Алеша с восхищением взял любезное свое семечко из лапок курицы и обещался употребить все силы свои, чтоб исправиться.
– Ты увидишь, милая Чернушка, – сказал он, – что я сегодня же совсем другой буду.
– Не полагай, – отвечала Чернушка, – что так легко исправиться от пороков, когда они уже взяли над нами верх. Пороки обыкновенно входят в дверь, а выходят в щёлочку, и потому если хочешь исправиться, то должен беспрестанно и строго смотреть за собою. Но прощай, пора нам расстаться!
Алеша, оставшись один, начал рассматривать свое зернышко и не мог им налюбоваться. Теперь-то он совершенно спокоен был насчет урока, и вчерашнее горе не оставило в нем никаких следов. Он с радостью думал о том, как будут все удивляться, когда он безошибочно проговорит двадцать страниц, и мысль, что он опять возьмет верх над товарищами, которые не хотели с ним говорить, ласкала его самолюбие. Об исправлении самого себя он хотя и не забыл, но думал, что это не может быть так трудно, как говорила Чернушка. "Будто не от меня зависит исправиться! – мыслил он. – Стоит только захотеть, и все опять меня любить будут…"
Увы! бедный Алеша не знал, что для исправления самого себя необходимо начать тем, чтоб откинуть самолюбие и излишнюю самонадеянность.
Когда поутру собрались дети в классы, Алешу позвали наверх. Он вошел с веселым и торжествующим видом.
– Знаете ли вы урок ваш? – спросил учитель, взглянув на него строго.
– Знаю, – отвечал Алеша смело.
Он начал говорить и проговорил все двадцать страниц без малейшей ошибки и остановки. Учитель был вне себя от удивления, а Алеша гордо посматривал на своих товарищей.
От глаз учителя не скрылся гордый вид Алешин.
– Вы знаете урок свой, – сказал он ему, – это правда, но зачем вы вчера не хотели его сказать?
– Вчера я не знал его, – отвечал Алеша.
– Быть не может! – прервал его учитель. – Вчера ввечеру вы мне сказали, что знаете только две страницы, да и то плохо, а теперь без ошибки проговорили все двадцать! Когда же вы его выучили?
Алеша замолчал. Наконец дрожащим голосом сказал он:
– Я выучил его сегодня поутру!
Но тут вдруг все дети, огорченные его надменностью, закричали в один голос:
– Он неправду говорит, он и книги в руки не брал сегодня поутру!
Алеша вздрогнул, потупил глаза в землю и не сказал ни слова.
– Отвечайте же! – продолжал учитель. – Когда выучили вы урок?
Но Алеша не прерывал молчания: он так поражен был этим неожиданным вопросом и недоброжелательством, которое оказывали ему все его товарищи, что не мог опомниться.
Между тем учитель, полагая, что он накануне не хотел отвечать урока из упрямства, счел за нужное строго наказать его.
– Чем более вы от природы имеете способностей и дарований, – сказал он Алеше, – тем скромнее и послушнее вы должны быть. Не для того дан вам ум, чтоб вы во зло его употребляли. Вы заслуживаете наказания за вчерашнее упрямство, а сегодня вы еще увеличили вину вашу тем, что солгали. Господа! – продолжал учитель, обратясь к пансионерам, – запрещаю всем вам говорить с Алешею до тех пор, пока он совершенно исправится. А так как, вероятно, для него это небольшое наказание, то велите подать розги.
Принесли розги… Алеша был в отчаянии! В первый еще раз с тех пор, как существовал пансион, наказывали розгами, и кого же – Алешу, который так много о себе думал, который считал себя лучше и умнее всех! Какой стыд!..
Он, рыдая, бросился к учителю и обещался совершенно исправиться.
– Надо было думать об этом прежде, – был ему ответ.
Слезы и раскаяние Алеши тронули товарищей, и они начали просить за него. А Алеша, чувствуя, что не заслужил их сострадания, еще горше стал плакать.
Наконец учитель сжалился.
– Хорошо! – сказал он, – я прощу вас ради просьбы товарищей ваших, но с тем, чтобы вы пред всеми признались в вашей вине и объявили, когда вы выучили заданный урок.
Алеша совершенно потерял голову… он забыл обещание, данное подземному королю и его министру, и начал рассказывать о черной курице, о рыцарях, о маленьких людях…
Учитель не дал ему договорить…
– Как! – вскричал он с гневом. – Вместо того чтобы раскаяться в дурном поведении вашем, вы меня еще вздумали дурачить, рассказывая сказку о черной курице?.. Этого слишком уже много. Нет, дети, вы видите сами, что его нельзя не наказать!
И бедного Алешу высекли!
С поникшею головою, с растерзанным сердцем Алеша пошел в нижний этаж, в спальные комнаты. Он был как убитый… Стыд и раскаяние наполняли его душу. Когда чрез несколько часов он немного успокоился и положил руку в карман… конопляного зернышка в нем не было! Алеша горько заплакал, чувствуя, что потерял его невозвратно!
Ввечеру, когда другие дети пришли спать, он тоже лег в постель; но заснуть никак не мог. Как раскаивался он в дурном поведении своем! Он решительно принял намерение исправиться, хотя чувствовал, что конопляное зернышко возвратить невозможно!
Около полуночи пошевелилась опять простыня у соседней кровати… Алеша, который накануне этому радовался, теперь закрыл глаза: он боялся увидеть Чернушку! Совесть его мучила. Он вспомнил, что еще вчера так уверительно говорил Чернушке, что непременно исправится, – и вместо того… Что он ей теперь скажет?
Несколько времени лежал он с закрытыми глазами. Ему слышался шорох от поднимающейся простыни… Кто-то подошел к его кровати, и голос, знакомый голос, назвал его по имени:
– Алеша, Алеша!
Но он стыдился открыть глаза, а между тем слезы из них катились и текли по его щекам…
Вдруг кто-то дернул за одеяло. Алеша невольно взглянул: перед ним стояла Чернушка – не в виде курицы, а в черном платье, в малиновой шапочке с зубчиками и в белом накрахмаленном шейном платке, точно как он видел ее в подземной зале.
– Алеша! – сказал министр, – я вижу, что ты не спишь… Прощай! Я пришел с тобою проститься, более мы не увидимся!..
Алеша громко зарыдал.
– Прощай! – воскликнул он, – прощай! И, если можешь, прости меня! Я знаю, что виноват перед тобою, но я жестоко за то наказан!
– Алеша! – сказал сквозь слезы министр, – я тебя прощаю; не могу забыть, что ты спас жизнь мою, и всё тебя люблю, хотя ты сделал меня несчастным, может быть, навеки!.. Прощай! Мне позволено видеться с тобою на самое короткое время. Еще в течение нынешней ночи король с целым народом своим должен переселиться далеко-далеко от здешних мест! Все в отчаянии, все проливают слезы. Мы несколько столетий жили здесь так счастливо, так покойно!..
Алеша бросился целовать маленькие ручки министра. Схватив его за руку, он увидел на ней что-то блестящее, и в то же самое время какой-то необыкновенный звук поразил его слух…
– Что это такое? – спросил он с изумлением.
Министр поднял обе руки кверху, и Алеша увидел, что они были скованы золотою цепью… Он ужаснулся!
– Твоя нескромность причиною, что я осужден носить эти цепи, – сказал министр с глубоким вздохом, – но не плачь, Алеша! Твои слезы помочь мне не могут. Одним только ты можешь меня утешить в моем несчастии: старайся исправиться и будь опять таким же добрым мальчиком, как был прежде. Прощай в последний раз!
Министр пожал Алеше руку и скрылся под соседнюю кровать.
– Чернушка, Чернушка! – кричал ему вслед Алеша, но Чернушка не отвечала.
Во всю ночь не мог он сомкнуть глаз ни на минуту. За час перед рассветом послышалось ему, что под полом что-то шумит. Он встал с постели, приложил к полу ухо и долго слушал стук маленьких колес и шум, как будто множество маленьких людей проходило. Между шумом этим слышен был также плач женщин и детей и голос министра Чернушки, который кричал ему:
– Прощай, Алеша! Прощай навеки!..
На другой день поутру дети, проснувшись, увидели Алешу, лежащего на полу без памяти. Его подняли, положили в постель и послали за доктором, который объявил, что у него сильная горячка.
Недель через шесть Алеша выздоровел, и все происходившее с ним перед болезнью казалось ему тяжелым сном. Ни учитель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни о черной курице, ни о наказании, которому он подвергся. Алеша же сам стыдился об этом говорить и старался быть послушным, добрым, скромным и прилежным. Все его снова полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих товарищей, хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг, которых, впрочем, ему и не задавали.
Владимир Иванович Даль
(1801–1872)
Девочка Снегурочка
Жили-были старик со старухой, у них не было ни детей, ни внучат. Вот вышли они за ворота в праздник посмотреть на чужих ребят, как они из снегу комочки катают, в снежки играют. Старик поднял комочек да и говорит:
– А что, старуха, кабы у нас с тобой была дочка, да такая беленькая, да такая кругленькая!
Старуха на комочек посмотрела, головой покачала да и говорит:
– Что же будешь делать – нет, так и взять негде.
Однако старик принес комочек снегу в избу, положил в горшочек, накрыл ветошкой и поставил на окошко. Взошло солнышко, пригрело горшочек, и снег стал таять. Вот и слышат старики – пищит что-то в горшочке под ветошкой; они к окну – глядь, а в горшочке лежит девочка, беленькая, как снежок, и кругленькая, как комок, и говорит им:
– Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком пригрета и нарумянена.
Вот старики обрадовались, вынули ее, да ну старуха скорее шить да кроить, а старик, завернув Снегурочку в полотенечко, стал ее нянчить и пестовать:
Спи, наша Снегурочка,
Сдобная кокурочка,
Из вешнего снегу скатана,
Вешним солнышком пригретая!
Мы тебя станем поить,
Мы тебя станем кормить,
В цветно платье рядить,
Уму-разуму учить!
Вот и растет Снегурочка на радость старикам, да такая-то умная, такая-то разумная, что такие только в сказках живут, а взаправду не бывают.
Все шло у стариков как по маслу: и в избе хорошо, и на дворе неплохо, скотинка зиму перезимовала, птицу выпустили на двор. Вот как перевели птицу из избы в хлев, тут и случилась беда: пришла к стариковой Жучке лиса, прикинулась больной и ну Жучку умаливать, тоненьким голосом упрашивать:
– Жученька, Жучок, беленькие ножки, шелковый хвостик, пусти в хлевушек погреться!
Жучка, весь день за стариком в лесу пробегавши, не знала, что старуха птицу в хлев загнала, сжалилась над больной лисой и пустила ее туда. А лиска двух кур задушила да домой утащила. Как узнал про это старик, так Жучку прибил и со двора согнал.
– Иди, – говорит, – куда хочешь, а мне ты в сторожа не годишься!
Вот и пошла Жучка, плача, со старикова двора, а пожалели о Жучке только старушка да девочка Снегурочка.
Пришло лето, стали ягоды поспевать, вот и зовут подружки Снегурочку в лес по ягодки. Старики и слышать не хотят, не пускают. Стали девочки обещать, что Снегурочку они из рук не выпустят, да и Снегурочка сама просится ягодок побрать да на лес посмотреть. Отпустили ее старики, дали кузовок да пирожка кусок.
Вот и побежали девчонки со Снегурочкой под ручки, а как в лес пришли да увидали ягоды, так все про все позабыли, разбежались по сторонам, ягодки берут да аукаются, в лесу друг дружке голос подают.
Ягод понабрали, а Снегурочку в лесу потеряли.
Стала Снегурочка голос подавать – никто ей не откликается. Заплакала бедняжка, пошла дорогу искать, хуже того заплуталась; вот и влезла на дерево и кричит: "Ау! Ау!"
Идет медведь, хворост трещит, кусты гнутся:
– О чем, девица, о чем, красная?
– Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнцем подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки, в лес завели и покинули!
– Слезай, – сказал медведь, – я тебя домой доведу!
– Нет, медведь, – отвечала девочка Снегурочка, – я не пойду с тобой, я боюсь тебя – ты съешь меня!
Медведь ушел.
Бежит серый волк:
– Что, девица, плачешь, что, красная, рыдаешь?
– Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки в лес по ягоды, а в лес завели да и покинули!
– Слезай, – сказал волк, – я доведу тебя до дому!
– Нет, волк, я не пойду с тобой, я боюсь тебя – ты съешь меня!
Волк ушел. Идет Лиса Патрикеевна:
– Что, девица, плачешь, что, красная, рыдаешь?
– Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки в лес по ягоды, а в лес завели да и покинули!
– Ах, красавица! Ах, умница! Ах, горемычная моя! Слезай скорехонько, я тебя до дому доведу!
– Нет, лиса, льстивы слова, я боюся тебя – ты меня к волку заведешь, ты медведю отдашь… Не пойду я с тобой!
Стала лиса вокруг дерева обхаживать, на девочку Снегурочку поглядывать, с дерева ее сманивать, а девочка не идет.
– Гам, гам, гам! – залаяла собака в лесу.
А девочка Снегурочка закричала:
– Ay-ay, Жученька! Ay-ay, милая! Я здесь – девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком подрумянена, выпросили меня подруженьки у дедушки, у бабушки в лес по ягодки, в лес завели да и покинули. Хотел меня медведь унести, я не пошла с ним; хотел волк увести, я отказала ему; хотела лиса сманить, я в обман не далась; а с тобой, Жучка, пойду!
Вот как услыхала лиса собачий лай, так махнула пушняком своим и была такова!
Снегурочка с дерева слезла, Жучка подбежала, ее лобызала, все личико облизала и повела домой.
Стоит медведь за пнем, волк на прогалине, лиса по кустам шныряет.
Жучка лает, заливается, все ее боятся, никто не приступается.
Пришли они домой; старики с радости заплакали. Снегурочку напоили, накормили, спать уложили, одеяльцем накрыли:
Спи, наша Снегурочка,
Сдобная кокурочка,
Из вешнего снегу скатана,
Вешним солнышком пригретая!
Мы тебя станем поить,
Мы тебя станем кормить,
В цветно платьице рядить,
Уму-разуму учить!
Жучку простили, молоком напоили, приняли в милость, на старое место приставили, стеречь двор заставили.
Ворона
Жила-была ворона, и жила она не одна, а с няньками, мамками, с малыми детками, с ближними и дальними соседками. Прилетели птицы из заморья, большие и малые, гуси и лебеди, пташки и пичужки, свили гнезда в горах, в долах, в лесах, в лугах и нанесли яичек.
Подметила это ворона и ну перелетных птиц обижать, у них яички таскать!
Летел сыч и увидал, что ворона больших и малых птиц обижает, яички таскает.
– Постой, – говорит он, – негодная ворона, найдем на тебя суд и расправу!
И полетел он далеко, в каменные горы, к сизому орлу.
Прилетел и просит:
– Батюшка сизо́й орел, дай нам свой праведный суд на обидчицу-ворону! От нее житья нет ни малым, ни большим птицам: наши гнезда разоряет, детенышей крадет, яйца таскает да ими своих воронят питает!
Покачал сизой орел головой и послал за вороною легкого, меньшо́го своего посла – воробья. Воробей вспорхнул и полетел за вороной. Она было ну отговариваться, а на нее поднялась вся птичья сила, все пичуги, и ну щипать, клевать, к орлу на суд гнать. Нечего делать – каркнула и полетела, а все птицы взвились и следом за ней понеслись.
Вот и прилетели они к орлову жилью и обсели его, а ворона стоит посереди да обдергивается перед орлом, охорашивается.
И стал орел ворону допрашивать:
– Про тебя, ворона, сказывают, что ты на чужое добро рот разеваешь, у больших и малых птиц детенышей да яйца таскаешь!
– Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина, я только одни скорлупки подбираю!
– Еще про тебя жалоба до меня доходит, что как выйдет мужичок пашню засевать, так ты подымаешься со всем своим вороньем и ну семена клевать!
– Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Я с подружками, с малыми детками, с чадами, домочадцами только червяков из свежей пашни таскаю!
– А еще на тебя всюду народ плачется, что как хлеб сожнут да снопы в копны сложат, то ты налетишь со всем своим вороньем и давай озорничать, снопы ворошить да копны разбивать!
– Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Мы это ради доброго дела помогаем – копны разбираем, солнышку да ветру доступ даем, чтобы хлебушко не пророс да зерно просохло!
Рассердился орел на старую врунью-ворону, велел ее засадить в острог, в решетчатый теремок, за железные засовы, за булатные замки́. Там она сидит и по сей день!
Война грибов с ягодами
Красным летом всего в лесу много – и грибов всяких и всяких ягод: земляники с черникой, и малины с ежевикой, и черной смородины. Ходят девки по лесу, ягоды собирают, песенки распевают, а гриб-боровик, под дубочком сидючи, и пыжится, дуется, из земли прет, на ягоды гневается: "Вишь, что их уродилось! Бывало, и мы в чести, в почете, а ныне никто на нас и не посмотрит! Постой же, – думает боровик, всем грибам голова, – нас, грибов, сила великая – пригнетем, задушим ее, сладкую ягоду!"
Задумал-загадал боровик войну, под дубом сидючи, на все грибы глядючи, и стал он грибы сзывать, стал помочь скликать:
– Идите вы, волнушки, выступайте на войну!
Отказалися волнушки:
– Мы все старые старушки, не повинны на войну.
– Идите вы, опёнки!
Отказалися опёнки:
– У нас ноги больно тонки, не пойдем на войну!
– Эй вы, сморчки! – крикнул гриб-боровик. – Снаряжайтесь на войну!
Отказалися сморчки говорят:
– Мы старички, уж куда нам на войну!
Рассердился гриб, прогневался боровик, и крикнул он громким голосом:
– Грузди, вы ребята дружны, идите со мной воевать, кичливую ягоду избивать!
Откликнулись грузди с подгруздками:
– Мы грузди, братья дружны, мы идем с тобой на войну, на лесную и полевую ягоду, мы ее шапками закидаем, пятой затопчем!
Сказав это, грузди полезли дружно из земли, сухой лист над головами их вздымается, грозная рать подымается.
"Ну, быть беде", – думает зеленая травка.
А на ту пору пришла с коробом в лес тетка Варвара-широкие карманы. Увидав великую груздевую силу, ахнула, присела и ну грибы сподряд брать да в кузов класть. Набрала его полным-полнешенько, насилу до дому донесла, а дома разобрала грибки по родам да по званию: волнушки – в кадушки, опёнки – в бочонки, сморчки – в бурачки, груздки – в кузовки, а наибольший гриб-боровик попал в вязку; его пронизали, высушили да и продали.
С той поры перестал гриб с ягодою воевать.