглядит так, будто только что из косметического салона. Женщина бальзаковского возраста. Из тех, что всегда мне нравились.
Проходя мимо, она с полуулыбкой посмотрела на меня. Взгляд был внимательный, оценивающий, и я, будь в тысячу раз наивнее, чем на самом деле, решил бы, что понравился ей. Но я-то понимал, что к чему. Не было во мне ничего такого замечательного, чтобы понравиться этой женщине. Хорошо хоть, что я в темноте стоял и догадался топор за спину спрятать.
Пахло от нее духами "Сальвадор Дали", и я, как привязанный, поплелся за ней, на запах этот. Шел следом минут пятнадцать, а потом под фонарем она вдруг оглянулась и увидела меня во всей, так сказать, красе. Лысый, страшный тип в окровавленной одежде держит в руках огромный окровавленный топор. Кто угодно испугался бы. Она как закричит, потом побежала. Я побежал в другую сторону. Ничего дурного я не собирался ей делать, но она-то этого не знала. Потому и закричала. Даже смешно стало.
В подъезде, как я и думал, не было никакой засады. Если бы кого-то и оставили пасти, тогда не стали бы подъезжать на своем УАЗике прямо к подъезду, да еще с демонстративной надписью на боку: "Районный комиссариат". Наверное, приезжали просто для порядка.
Ключом открыл дверь. Свет включать не стал, зажег в ванной десятка два свечей и зашторил окна. Нашел большую спортивную сумку и положил в нее топор. Наверное, он был не только в крови, но и в осколках костей, фрагментах ярко-желтой куртки и еще в каком-нибудь дерьме. Выяснять это я не стал и топор отмывать от крови и другого гномовского дерьма тоже не стал. Что мне, делать больше нечего?
Паутиныч торчал в своей паутине, и там я заметил еще одного дохлого таракана. Наверное, прибежал, как и первый, от соседей, зэков этих туберкулезных. Тараканов сроду у них было пропасть, и зэки иногда пытались от них избавиться: разрисовывали китайским карандашом плинтуса и кафельную плитку.
Хотел залезть в ванну, но горячей воды не было. В ледяной, сами понимаете, долго не посидишь. Такой облом, как сказала бы Эля. Впрочем, удивляться нечему - провинция. Сегодня нет горячей воды, вчера не было электричества, а завтра отключат и то и другое. Местные газеты пишут, что в магазинах дуром скупают свечи, а к зиме начнут торговать буржуйками, производство которых собираются наладить какие-то дельцы. Вот это предприимчивость, нечего сказать! Когда к 2017 году одичаем окончательно, останется наладить выпуск каменных топоров. Может быть, он поможет превращаться обратно в людей.