- Кто это здесь был?
Только сейчас Кайрат почуял слабый запах духов. Это Салима оставила после себя едва ощутимый сладковатый запах свежего сена. В их старом саманном доме, насквозь пропахшем холодным кизячным дымом и жиром от немытых тазов, пахло лугом, цветами и чистой водой.
- Кто-то был здесь, а?
Она прошла в угол, заметив там непривычную перемену, сбросила верхнюю подушку и просияла. Просчитала деньги один раз, другой и скосила глаза на сына.
- Кто привёз деньги?
- Салима. Са-ли-ма! - повторил он по слогам.
- Слышу. Можешь не кричать так. Что за Салима? Та самая, которую выгнали из школы? Нашли кому доверять деньги. Ну, что ты встал как баран? Отвези отцу еду - он с утра ничего не ел…
Когда Кайрат выехал в степь и перевалил холм, возле которого рыли колодец, он увидел - или это ему померещилось только - красное пятнышко на горизонте. И хотя ему надо было вправо, он направил коня в сторону пятнышка.
Сомнений быть не могло, это была Салима. Красная кофточка её покачивалась в ковыле, как на волнах. Кайрат быстро нагнал её, но совсем близко подъехать не решался и держался на расстоянии. Салима шла не дорогой, а прямо по целине, то и дело наклонялась и срывала былинки ковыля.
Но вдруг Салима пошла быстрее. Она уже не срывала былинок, а почти бежала. Куда она бежит, чудачка? Чего испугалась?
Кайрат хлестнул коня и пустился вдогонку. Он был уже близко, но она всё бежала, размахивая кожаной сумкой. И вдруг у мостика через высохший ручей остановилась, а он проскочил вперёд и натянул повод.
- Это ты, Кайрат? - вскрикнула Салима, отбрасывая прядь волос со лба. - А я подумала, что это разбойник какой…
Кайрат молчал.
- Что же ты молчишь?
Кайрат не смел поднять на неё глаза.
- Долго мы будем так стоять?
От волнения спина у Кайрата взмокла.
- Там, - он махнул камчой в степь, - нехорошие люди живут, а ты пошла с деньгами. Почему Бурге не отвёз тебя?
- Такая уж я дура - с деньгами по степи? Деньги я раздала, - она похлопала по пустой сумке, - а сейчас иду к подруге в Акбулак. Я просто люблю ходить пешком…
Он важно кивнул головой - пешком ходить это полезно…
- Так ты, значит, боялся, что меня ограбят?
Кайрат молчал. Что он мог сказать? Конечно, он в самом деле подумал о том, что её могут задержать нехорошие люди. В прошлом году у моста нашли связанного шофёра, машину угнали и бросили в степи. Можно было не вспоминать о прошлогоднем случае, но Кайрат действовал, не очень-то думая, - хотелось просто повидать её. Но как он ей скажет об этом?
Салима рассмеялась. Он был очень смешон, этот Кайрат. Вид у него был такой, словно он в чём-то провинился. Зубы её сверкали, освещая всю степь. От её смеха сердце у Кайрата перевернулось. Кайрату слышалось в нём пение степных жаворонков, шелест ветра в весенней траве. Он поднял на неё глаза, полные робкого восхищения. Салима действительно была прекрасна. Как этого не видели другие?
Конь, почувствовав ослабленные поводья, пригнулся и обнюхал волосы Салимы. Она шлёпнула его по губам.
- Нельзя, - сказал она и поправила волосы, а потом взглянула на Кайрата. - Ну и что же, ты решил провожать меня до самого Акбулака?
Кайрат молчал, не зная, что ответить. Если бы она захотела, он мог бы проводить её хоть на край света, и это было бы легче, чем ответить на её вопрос.
- До свидания, - сказал он, придерживая коня.
- Через месяц я снова приеду к вам…
- До свидания, - повторил он.
- И тогда ты уже не заставишь меня ждать…
- Хорошо, - кивнул он.
- А если ты захочешь, ты снова сможешь меня немножко проводить…
- Хорошо.
- Но это не раньше, чем через месяц.
- Через месяц, - повторил он за ней.
- А теперь поезжай домой.
Радость Кайрата была так велика, что он не мог ждать, пока Салима перейдёт мостик через ручей. Он натянул поводья, повернул коня и помчался к холму, возле которого рыли колодец.
Только сейчас он вспомнил об отце - мешочек с едой был привязан к седлу. Отец, наверно, заждался его и будет ворчать, но Кайрат не чувствовал страха. Он гнал коня по степи. Сухой и гулкий стук копыт, словно бы отделившись, летел где-то рядом. Вся степь, в трещинах, белесоватых пятнах соли, в метёлках полыни и кустиках ковыля, звенела и пела, расстилаясь ковром до самого горизонта.
Впереди, переваливаясь, как медвежонок, прыгал серый шар перекати-поле. Кайрат оглянулся. Он увидел мелькающую в ковыле красную кофту, маленькую, как огонёк, и понёсся на шар. Он камчой ударил по шару и с криком помчался дальше. Он кричал, задыхаясь от распиравшей его силы, и ветер шумел в ушах, как оркестр, и слова рвались из груди:
Через месяц, через месяц
Приедет кассирша к нам.
Она привезёт чабанам зарплату.
Она будет в красной кофте.
Кайрат будет ждать её.
Девушку зовут Салима.
У неё красная кофта…
Кофта горит, как мак.
Через месяц приедет Салима…
Сестрёнка
Наутро с севера пришли ледяные поля. Присмиревшее, непривычно белое, Каспийское море словно бы спало под ледяным одеялом, и над ним, сливаясь с белизною снега, тревожно метались чайки. Но море не спало. Оно жило и двигалось, и двигались льды, наступая на эстакады молодого города нефтяников, построенного на сваях. Льды ударялись о сваи, громоздились Друг на друга и разваливались на куски, захлёбываясь в бурлящей воде. Было что-то исступлённое и слепое в их упорстве.
В полдень над городом повисли самолёты, они кружили над ледяными полями, сбрасывая бомбы. Из моря вырастали кипящие смерчи льда и воды и рушились, рассыпались туманом. Потом пришли корабли и били из пушок. Поредевшие льды обходили сваи вразброд и рассеивались в чистой воде. Но с севера наступали новые полчища - поток их был нескончаем.
Дул холодный, пронизывающий ветер, но мало кто оставался в домах. Нефтяники толпились на причале, вслушивались в тревожные крики чаек и хмуро смотрели в сторону далёкого побережья, куда ушли, отбомбившись, самолёты и корабли. Что их ждало сегодня и завтра? Устоит ли эстакада под натиском льда? Уцелеет ли город в море, с домами, с вышками, уже качавшими нефть?
Среди оцепеневших в неподвижности людей больше всех, казалось, волновалась худенькая девушка в телогрейке и кирзовых сапогах. Она металась по эстакаде, останавливалась то перед одним, то перед другим, страстно впивалась в лицо, словно бы спрашивая: "Что же будет? Как же дальше быть?" Глаза её то загорались от любопытства, то цепенели от страха.
- Домой ходи, Дуся! - ворчал Гаджи Ага, седоусый слесарь из конторы бурения. - Заболеешь, чудак, кашлять будешь!
Дуся махнула рукой и склонилась над перилами. На дальней льдине, выступившей из тумана, что-то шевелилось.
- Из наших, наверное, - упавшим голосом сказала она и тихо заплакала.
Плач её тут же подхватили женщины.
- С дальней буровой, бедняжка!
- Живой ещё, миленька-ай!
Чёрные глаза Гаджи Ага с воспалённо-жёлтыми белками бешено сверкнули.
- Дурной баба! Это ж тюлень, не видишь?
То, что походило на окоченевшего человека или тюленя, оказалось старой телогрейкой, торчмя стоявшей на снегу. Все облегчённо вздохнули. Старый Гаджи дрожащими пальцами смял папиросу.
- Ошибся, Ага, глаза подвели, - посмеялись над ним.
- А, болтай, голова дурной! Тьфу!
На льдинах попадались ящики, бумажные мешки из-под цемента, трубы и доски. Там, на дальних буровых, одиноко стоявших в море, шла борьба. Пробивая путь к буровым, сновали катера, снимая с площадок людей. Они торопливо уходили к берегу, чтобы снова вернуться и спасать всё, что можно спасти.
Лёд шёл много часов подряд. Из гнёзд уже вылезали сваи, и в воду падали пролёты эстакад. К городу между тем подходил танкер, посланный для спасения людей.
Был объявлен приказ - всех эвакуировать. Построенному в море городу Нефтяные Камни грозила опасность. Теперь Дуся уже не металась по эстакаде, заглядывая людям в глаза. Притихшая, она сидела на крылечке и ничего не видела в тумане: ни людей, ни причала, к которому подходили катера. Сбился платочек на её голове, растрепались косички на ветру, по-старушечьи морщилось зарёванное лицо.
В городе появились новые люди - водолазы, пожарники и солдаты. Водолазам и пожарникам - дело привычное, а молодым паренькам, солдатам первого года призыва, всё было в новинку: строения, стоявшие чуть не на самой воде, двухэтажные дома, магазины, машины, катившие по узким пролётам эстакад.
Город был молодой, но людей здесь работало немало. С буровых вышек, из мастерских, из складов с чемоданами и рюкзаками шли к причалу бурильщики, мотористы, крепильщики, геологи, служащие и сторожа. Это они возводили город на пустынных скалах в далёком, почти всегда штормящем море, там, где раньше даже и чайка была редкой гостьей. Это они обживали его, долго и терпеливо перенося сюда уют и тепло Большой земли.
Дуся сморкалась в кончик косынки. Припухшими пустыми глазами она смотрела перед собой и вздрагивала, будто не по сваям - по ней ударяли льды. Мимо, толкая тяжёлую тачку, проковылял Гаджи Ага.
- Ты почему здесь?
Дуся не отозвалась. Гаджи Ага сердито распушил усы, сплюнул, ругнулся непонятным словом и проковылял дальше. А перед Дусей, откуда ни возьмись, появился солдат. Он осторожно поставил аптечку на эстакаду и расправил гимнастёрку под поясом.
- Будем знакомы. Рядовой Василий. Можно просто Васей.
Он отдал честь. Вся его фигура, сухопарая и крепкая, так и горела возбуждением. Дуся отвернулась от него.
- Эй, сестрёнка, приказа не слышала?
Он толкнул её в плечо. Она вяло отмахнулась от него.
- Нельзя мне от кладовки. На кого я вещи оставлю?
- Вещи? - Рядовой Василий оглядел причал, заваленный чемоданами и мешками. - А голова тебе не дороже?
- Я лицо… материально ответственное, - выдавила из себя Дуся.
- Лицо?! - Василий удивлённо поднял брови. - Какое же ты лицо? Воробышек ты всего-навсего.
Солдат схватил её за руку и потянул к себе. Но она упёрлась.
- Ну, вот что, некогда мне тут с тобой, - рассердился Василий. - Снимаю с тебя ответственность, и айда за мной.
- Не пойду я…
- Приказ нарушать?
Солдат легонько, как ребёнка, подхватил её под мышки и поставил на ноги. И странно, Дуся перестала упираться. Она покорно пошла за ним, полностью доверив солдату свою судьбу. Под его гимнастёркой ходуном ходили крутые расторопные лопатки, от него исходили уверенность, сила, порядок.
- Держись за меня, сестрёнка, со мной не пропадёшь! - говорил он сиплым баском, крепко сжимая её холодную ладошку.
На причале им пришлось расступиться - пожарники проверяли насосную установку. Они взялись за руки, как дети, чувствуя, как что-то родственное объединяет их. У трапа он подтолкнул её вперёд и смущённо кашлянул.
- Ну иди, сестрёнка. Вспоминай Васю.
Дуся посторонилась, пропуская двух солдат с больной женщиной. Она не торопилась. К трапу подкатывали бочки, передавали ящики и приборы, завёрнутые в холстину.
- Чего же ты? - удивился Василий. - Танкер уходит, а ты канителишься тут!
Дуся уселась на скамейку и стала расплетать косичку, выдёргивая шпильки и засовывая их в рот. Внизу, под причалом, шуршал искрошенный лёд и в щели пробивалась вода, растекаясь по настилу. На танкере ревел гудок к отправлению, но Дуся словно ничего не слышала и не замечала. Растеряв свою уверенность, Вася топтался перед ней, не зная, как вразумить строптивую девчонку.
- Не поминайте лихом! - кричали с танкера.
- Капитан, отправляй!..
- Спасибо, солдатики!
- До свиданья, родные мои!
Отъезжающие теснились у бортов танкера и махани руками. На палубу прошёл дежурный матрос и отвязал конец, чтобы втянуть трап.
- Э-ей, кореш, обожди! - рядовой Василий повернулся к Дусе. Из-под его пилотки торчал выгоревший, яростный хохолок. - Силком тебя, что ли?
Он схватил её, но Дуся стала вырываться и колотить его по голове.
- Драться? - заморгал он, поднимая сбитую пилотку.
- А чего ты руки распустил! Не твоя, чтоб хвататься!
Спасатели, остававшиеся в городе, и нефтяники на палубе танкера следили за странной перепалкой.
- Ну и чудо-юдо! - усмехнулся Вася, почёсывая голову.
- Сам ты чудо-юдо! Руку мне отдавил, медведь!
Дуся натянула косынку и туго повязала её.
- Некуда мне. Я с острова Жилого. Нет у меня на берегу никого.
- Так здесь и погибнуть можно!
- Погибнуть! Вы что же, погибать здесь остались?
- То ж мы - солдаты! А ты девчонка, гражданское население.
- А солдаты не люди, что ли? Разве можно город бросать? Строили, строили, жить здесь думали, и так всё сразу, да?
Девушка заплакала.
- Воробей ты, чудо-юдо! - смягчился Василий. - А мы на что здесь? А мы на что здесь, спрашиваю? - повысил он голос, снова обретая уверенность и родительский тон.
А между тем танкер уже прощально ревел, раздвигая лёд и оставляя за собой чистую воду, над которой поднимался пар. А когда он растворился в дымке и в опустевший город пришла лёгкая, прохладная тишина, солдаты обступили девушку, и кто-то на голову ей, растрёпанной и смешной, с грязными разводами слёз на носу и на щеках, нахлобучил пилотку.
- А что, ребята, зачислим её в наш взвод?
- А чего же нет? Пойдёшь к нам, рыжая?
Солдаты смеялись, хлопая её по плечу. Что-то жалкое, но и бесстрашное было в её светлых, с короткими ресничками глазах.
Сквозь кольцо ребят протиснулся рядовой Василий - светлый хохолок его растерянно торчал из-под пилотки.
- Хлопцы, это я её от погибели спас, ей-бо! Сестрёнка это моя.
- Братишка нашёлся! - рассмеялись солдаты. - Это не она ли тебя, скажи, по шее, а? Как родственничка?
Солдаты потешались над незадачливым спасателем, а тот, краснея, вместе со всеми смеясь, чувствовал, что теряет над девчонкой свои исключительные права. Но Дуся, не привыкшая к вниманию стольких молодых парней, оглядывалась то на одного, то на другого и, казалось, совсем забыла о своём провожатом. Кто-то сунул ей сигарету. Она подержала её большим и указательным пальцами, пососала, как леденец, лихо выдула дым, потом вдруг закашлялась и выбросила в море.
- Ну ладно, будет! - строго сказала она. - Заболталась я тут с вами, а мне имущество проверить надо.
Она вытащила связку ключей из кармана телогрейки.
- А ты кто же будешь такая, девушка? Какая твоя должность?
- Кастелянша я, - гордо сказала Дуся.
- Здравия желаю. Рядовой Василий.
Это опять к ней пробился её провожатый и заискивающе приложил руку к пилотке.
- Ах, это ты, Вася?
- Так точно. Может, помощь какая нужна? Имущество там проверить и прочее?
Дуся нахмурила брови, но не выдержала строгого тона и рассмеялась.
- Как надо будет, позову.
- Значит, ждать приказания, сестрёнка?
- Жди, братишка. Может, и позову.
В это время из дому на крылечко вышел старик, держа в руках пожарный багор. Он щурил свои чёрные глаза с желтовато-воспалёнными белками, жевал папироску, пуская из-под седых усов жидкий дымок.
- Дяденька Гаджи!
Дуся бросилась к старику и повисла у него на шее. Гаджи Ага выпустил из рук багор и обнял девчонку.
- Ай, девочка моя, ты опять тут?
Спасатели-водолазы, пожарники, солдаты закрепляли щиты на эстакаде, шестами отталкивали белёсые глыбы от свай, переносили вещи в безопасные места. Над городом неслась весёлая перекличка молодых голосов. И льды, словно бы смущённые чем-то, уже не так яростно теснились у свай - было теперь что-то покорное в их слабеющем натиске. За белыми полями смутно виднелась чистая полоска воды и над нею лёгкое голубело небо.
К концу подходил поединок в море, памятный первым жителям города на воде. От них я и слышал рассказ о бесстрашной девчонке с острова Жилого, которая не захотела оставить свой город в беде.
Вольный человек
- Устал, сынок? Ну, иди поспи.
Аяз Касумов, толстый, с заплывшими глазками, сидит за столом и нежно смотрит на Сашу Веткина. Руки Аяза черны от грязи, папироса тоже черна в том месте, где её держат пальцы, и весь он, буграстый, чумазый и ласковый, похож на гору, добрую живую гору.
- Отдохни, сынок.
Сынок - Саша Веткин, широкоплечий, скуластый подросток с обиженным грязным лицом - ерошит пятернёй волосы, зевает:
- Я посплю, мастер.
- Поспи, сынок.
Саша снимает с себя телогрейку, бросает её рядом с койкой и ложится прямо на полу.
- Ложись, сынок, на кровать.
- Нет, я на полу.
Саша с минуту прислушивается, как внизу, под полом, глухо рокочет море, и засыпает.
За культбудкой - ночь. На площадке светят лампочки. Они висят на стропилах, качаются на ветру, и всё на площадке странно колышется: моторы, трубы, фигуры рабочих, пролёты нефтяной вышки. Пятна света и тени водят хороводы по площадке и обрываются на краю. А за площадкой угадывается море. Оно шумит, ударяясь о сваи, тревожный шелест его сливается с гулом моторов.
Идёт прокачка скважины. Буровики сидят на трубах, курят, поёживаясь на ветру. А Саша Веткин спит на животе, разбросав на полу руки и ноги. Сквозь грязь и первый пух на щеках пробивается густой мальчишеский румянец. Саша спит и вздёргивает носом, словно отгоняет муху. Аяз Касумов курит, смотрит на него и тихо рычит на вошедшего:
- Под ноги смотри! Видишь, спит человек!
- Тьфу ты, мать родная! Развалился!..
Рабочий осторожно переступает через спящего и с грохотом валится на единственную в комнате кровать как есть, не раздеваясь, и тут же засыпает.
И так всю ночь, чередуясь, входят в культбудку рабочие, пьют чай, курят, напеременку спят и снова торопятся на буровую. И только бессменно спит, перекатываясь с места на место, Саша Веткин, и всю ночь следит за ним вся буровая вахта: то оттаскивают от двери, чтобы не надуло сквозняком, то подкладывают под голову телогрейку, а в конце концов, тяжёлого и огрызающегося, перетаскивают на койку. И всю ночь горят на площадке лампочки, бросая зыбкий свет на гудящие моторы; шелестит в баках кипящая вода, дождём проливаясь в море; дрожат мягкие шланги, по которым безостановочно закачивается в скважины раствор.
Утром Саша вскакивает, ослеплённый солнцем. В будке горячо и светло. В окне ярко синеет море. Смятая койка пуста, на столе - горячий чайник, сало и хлеб. На площадку он приходит весь помятый, розовый и слегка очумелый от сна.
- Доброе утро, сынок!
Это мастер. Он чист, багровый затылок его блестит седыми кудерьками, руки отмыты. Он бодр и подтянут, словно не было хлопотливой ночи, бестолкового, урывками спанья.
Саша обходит площадку, со всеми здоровается за руку:
- Старикам почёт и уважение! Наше вам!..