Мостик через ручей
Моросит дождик. В тумане едва различаются тальниковые верхушки и тонкие жерди мосточка. На дне оврага течёт набухший от дождей ручей, он неглубок, зарос камышом и осокой. Истратов стоит над крутым глинистым спуском и тянет цигарку из-под ладони. Со шляпы на плащ стекают капли. Под ракитой лежит его старый, дерматиновый портфель. За увалами убранных полей и сиротливо мокнущими бабками - село Задубенье, откуда скоро должны появиться ребята.
Ещё с лета Истратов завязал в памяти узелок: шатучие эти мостки над ручьём надо заменить крепкими брёвнами. Ребята грейдерной дороги на Жуково не признают и бегают в школу тропкой, ведущей к ручью, а здесь этот мостик - не ровён час, случится беда.
Завязать узелок завязал, а сделать - руки не дошли. И вот который уже день встаёт Истратов пораньше, приходит к мосткам и, дожидаясь ребят, курит и соображает, где бы раздобыть три крепких бревна. Дело плёвое, однако брёвна на дороге не валяются, сам без плотника не сладишь. Сколько ни думай, а своими силами не сделаешь - придётся в ножки кланяться Гришке Клыку.
Над увалом показались ребята. Они бегут, размахивая портфелями и ранцами, обгоняют друг друга, скользят на мокрых тропках, норовят первыми добежать к мосткам.
- Ах, негодники, сатана вас возьми! - ворчит Истратов, разводя руки навстречу ребятам. - А ну, сбавь скорость, тормози! Ишь разбежались!
- Здрасьте, Ефим Савельич!
- Моё почтение, Ефим Савельич!
Федька Клычков, грудастый крепыш, вылупил свои горячие глаза, крутит портфелем, чтобы обратить на себя внимание.
- Смотрите, я на одной ножке!
Жерди гнутся под Федькой, скрипят, сердце холодеет, наверно, от страха, а он всё же перебирается.
- Не смей! - кричит Истратов, но куда там.
Федька летит на взгорье, прыгает - и бух! растягивается на траве. Все смеются: мосточек на одной ножке перепрыгнул, а на ровном месте двумя поскользнулся.
- Ефим Савельич, глядите, как я!
Это Мишка Сырцов. Идёт по жердям хоть и на двух ногах, но не разгибает их в коленях - мелкими шажками, вихляя боками, как барышня.
- Я вот тебе, курицын сын!
- Здравствуйте, Ефим Савельич, - старательно и робко выговаривают девочки. Они держатся кучкой, в стороне от мальчишек.
- По одному, по одному. Торопиться некуда, времени много.
- Пение будет сегодня?
- Ефим Савельич, а я к моторчику якорь намотал.
- А я газету сделал. Показать?
- Да куда ты, чумичело, в дождь разворачивать? - уже улыбается Ефим Савельич.
- Меня сегодня пораньше отпустите? Мне с мамкой в район - форму покупать.
- А я урок не сделала, Ефим Савельич, батька заболел…
- Ладно, ладно, в школе потолкуем.
Учитель последним идёт по мосткам. Жердины провисают под кирзовыми сапогами, дрожит в болотце трава, от дождика и ветра дробно колышется вода между камышинными дудками.
Хлябь-то какая! Придётся просить Григория о помощи - ничего не поделаешь.
После школы Истратов идёт в правление. Там уже полно народу. Бабы лузгают семечки, мужики дымят махрой, в сизых клубах дыма лиц не разобрать. Дверь с улицы то и дело распахивается - входят и выходят люди, нагоняют хмарь, сырость, запахи дождя и мокрой овчины. В маленькое окошко сеется жидкий свет. Ещё не вечер, но горит уже лампочка.
- Здорово, Ефим!
- Здравствуйте, Ефим Савельич!
- Ну как там мой оголец?
С Ефимом здороваются по-разному. Кто хлопает по плечу - как-никак свой, деревенский, а кто заискивающе смотрит в глаза - школьный директор.
- По школьному али по личному какому? - справляется старичок Пантелей Венедиктыч. И, не дождавшись ответа, продолжает: - А я вот, вишь, пенсию хлопочу. Ты мне как посоветуешь: писать куда ай не шуметь? Положили мне восемнадцать рублей в месяц, так это что же получается? Возчиком работал в последние годы, это правда, а ведь раньше и плотничал и шорничал. Что ж я себе работал, не колхозу?
- У тебя что, "Беломор"? Ну-ка дай, а то надоела махорка. Ты, дед, подвинься, ишь расселся как барыня. Тебе на печи лежать в такую погоду, а ты толкаешься тут…
- Здравствуйте, Ефим Савельич, - раздаётся певучий голосок.
Это Маня, его однолетка. В детстве вместе учились, сидели за одной партой. Скорбел он сердцем об ней, да так и проморгал - перехватили девку, вышла замуж. Трёх детей родила, двое уже в школу бегают к нему.
- Привет, Манюшка. Дунечка скоро в школу выйдет?
- Давеча возила её в район, доктор говорит - недельку подержать. Плачется девчонка - подружки все книжки прошли, как бы не отстать…
- Чего ж ей Митька не расскажет?
- Я и прошу, а ему всё некогда - на улице гоняет. Вы бы сказали ему, Ефим Савельич.
- Ладно, скажу.
Смотрит в её милые, застенчивые глаза. Лицо обметало морщинками, платок приспущен по-старушечьи, а всё одно сердце лежит к ней, как когда-то. Не упомнит теперь, как это перешла она с ним на "вы". Как ни сбивал её, она ни в какую, смотрит на него, ровно бы поднялся он над ней в своей учёности бог знает как шибко. А ведь он как был Фимка, так и остался - пожалеть некому… Ладно, муж ей достался хороший, справный тракторист. И дети хорошие, дай им бог здоровья…
Истратов сидит среди мужиков и баб, курит, щурится, то одному отвечает, то другому. Дверь на улицу не закрывается, прёт сюда народ по всяким делам: кто за нарядом, кто испросить машину за лесом, кто соломы для крыши, мало ли просьб к правлению. В соседней комнате шумят голоса. Шумят слитно, да один перекрывает - раскатистый, командирский. Из комнаты показывается Герман Изотов, долговязый парень в сером кителе с накладными карманами. Стрижен ёжиком. Его обступают и в голос, перебивая друг друга, объясняют, что и зачем.
- Ты мне справочку обещал…
- Насчёт коровы я - примут ай нет?
Герман, секретарь правления, руководит приёмом. Он поднимает руку в знак тишины.
- По порядочку. Тебе сделано. Парня в институт собирай. И стипендию от колхоза положат, если экзамены сдаст. А ты, дедушка, чего тут зря смолишь? Пенсии другой не будет, всё тебе согласно записям…
Старик плюёт себе под ноги и уходит, гулко хлопая дверью. Постоял на улице, пока не пришёл в себя под осенним дождиком, а потом снова заходит, берёт у Истратова папиросу и садится рядом.
- Пускай мне сам Клык скажет. Как ты думаешь, Ефим, совет твой мне нужен: писать мне куда али нет? Тут, понимаешь, какое дело: может, он зуб на меня имеет. Клык-то? Иван меня давеча на мысль навёл: с Демидом-то я в ссоре, ещё из-за сада, ну а дочь его за Витьку вышла, а Витька племянником доводится Шурке…
- Ну и что же?
- Да ить Шурка - жена Гришки Клыка. Демид-то и скажи ей словечко, поскольку они сродственники, ну а Шурка и шепни Гришке. Теперь, так я понимаю, дело моё дохлое: где я её, справку, достану? Ай, может, лучше написать куда?
Истратов всё время вникает в чьи-то дела, кому-то что-то советует, кого-то от чего-то отговаривает. Однако пенсия Венедиктыча застревает в голове - замолвить бы слово за старика, а то ерунда какая-то: все же знают, плотничал он в колхозе…
За стеной слышится грохот стульев, шум голосов. Правление кончилось. Распахивается дверь, члены правления смешиваются с ожидающими, гул усиливается. В дверях, заслоняя свет, головой под самый косяк, вырастает фигура председателя. Хмуро супит брови, но тут замечает Истратова и улыбается.
- Моё почтение, Ефим! Ко мне, что ли? Ну, заходи, заходи…
Истратов застёгивает пуговицу на плаще и входит в кабинет. Стулья сдвинуты как попало, воздух сухой и тёплый, здесь уже подтапливают. Клычков садится за стол, заваленный газетами и папками, и кивает Ефиму на стул.
- Рад тебя видеть. Что ж ты редко заходишь? Забываешь старых друзей. Как-никак, а вместе учились. В школе всё в порядке? А с успеваемостью? Седьмое место по району? Ну что ж, неплохо, хвалю. Хотя, брат, почему же это седьмое? Подтянуться бы надо, колхоз на третьем месте в районе. Как там босяк мой? Бузит небось? С дровишками в порядке?
В это время звонит телефон. Клычков кладёт руку на аппарат и не торопится снимать. Он кивает Ефиму - не дают, дескать, поговорить. Но телефон настойчиво звонит, и он снимает трубку.
- Алло! Я. Что? Ну-ну! - Он долго слушает, вставляя односложные реплики. - М-да. Ничего. Лады. Так и действуй. А ну-ка прочти…
Это звонит колхозный бухгалтер, сейчас обед, а он сидит в райисполкоме и дожидается конца перерыва, утрясает с Клычковым дела - фонды, лес, межколхозстрой, подряды, кредиты - слова эти слышны с другого конца провода.
- Ну ладно, всё ясно. Как что, в область давай. Оформим. В случае чего - звони. А не будет, Герману передашь. А Елизарова с торгом пошли к чертям. Лес не даст, пускай своё общественное питание закрывает: не дадим овощей. И так себе в убыток отдаём…
Истратов вянет от неловкости. Дело его - три бревна - всё мельчает и мельчает. Дались ему эти брёвна. В конце концов, сами чего-нибудь придумают. У деда Мануйлы лошадку попросит - денёк не поездит по деревням, собирая утиль. Брёвна из старой баньки можно взять - гниловаты, правда, но всё же послужат. Из лагерной столовой тесины снять для настила - тоже пойдут.
Ефим встал, чтобы уйти, но Клычков кладёт трубку и с минуту молча смотрит перед собой.
- А, собаки! Разве добьёшься у них стройматериалу! Всё Аверкиеву отдают - колхоз у него на тракте, а мимо начальство ездит. А в нашу глубинку кто заглянет? Дела! Как чего подбросить нам - ищи ветра в поле!.. Да ладно, что это я морочу тебе голову своими делами, у тебя и своих хватает. Ну как в школе-то, всё в порядке? С успеваемостью как? Дровишки учителям завезли? Ну вот, а ты недоволен. Чего смеёшься? Как чего надо, ты заходи, не стесняйся, всё же корешки - вместе учились. Ты вон как далеко пошёл - директором, а я никак не вытяну института - за второй курс хвосты остались. Да где тут учиться, сам видишь - рвут на части… Н-да. Как там мой босяк? На троечки тянет? Ты жми на него, чтобы учился. Э, постой-ка!
Клычков снимает трубку.
- Надя? Андрей не приезжал? Как приедет, гони его ко мне, на Згуреевку поедем. - Кладёт трубку и устало спрашивает: - У тебя что ко мне?
- Да так, ерунда. - Истратов вытирает шею платком. - Тут Пантелей Венедиктыч сидел, боялся зайти к тебе.
- Кто такой?
- Старичок этот - Лукашёв…
- А-а-а-а! А что ему?
- Справок нет, говорит, а пенсия маленькая - восемнадцать рублей. Плотником работал. Лет пять назад в школе мне чердак перекладывал…
- Знаю я, сам помню - плотничал. - Клычков сочувственно кивает и почёсывает висок. - Надо что-нибудь придумать…
Истратов доволен. Сейчас, пожалуй, по дороге зайдёт к старику и порадует…
- Только ты вот что, напомни-ка мне, - говорит Клычков. - а то я ведь и забуду. А то скажи лучше Герману, мы с ним и подумаем, как и что. Ну вот и лады - решили дело. Да как же, помню сам, плотничал…
Председатель оглядывается в окошко. Снизу, буксуя на взгорье, елозя по грязи, вверх ползёт "газик". Он встаёт и прячет коробку с папиросами в карман.
- Может, подбросить? Мимо школы поеду…
- Спасибо. Мне в Горяны, дела там. Обещался.
- Ну, ну! Так захаживай, не забывай. А то зазнаваться стал. - Григорий крепко трясёт Ефиму руку, хлопает по плечу и в обнимку выходит с ним в прихожую, где, ворча, убирается Саввишна.
"Газик" уходит, выбрасывая грязь из-под колёс, а Истратов стоит и думает: пойти ли сейчас к Венедиктычу и обрадовать его или погодить? Нет, лучше обождать, пока новую пенсию не обговорят, а уж потом сообщить. А то обрадуешь, а вдруг дело не выгорит? И до того старикова забота одолела его, что о брёвнах и думать забыл - экая мелочь, право. Постоял, постоял, закурил и домой пошёл.
Однако к вечеру снова дождь зарядил, и мосток опять вспомнился, будь он неладен. Это что же будет? Утром ребята к ручью побегут и опять на брёвнышках прыгать зачнут?
Истратов снимает с гвоздя плащ, который коробится, как жестяный, надевает и задерживается в сенях, долго чего-то ища там.
- Чего там? - спрашивает Оня, сестра его.
- Да ничего, - отвечает Ефим, нашаривает наконец в темноте топор, прячет под плащ и выходит из дому.
Он бредёт в кромешной темноте, шлёпает по лужам, мимо тусклых светящихся квадратов, падающих из окон, а выйдя из села, идёт, ориентируясь на дальние жуковские огни. Всё здесь знакомо ему, мог бы вслепую пройти. Справа - ограда и поле за ней, а там картофельные бурты. Мимо, окатив его светом, проносится машина. Еле увильнул, прижавшись к плетню. И опять бредёт, теперь уже держась вблизи тропки, оплывшей от слякоти. Скользит на спуске, чуть не падает, а у самого оврага ловит руками ветлу и долго, укрываясь от дождя, прикуривает. Покурив, подходит к самим мосткам, прислушивается, как шипит вода, стекая в овраг, и лопочут под дождиком осока и камыш.
- Вот теперь попрыгаете у меня по брёвнышкам, - улыбается он и долго возится, разрушая ослизлые жердины.
Потом поднимается на взгорье и оборачивается. Отсюда утром видно будет: нет мосточка, и повёрнут ребята обратно, дойдут до поворота и по грейдеру на Жуково. Хоть и дальше, а всё же спокойнее до школы добираться. Кто малость и опоздает, ничего - учтётся. А днями он раздобудет крепкие брёвна для моста.
Возвращается Истратов повеселевшим. Оня ждёт его с чаем.
Настёнка сопит на печке, хорошо ему на душе. День недаром прошёл: насчёт пенсии Венедиктычу слово замолвил и худой мосток убрал. Вспомнил о Манюшке, подумал: как она там с тремя своими воюет? Митька-то её тоже из прыгунов, придёт завтра к оврагу, а мостков нет. Что делать? Придётся заворачивать обратно.
- Чего губы-то распустил? - спрашивает Оня, ласково глядя на брата.
- На косы твои любуюсь…
Сестра закраснелась и схватила его за ухо как мальчишку.
- Жениться тебе надо, чтобы на чужие косы не смотрел.
- Вот ты и займись. А то мне когда же? Сама видишь, некогда.
- Ну ладно, спать иди, болтун. А то мало тебя сватали. Школа - вот кто твоя жена.
Посмеялись и спать разошлись. А утром - мать честная! - время полвосьмого, а он только проснулся. Не успел ни побриться, ни помыться, надевает сапоги, не просохший со вчерашнего дня плащ - и ходу.
- Ах, растяпа! - ругает он себя, торопясь к оврагу.
Так и есть. Навстречу девочки.
- Ефим Савельич, не ходите туда. Моста нет, поломали.
За девочками - ребята помельче. А старшие, как и думал, толпятся у ручья, не хотят возвращаться. Кое-кто внизу налаживает остатки от порубленных жердин. Некоторые уже на той стороне. Кричат, свистят, подначивают трусоватых, а малыши топчутся, жмутся друг к дружке - кому охота в хлябь?
- Назад! Назад! - кричит Истратов, сбегая к ручью. Он хватает ребят и подталкивает их наверх. - А ну живо, к дороге!
- Опаздываем, Ефим Савельич!
- А ну не ленись, поживей!
Плачет малыш.
- Портфель закинули. Там он!..
- Эй, кто там? Васька Сазонов? Возьми Авдюшкин портфель и в школу неси, а ты - быстро - той дорогой!
Истратов ещё долго стоит на взгорье у развилки, заворачивая ребят от тропы, ведущей к ручью.
В школе Истратов снаряжает старших ребят за дровами. Растапливают обе школьные печки. Развесив мокрые одёжки, ребята обсуждают, кто как добрался. Всё вроде бы обошлось. Однако же и не совсем - после уроков опять старая история. Бегут, дуралеи, к оврагу, хоть ставь там часового с ружьём. Истратова охватывает стыд: что за ерунда такая получается? Три бревна всего привезти, обшить тесинками, наладить перильце - только и забот, а он не может добиться. Срам!
Два раза ходил Истратов в правление и всё без толку - Григория Клычкова нет в деревне, делами заправляет Герман Изотов. Строит из себя начальника, всём обещает, никому не отказывает, а по глазам видно - в одно ухо впустил, в другое выпустил. Но вот приехал наконец Клычков и собрал правление.
- Ты, Ефим, чего?
- Я насчёт мосточка через ручей. Брёвен несколько штук, плотника ещё, а то ребята падают…
- Сделаем. - Клычков обращается к Герману: - А где Иван Кныш? Куда он пропал? А на складе он был? Герман, ты что же это - забыл ему наряд на ферму?
- Так у него сейчас работа - лопаты делает…
Истратов встаёт, чтобы уйти.
- Я потом.
- Да ты сиди, сиди! - раздражённо говорит Клычков. - Обожди малость, вот закруглимся и потолкуем. Дело у меня к тебе.
Истратов тащит табуретку в уголочек и раскрывает портфель, достаёт тетради, авторучку и начинает проверять. Изредка поднимает голову, чтобы узнать, о чём речь. Герман пробегает глазами, вкратце докладывает своими словами.
- От Петренко. Просит отпустить сына в училище.
- Как члены правления? - спрашивает Клычков.
- Мать у него больная, батька только что вышел из больницы. А ещё у них сын, как его, Митроха, здоровый такой.
- Так он в армии.
- Один в армии, другой в училище, это кто же работать будет? Отложи-ка заявление. Следующий кто там?
Истратов вскидывает голову. Это о ком же речь - не о Димке ли Петренко? Диму он знает, хороший был ученик, старательный и до родителей очень заботливый. Нет, такой не оставит больных стариков, кончит училище и вернётся в колхоз. Это как же так, не отпустить его?
Пока Истратов думает о своём бывшем ученике Петренко, переходят к следующим заявлениям - слова вставить он так и не успевает. Да и неловко встревать ни с того ни с сего. Тем более что двери то и дело открываются и кто-нибудь заглядывает. Слышно, как в прихожей Саввишна кого-то распекает и гремит метёлкой под самой дверью.
- А ну сдвинься в сторонку.
Она шурует угли кочерёжкой, подтаскивает табуретку и закрывает вьюшку.
- Не рано ли закрываешь? А то угорим невзначай.
- Как ещё от заседаниев своих не угорели - сидите и толчёте, и толчёте…
Все смеются. Входит радист Игнат Сырцов.
- Григорий Ермолаич, как насчёт вечерней передачи? Сами читать будете али мне?
- А текст готов?
Игнат достаёт из папки листок. Григорий разглаживает листок перед собой, Герман подвигает ему карандаш.
- Так вот лучше, - Григорий пробегает листок глазами и кое-где жирно подчёркивает. - Сам почитаешь. Только не гундось, как дьякон.
- Вы бы сами-то…
- Нет у меня времени - речь мне ещё на партконференцию готовить.
Когда правление кончается и все расходятся, Григорий с хрустом расправляет плечи. Он ласково глядит на Ефима.