- Серёжа, я лично ничего плохого не могу сказать о вашей маме, - волнуясь, сказал Вартан Аршакович. - Но я очень просил бы вас как-нибудь объяснить Александре Ивановне, что мальчик нуждается в особом подходе, а она, как старый педагог, легко это поймёт. Алик, я не в похвалу ему говорю, развит не по возрасту и нуждается в усиленном домашнем уходе, врачи прямо сказали, что он должен всё время быть на глазах, а между тем Александра Ивановна, человек интеллигентный и глубоко мною уважаемый, этого не учитывает и занимает его своими делами. Я ничего плохого сказать о них не хочу, но для мальчика они вовсе необязательны. И он, вместо того чтобы водиться со своими сверстниками, быть, как все мальчики в этом возрасте, всё время проводит с ней…
Вартан Аршакович был, очевидно, прав. Он органически не понимал любое отклонение от нормы. Быть как все - это естественное состояние людей, человечества, и он тушевался перед сыном, теряясь от собственного перед ним ничтожества. Он не мог понять и осмыслить факт его необычности. Он искал сочувствия у всех, кто разделял его взгляды на воспитание детей, бледнел, когда начинали неумеренно хвалить сына за его развитие, но больше всех пугался соседки - единственной, кто принимал мальчишку всерьёз.
- Я вас прошу, Серёжа, пусть это будет между нами, - Вартан Аршакович придвинул Сергею вазочку со сладостями, - не говорите об этом нашем разговоре вашей маме, я не люблю осложнений в квартире. Когда живёшь с чужими людьми, надо уважать друг друга. Вы, не ссылаясь на меня, намекните ей как-нибудь сами…
После чая Сергей остался смотреть телевизор, а потом, по просьбе Марты, разобрал неисправный пылесос и сказал, что возьмёт его с собой в институт и там исправит. Он работал в институтской лаборатории электриком и во дворе был в некотором роде знаменитостью - на зависть всем мальчишкам смастерил из пустяков мотоцикл. Вартан Аршакович был бы не прочь, если бы Сергей увлёк мальчика техникой, но мало верил в это.
Сергей поблагодарил за чай и уже встал, чтобы пойти к себе, но тут послышался шум в коридоре - Алик громко говорил о каких-то парсеках и летающих континентах. Мальчик не вошёл к себе в комнату, а последовал за Александрой Ивановной, возбуждённо разговаривая. Вартан Аршакович испуганно вскинул глаза на Сергея ("Ну, что я вам говорил? Не забудете?"), Сергей понимающе кивнул и вышел, захватив пылесос. Алик шумел в их комнате, а когда Сергей с грохотом сбросил пылесос, испуганно выскочил в коридор.
Александра Ивановна сидела в постели, утонув в ней по самые локти, ногами упираясь в рюкзак с нераспроданными книгами, и водила языком по дёснам - приняла таблетку и растирала её языком.
- Серенький, принеси, детка, воды…
Она виновато смотрела на него. Сергей принёс воды и, пока она пила, рассматривал её в упор и вёл с ней разговор про себя:
"Вы, мама, плохо себя чувствуете, а кто вас заставляет книгами торговать? Или вам денег мало? Так ведь я зарабатываю, могу и ещё вам давать, если надо, а вы моими деньгами брезгаете, - он посмотрел на столик, где под вазой лежали нетронутые деньги. - Все себе чего-то ищете, груз какой таскаете, а люди думают: сын, дескать, не кормит, вот она и надрывается. Обо мне и не вспомните, а я весь день вкалываю, стараюсь, чтобы всё как у людей. Ох, мама, мама! Третий год как сидите на пенсии, не нужны вы сейчас ни в комиссиях, ни в школе, ни в товарищеском суде, так создайте хотя бы уют для единственного сына".
Об Алике он не стал говорить, но про себя решил, что книгами торговать он ей больше не позволит. А Вартану скажет, что поговорил, дескать, а там видно будет. А не заговаривал с ней потому, что доводы против её дружбы с мальчиком не придумывались.
- Ты это… того… деньги-то возьми, употреби, а то бегаешь чёрт те где, сердцем потом маешься…
Он почувствовал себя старшим и ответственным за впадающую в детство мать и наслаждался своим опытом и мудростью, словно все слова, что говорил про себя, высказал вслух. Мать посмотрела на него своими припухлыми, острыми и больными глазами, погладила свой седой, коротко стриженный затылок и изобразила на лице что-то вроде улыбки. Но улыбка получилась горестной. Она отвела от него глаза, тоскуя, что не дал ей бог дружбы с сыном, как не было её и с покойным мужем. Она устала, ни о чём не хотелось думать. Она очень устала, а сын, она чувствовала это, о чём-то молча разговаривал с ней, глядя на неё в упор, она знала о чём, но не хотела слушать даже молчаливую речь его. Она всё знала о нём наперёд и жалела его какой-то странной жалостью - не столько его, сколько себя, кусок себя, потому что он был частью её тела, но не был частью её души, и горевала оттого, что была бессильна что-либо изменить в нём и слиться с ним.
Александра Ивановна неуклюже завалилась на бок, Сергей побледнел.
- Что с вами, мама?
В деревне, где Сергей прожил в детстве несколько лет у тётки, сестры покойного отца, он привык обращаться к взрослым на "вы", и в волнении иногда так обращался к матери.
- Что с вами, мама?
- Сними туфли и подними подушку…
- Может быть, неотложку вызвать?
- Не надо. Я просто устала…
Сергей всё-таки сильно испугался, не смог оставаться наедине с ней и выскочил из комнаты. С матерью случился сердечный приступ. Когда она очнулась, то увидела перед собой горячие глаза Марты, постное лицо Сергея, какую-то незнакомую женщину, не произнёсшую ни слова, и усатое лицо соседа. Потом все они вышли из комнаты, и за стеной возникли слова, неясные, как гул.
- Утром вызовете участкового врача. Ничего с ней не случится…
После ухода врача Сергей вошёл в комнату, сел на диван и сидел, обхватив руками голову, пока в квартире не улеглась суматоха.
Александра Ивановна открыла глаза.
- Иди, сынок, погуляй, вечер, кажется, хороший…
Утром он проснулся раньше обычного, осторожно подтянул руку с часами к глазам - было ещё рано, повернул голову от стены. Мать не спала. Она лежала, подняв высоко на подушке голову, лицо белое, молодое, куда-то исчезли землистые тени на щеках, глаза живые и блестящие.
- Ну как?
- Хорошо, Серёжа. Ты можешь ещё поспать. Я тебя разбужу.
Конечно, одной ей опасно здесь, но оставаться с ней на весь день - завянешь с тоски. Он был благодарен ей - догадливая, это у неё не отнимешь, мысли читает, как в книжке. И теперь уже спокойно, уверенно сфальшивил:
- Может, мне взять бюллетень по уходу?
- Пожалуйста, без глупостей. Деньги свои возьми, купишь мне сигарет и молотого кофе.
- Воздержалась бы.
- С чего бы это? Я хорошо себя чувствую, мне только отлежаться немного.
Он ушёл, испытывая к матери что-то вроде нежности - он панически боялся надвигающейся её старческой беспомощности, но его беспокойство существовало пока только в рассуждениях, а так она его заботами о себе не донимала.
Когда Сергей ушёл, к ней заглянул Вартан Аршакович и спросил, не надо ли чего купить. Она поблагодарила и отказалась. Он топтался и не уходил.
- К вам потом Марта зайдёт. Если что надо будет, не стесняйтесь. Она ещё спит, она тоже всю ночь плохо провела, волновалась за вас, не спала. Так вам, значит, ничего не надо?
- Спасибо, ничего.
Она посмотрела на него "рентгеновским" взглядом. Он всё же не уходил, мучаясь желанием что-то сказать. И сказал, так и не найдя повода:
- Алику надо к врачу. У него, видите ли, небольшая температура, не знаю, чем вызванная… И вообще, знаете, большая задержка с физическим развитием, совсем не так, как у всех детей…
Как же хотелось ему, чтобы она не звала к себе Алика! Александра Ивановна прекрасно понимала это. Она отвернулась от него, не дав ему даже закончить.
А через десять минут после ухода Вартана Аршаковича в комнату вошёл Алик. Заспанный, босой, в трусах, сел рядом, зевая и улыбаясь, смешной, трогательно худенький, с растаращенными рёбрышками и пушком волос на нежном кадычке. О ночном переполохе он ничего не знал.
- У тебя температура? - спросила Александра Ивановна.
- Нет, а что?
Она пощупала лоб и усмехнулась.
- Что же тебе сегодня приснилось?
- Что приснилось? Ты, баба Шура. Честное слово! Будто бы стоишь в окне и машешь руками, а на улице толпа, все боятся, что ты упадёшь и разобьёшься. Я тоже стою внизу и думаю: зачем тебе прыгать? Тут же Иван Трофимович и профессор спорят: упадёшь ты или нет? И я тогда испугался и побежал вверх, влетаю в комнату, а тебя уже здесь нет. Ну решил, что ты уже прыгнула и разбилась. Ужас как испугался. Глянул из окошка вниз, а на улице никого. Ни людей, ни кошек, ни собак - все куда-то исчезли. Мистика какая-то!
- Прости меня, Алик, что такое мистика?
- Ну тебя, баба Шура, не перебивай! Я вскочил тогда на подоконник и, знаешь, даже на секунду не подумал, что упаду, только подпрыгнул, как меня подхватила невидимая сила и понесла над городом.
- А не врёшь?
- Ну зачем мне врать! Ведь не я же один улетел - все улетели!
- А летать приятно?
- Ещё бы! Знаешь, как здорово! Страшнее, чем на качелях в парке.
- Это ты растёшь.
- Я знаю, что расту. Ну вот, значит, я лечу над городом и думаю, куда подевалась толпа. Ни Ивана Трофимовича, ни профессора. Всё смотрю по дворам и переулкам, прямо наваждение какое-то: ведь только что сам стоял в толпе, а сейчас никого, ни одной души внизу. И вдруг вижу тебя: ты летишь, держась за какой-то предмет.
- За помело?
- Помело? Что это такое?
- Обыкновенная метла.
- Совсем не метла, а такой маленький аппарат.
- А то, что мы вообще летим, это не показалось тебе удивительным?
- Ну это понятно - действуют антигравитационные силы. Я хоть ни за что не держусь, но тоже, наверно, заряжен на антигравитационной станции. Ба! Как это я сразу не догадался - ведь и все жители тоже могли улететь, очень даже просто! И даже раньше, чем ты, баба Шура! Ведь пока ты стояла на окне, а я бежал к тебе, они могли улететь в ближние сферы. Как это я сразу не подумал!
- Что же, ты так и не увидел их?
- В том-то и дело! Если бы я сразу подумал и не терял времени, чтобы искать их внизу, я бы, может, и нашёл. Удивительное дело - смотрю вниз, ищу, а на улицах ни одной живой души: ни собак, ни кошек, ни голубей, ни дворников, ни милиционеров. Только стоят машины, автобусы, валяются детские игрушки. Очевидно, пронеслась страшная гравитационная буря, действующая только на живые существа.
- Ну и что же дальше - догнал ты меня?
- Нет. Ты улетела на скорости, близкой к световой. Я подумал, что ты, наверно, не хочешь, чтобы я летел за тобой. И за что-то сердилась на меня, только не знаю, за что, но я успел засечь направление. Я сразу понял, что моих запасов скорости не хватит, чтобы догнать тебя, и решил полететь на станцию перезаправки скоростей. Но тут я проснулся. Сон я не успел досмотреть до конца и хотел спросить у тебя, что было дальше?
- Ты от меня ещё захотел, чтобы я смотрела твои сны?
Алик хлопнул себя по лбу и чуть не заорал от осенившей его идеи.
- А разве ты не могла видеть такой же сон? Проблема телепатии мне кажется ясной, как дважды два. А вот ты не думала над проблемой… ммм… гипнотелепатии?
- А что это такое?
- Передача мыслей во сне.
- Что-то я не встречала такого слова…
- Так ведь это я придумал только что! - закричал в восторге Алик. - Честное слово, сам придумал!
- Верю, верю, только не кричи так.
- Хорошо, я буду потише. Гипнотелепатия - это, по-моему, здорово. И проблемы этой, кажется, ещё никто не касался. Во всяком случае, я об этом нигде не читал. А ведь это очень интересно! - Большие глаза Алика выкатились и заблестели. В глазах бабы Шуры тоже сверкал сейчас огонёк сумасшествия.
- Постой, но я ничего такого не видела. А потом, если дети летают, это означает, что они растут, а если летают старухи, что бы это значило? Не на тот ли свет сигнал? Нет, лучше не летать мне с тобой во сне…
Реплики и возражения действовали на Алика как бензин на огонь. Мысль его тотчас взмывала порой в неожиданно новом направлении.
- На тот свет? - Он на мгновение задумался. - Состояние анабиоза - не больше. Проблема смерти уже сейчас может быть решена в том смысле, что жизнь можно растянуть на любое количество времени. Я понимаю, бессмертия нет, оно и не нужно, но ведь человеческую жизнь можно растягивать на любое количество лет. Скажем так: тебе тринадцать лет, но сейчас по разным соображениям ты сам решаешь заснуть на сто лет. Ты даёшь заявку на станцию продления жизни, тебя усыпляют на сто лет с гарантией полной сохранности. Хранение производится при низкой температуре в глубоких подземных ангарах, куда не проникают никакие шумы, все твои системы подключены к биологическим аккумуляторам. Что ты думаешь на этот счёт, баба Шура? Разве это не здорово?
- Здорово, - согласилась Александра Ивановна. - Меня бы сейчас заморозили, по крайней мере, на пятьдесят лет, а потом разморозили, и я увидела бы тебя таким же стареньким, как я сейчас, мы бы с тобой сравнялись. Вот тогда я посмотрю на тебя: такой же ты останешься неугомон, как сейчас?
- Не пойдёт, - рассмеялся Алик. - Я бы тоже не смог без выключений. Нет, мы с тобой, регулируя оставшиеся нам годы, встретимся через тысячу лет. Вот будет интересно!
- А с кем бы ещё ты хотел встретиться через тысячу лет?
- С тобой…
- Это я знаю. А ещё с кем?
Алик наморщил лоб. Она видела по его глазам, как он мысленно перебирает своих знакомых и бесцеремонно отбрасывает. Весь процесс мышления отражался на его лице.
- С академиком Азизбековым.
- Что за чушь ты говоришь? Сам выдумал какого-то академика и числишь его в живых. Где ты его видел?
- Ну ещё братьев Стругацких, Станислава Лема…
- Их-то ты не знаешь. Ты уж давай, кого знаешь. Родных не хочешь переселить через тысячу лет?
Алик пошевелил бровями.
- Они сами не захотят, - сказал он скучным голосом. - Им это неинтересно.
- Алик, ты здесь? Бессовестный. Прямо с постели, не оделся, не умылся. А ну марш отсюда!
Марта схватила его за руку, дала шлепок и выбросила в коридор. Впрочем, тут же спохватилась и снова открыла дверь.
- Извините, пожалуйста. Как вы себя чувствуете?
Несколько дней спустя на имя Александры Ивановны пришло письмо из книготорга - ей сообщали, что на такое-то число назначена поездка в Москву. О том, что она, как лучшая книгоноша, премирована этой поездкой, в квартире никто не знал. Поначалу хотела поделиться с Аликом, но побоялась огорчить его - ведь поездку эту он заслужил больше, чем она. А если даже захотела бы взять его с собой, кто бы отпустил его?
Письмо из книготорга взбодрило её. Исчезла слабость, появилось хорошее настроение. Всем объявила, что получила приглашение от подруги, которая собирается показать её московским врачам. До самого последнего дня не сообщала даты отъезда.
Накануне вдруг почувствовала слабость. Закралось смутное предчувствие, что это последняя в её жизни поездка и что она, наверно, не вернётся. Наглоталась лекарств, отлежалась немного и всё же решила ехать. И обо всём сказала Алику. Алик нисколько не обиделся, что не он едет в Москву, он был даже очень рад за бабу Шуру и горд оттого, что, кроме него, в квартире об этой поездке никто не знал.
Непонятно, как удалось ему вырваться из-под бдительного родительского ока - возможно, сослался на какую-нибудь районную олимпиаду юных математиков. Он встретил Александру Ивановну на углу Бассейной улицы, взял её лёгкий чемоданчик и пустился в рассуждения о будущих городах - поводом послужила Москва, - о городах сферических, кольцевых, высотных, островных, летающих вокруг Земли, громко кричал, привлекая внимание прохожих. Александра Ивановна слушала его вполуха и озабоченно заглядывала в окна первых этажей, соображая, не очень ли скромно - потёртая жакетка, шляпка, туфли на низких каблуках - одета она для столицы.
На вокзал пришли за час до отхода поезда, времени было много, она завела Алика в кафе и накупила разных сортов мороженого, две бутылки фруктовой воды, курила и смотрела на Алика, лизавшего фиолетовые и розовые шарики и не перестававшего рассуждать - на этот раз о будущем транспорта. Припухшие глаза Александры Ивановны подозрительно мигали, она прикладывала к носу платочек и хрипло кашляла, прочищая горло. Она с болью расставания смотрела на этого неумолкающего человечка, который, сам того не ведая, сделал счастливыми последние её дни. Грусть, с какой она смотрела на него, горчила предчувствием, что она уже не вернётся и больше не увидит его. И тогда она подумала вдруг, что он, наверно, будет счастлив и без неё, и успокоилась. И мир, в котором она жила, стал удаляться от неё, она знала, что останется сейчас одна, и ей вдруг стало хорошо, потому что уже тогда, когда вызывали ночью неотложку, уже тогда она рассчиталась с жизнью и жила теперь сверх положенного срока, и сейчас поняла, что это состояние снова придёт к ней и уже не уйдёт. Но оно ещё не пришло, и пока её что-то связывало с жизнью - мальчик, этот философствующий человечек, пучеглазый, кучерявый Алики-малики. Она в последний раз дышала его дыханием и ненасытно смотрела на него, единственно дорогое ей сейчас на свете существо. Нет, она жила, ещё жила и наслаждалась, глядя, как работает языком на два фронта Алик, проникаясь его жизнью, сливаясь с ним, и чувствовала, что он навсегда входит в неё, верила, что, может быть, через сто, двести, пятьсот, тысячу лет они ещё встретятся, чтобы уже никогда не расстаться.
- Алики-малики, мы не опоздаем?
Нет, времени было ещё достаточно, но беспокойство подхватило и повлекло её вон из кафе. По платформе расхаживал, вглядываясь в лица, Сергей. Неизвестно, как он узнал о её отъезде. Он подлетел к ней, расталкивая толпу, взял её за плечи, что-то хотел сказать, но бубнил, заикаясь, осевшим голосом.
- Ты не волнуйся, сынок, Серенький мой. Всё будет хорошо.
- Как… какая подруга? Зачем неп… правду говоришь?
- Ну, сынок, прости меня, старую дуру, не хотела тебя огорчать. Ты не сердись на меня, милый, не ругай непутёвую твою мать… Ты прости меня…
Сергей оглянулся - на него, засунув руки в карманы, странно косил глазами Алик, смущённый нежностью женщины, которую любил больше всех.
- Здравствуй, Сергей, - сказал он, как бы извиняясь. - Я тоже провожаю твою маму.
"Твою маму" - он проговорил эти слова затруднённо и с каким-то удивлением, словно расставаясь с чем-то важным, принадлежавшим только ему, а вот сейчас приходилось делить это с кем-то ещё. Недоумение сквозило в глазах его. От Александры Ивановны не ускользнуло это недоумение, оно обожгло её душу: чужая она, старая, пропасть разделяет их, а ведь он смотрел на неё как на мать, глазастый этот говорун и фантазёр, и тихая, подавленная, как глоток рыдания, шевельнулась обида на судьбу.
- Её посмотрит хороший московский доктор, - докладывал Алик Сергею, словно тот ни о чём не знал.
- Да что ты мелешь! - вскричал Сергей, поймавший наконец голос, до этого ускользавший от него. - Да она же премию какую-то получила, книгоноша несчастная!..