Он понял это в ту минуту, когда почувствовал, что машина скользит и взлетает в воздух. Не жди его на дне два фута свежего снега, он бы сломал ось, когда рухнул вниз. Выбраться не было никакой возможности, но он все же попытался, раскачивая машину взад и вперед, пока шины цеплялись за снег, но с каждым их оборотом утопая в снегу еще на несколько дюймов; наконец трение шин о снег превратило его в лед, и они окончательно завязли. И хуже того – он засел так глубоко, что снег заблокировал дверцы и открыть их не было никакой возможности.
"Снежный гроб, мать его, – вот что это такое. Старик Камерон Уэйнбек закопался так глубоко, снег так зажал дверцы, что никак не смог выбраться. Конечно, он был, как всегда, пьян в стельку, так что, может быть, все было не так плохо – сидел, пока ресницы не смерзлись, а заледеневшие пальцы не отвалились. Может быть, дососал последнюю бутылку, а потом дела покатились под гору…"
Надгробное слово не совсем подходящее, хотя он знал именно эту историю, когда восьмилетним стоял у гроба отца. И сейчас, двадцать четыре года спустя он просто повторяет семейную традицию.
Курт чуть не намочил штаны, пока не вспомнил, что можно опустить окно и вылезти в него.
К тому времени, когда он наконец выполз из машины, снегопад усилился и завалил канаву до самого верха, а температура падала слишком быстро для его тонкого пальто и теннисных туфель. Он посмотрел на заснеженный лес, поляны, пустую дорогу и задумался – сердце пустоты. Фразу эту частенько употребляли в данном штате, пока ты не осознавал, что стоит тебе повернуть за угол к северу от Двойного города – и ты очутишься именно в этом месте.
Дикторы последних известий с первых же дней зимы, где-то в середине ноября, начинали внушать зрителям и слушателям правила зимней езды. Правило первое: вы должны возить с собой в багажнике необходимый набор: свечи, спички, консервы, одеяла и кучу другого барахла, которое, предполагается, спасет вам жизнь, если вы будете таким идиотом и попадете в то же положение, в которое он сам, его папаша и куча других жителей Миннесоты влипают каждую зиму. Беда в том, что люди настолько глупые, что в самый снегопад влетают в кювет, скорее всего, слишком глупы, чтобы возить с собой такой набор, и он чертовски уверен, что в этой машине ничего подобного не имеется. В этой проклятой жестянке даже нет багажника.
Итак, правило второе, и самое важное: оставайся рядом с машиной. Кто-нибудь на тебя наткнется. Осмотревшись, он подумал, что это вряд ли. Кроме того, он не рвался, чтобы его нашли как можно скорее. Он знал, что ему надо уносить ноги отсюда, он должен найти себе другую машину и проваливать из этого проклятого штата, чтобы, видит бог, никогда сюда не возвращаться.
Но сначала он должен покончить с последним делом, и он ни секунды не собирался оставить его несделанным. Он три последних года провел в камере, занимаясь им, думая о нем в ожидании этого дня, – и вот он пришел.
Он расчистил от снега выхлопную трубу, вполз в машину, чтобы немного согреться перед дорогой и заодно прикинуть, не удастся ли подсушить обувь. Он включил обогреватель на полную мощность и оставил щель в окне, чтобы не отравиться.
Все по делу, подумал он, потому что от тепла провалился в сон на добрых два часа – уже минуло три пополудни, – и не исключено, снег мог снова забить выхлопную трубу.
Он заглушил мотор, второй и последний раз вылез через окно и двинулся в путь. Проклятье, он даже толком не понимал, где находится, но знал, где должен оказаться. Вернуться к озеру и просто двинуться вдоль берега, потому что, если и есть в Миннесоте место хоть с какими-то приметами цивилизации, оно где-то около воды. Озеро было где-то под боком, так что, может, тащиться придется недалеко.
Когда так долго живешь в тюрьме, где свет горит круглые сутки, то забываешь, что значит настоящая темнота. Даже если вокруг лежит сплошная белизна, обязательно нужна какая-то подсветка – или придется брести вслепую. Присутствие луны было бы просто идеально – освещала бы зимний мир, как большой прожектор, – хотя в этих снегах хватило бы и света звезд. Но сейчас не было ни луны, ни звезд, и он с трудом придерживался дороги.
Озеро он нашел через полчаса, но ног под собой уже не чувствовал. Снега по берегам было даже больше, чем на дороге, он тонул в нем по колено, промочил джинсы, которые, схваченные морозом, окаменели и при каждом шаге царапали ноги.
Еще полчаса – и лицо онемело, он его практически не чувствовал, но ему так и не попадалось ни единого дома, ни одного строения, если не считать смутных очертаний призрачных рыбацких шалашиков на льду, мимо которых он проходил раньше. В некоторых из них были обогреватели, и видит бог, какое он испытывал искушение, но теперь уже он не мог повернуть назад.
Еще пятнадцать минут, и он решил, что это самое большое озеро в штате, единственное, рядом с которым нет ни одного дома, – и понял, что ему придется умереть. Самое смешное, что было не так уж холодно, во всяком случае по меркам Миннесоты. Десять, может, пятнадцать градусов, и замерзнуть при такой мягкой зиме было бы сущим недоразумением.
Он потратил еще десять мучительных минут и, отклонившись от берега, двинулся по пологому склону холма к пустоши; склон, казалось, тянулся бесконечно. Каким бы пологим ни был холм, он его чуть не прикончил. Пока он добрался до верхушки, то дважды упал, легкие его горели, а влажные от пота волосы, падавшие на лоб, заледенели. Вот тогда он и начал считать шаги вместо минут, хотя и знал, что это плохой знак. Сгибай колено, говорил он себе, а потом, пусть мышцы плачут и стонут, поднимай ногу, которую он уже не чувствовал в снегу, после чего перестань дышать, откашляйся – и начинай все снова с другой ногой. Он перестал считать на пяти, потому что не помнил, какая цифра следующая. Тогда он и увидел…
Слабое тусклое свечение, еле заметное вдалеке сквозь падающий снег – может, мираж, а может, и нет. Он снова стал считать шаги.
На самом деле это было не тем укрытием, на которое он надеялся, но в нем можно было укрыться от ветра, там было чуть теплее, чем снаружи, и, господи, он мог спасти свою жалкую жизнь, потому что истина заключалась в том, что впервые за долгую жизнь ему было ради чего жить.
Расплата, думал он, ковыляя на негнущихся ногах и шаря в темноте онемевшими пальцами, пока не нашел то, без чего ему было бы не пережить эту ночь.
9
Айрис Риккер десять лет не вставала раньше восхода солнца, и ей такой ранний подъем не нравился. По пути через темную спальню к выключателю она ушибла локоть о шкафчик и наступила в кошачью блевотину.
– Дерьмо. Вот дерьмо!
Когда зажегся свет, из темноты возник оскорбленный кот. Он сидел рядом со своей маленькой неожиданностью, удивленно моргая точками зрачков.
– Пак, ты сущее дерьмо, – пробормотала Айрис и, допрыгав босой ногой до ванной, сунула другую ногу в раковину.
Вода была ледяной. Айрис, подставив ногу под струю, втянула воздух сквозь зубы. Требуется не одна минута, чтобы горячая вода из древнего нагревателя в подвале поднялась на два этажа, а этим утром лишнего времени у нее не было. Нужен новый нагреватель. Он был первым в списке домашней техники, которую она теперь может себе позволить. По крайней мере, хоть его.
Даже звук льющейся воды не мог заглушить вздохи и завывания ветра за северным углом старого фермерского дома. В темном проеме окна ванной висели длинные пальцы сосулек, а на подоконнике уже образовалась наледь. Нужны новые окна. Может, даже первым делом.
Вытирая ноги, она мрачно прислушалась к зарядам снега, бившим в окно, и подумала, не перебраться ли в Калифорнию или в Сибирь… в любое место, где погода более или менее стабильная. Два дня назад она спокойно преодолела на велосипеде четверть мили до своего почтового ящика, а вчера он исчез под футом снега; сегодняшний снегопад добавит к нему ледяную пробку в замочной скважине.
Кот подождал, пока Айрис усядется у туалетного столика, прошел в ванную и уставился на нее.
– Ты извращенец. Только бы подглядывать.
Пак моргнул, подошел и потерся о ноги. Айрис сочла это за извинение и погладила редевшую черную шерстку. Этой весной коту исполнялось пятнадцать лет, и, наверное, не стоило его осуждать за случайные нарушения работы желудка.
– Бедный Пак. Ты хорошо себя чувствуешь?
Кот начал мурлыкать и незамедлительно вспрыгнул на ногу Айрис.
Минуло шесть утра, и все еще стояла темнота, когда Айрис наконец спустилась на кухню. На ней была та одежда, которую она приготовила еще вечером после часа мучительных размышлений. На спинке стула ее ждали черные слаксы, белый пуловер и черный блейзер. Этим утром под глазами оставались красноватые пятна, и косметика тут помочь не могла.
Она уже допила до половины первую чашку кофе, почти доела миску каши, когда зазвонил телефон.
– Это Айрис Риккер? – спросил мужской голос.
– Да. А это кто?
– Лейтенант Сэмпсон. Мы на озере Киттеринг, на общественной площадке. Знаете, где это?
– М-м-м…
– На северном берегу, сразу же за зданием суда, напротив гаража Шорти. У нас тут труп.
Айрис застыла на месте. От нового, открывшегося перед ней мира ее отделял только телефонный шнур. Она набрала в грудь воздуха.
– Я могу быть на месте через полчаса.
– Нет, не можете. Дороги сплошь занесло. Но не беспокойтесь. Тело никуда не денется.
Щелчок конца связи заставил ее вздрогнуть. Она осторожно положила трубку на рычаг, отошла от телефона, обхватила себя руками за плечи и обвела взглядом свою уютную кухню – белые шкафчики, темно-зеленые обои, ваза с высохшими цветами на дубовом столе. Пахло свежим кофе и коричной свечой, которую она затеплила прошлым вечером. Это была прекрасная кухня – уютная кухня в фермерском доме, – и звонок о каком-то трупе был здесь неуместен.
На внутренней стенке дверцы шкафа было высокое зеркало, и, натягивая "луноходы", которые служили ей лет десять, и черную парку, купленную на прошлой неделе, она посмотрела в зеркало. Что-то старое, что-то новое, подумала она, удивившись, почему этим утром она выглядит такой маленькой – хрупкая светловолосая женщина с голубыми глазами, слишком большими для этого лица, и очень бледной кожей.
Черт побери, не должно быть никаких трупов. О них нигде не упоминается. Ни разу.
Глядя себе в глаза в зеркале, она мысленно заставляла себя вспоминать, кто и что она такое, – в свое время городская девочка, часовая учительница английского языка в любой школе округа, где ее были согласны взять, и новоиспеченный заместитель шерифа, которая два месяца не покладая рук работала диспетчером в ночную смену, потому что преподавания на полставки не хватало для оплаты счетов, – а теперь она закрыла глаза и, подрагивая, сделала глубокий вдох. Вчера она еще была учительницей и диспетчером. Сегодня она – только что избранный шериф одного из самых больших сельских округов Миннесоты, и какой-то сукин сын Сэмпсон считает, что как только он находит какой-то труп, то звонить надо именно ей.
– О да, – выдохнула она в зеркало и заторопилась в ванную наверху, потому что ей свело желудок.
Пак нашел ее стоящей на коленях перед унитазом.
Айрис сердито посмотрела на него:
– Смотри и учись, Пак.
Кроме чудовищ под кроватью и других детских страшилок, Айрис никогда и ничего не боялась. В ее жизни, спокойной и приятной по меркам большинства людей, для страхов не было никаких причин. Пока не ушел Марк. Ублюдок. И почему-то все переменилось. Вдруг ночные звуки старого дома стали какими-то зловещими, за каждым темным окном маячили какие-то рожи, и теперь она стояла, вцепившись в ручку задней двери, парализованная мыслью, что ей надо выйти на свое же крыльцо – просто потому, что снаружи стояла темнота. О, как она ненавидела его за это – за пошатнувшуюся самоуверенность, которую она всегда считала само собой разумеющейся.
Черт побери, ты же никогда не боялась темноты. Не боишься ее и сейчас.
– Ну ладно, – вслух сказала она, открыла дверь и вышла на крыльцо.
Как только Айрис вышла из дома, ветер сразу же набросился на нее. Он сорвал капюшон парки и растрепал волосы, которые дыбом встали на голове. Четыре шага от крыльца – и круг света от дома померк в темноте. Она слепо брела в глубоком, по колено, снегу, в приблизительном направлении к своему внедорожнику, то и дело проклиная Марка, потому что уборка снега была его работой. Как плохо, что он не продержался до первого снегопада, – известно, что многие погибали от инфаркта, сгребая снег.
Она не видела джипа, пока едва не наткнулась на него, и неудивительно – эта проклятая штука выглядела как огромный ледяной куб. Она стряхнула снег с ветрового стекла и почувствовала, что оно покрыто толстым слоем льда – счищать его придется минут пятнадцать, не меньше. Господи, ну почему они купили дом без гаража? Это было еще одной причиной, по которой ей жутко хотелось поносить Марка – результаты этого идиотства легли ей на плечи. Фактически он указывал на этот их небольшой недостаток собственности, но тогда стояло теплое лето, и вообще это очаровательная старая ферма, прекрасный двор, невысокая цена – в общем, в то время она поддалась и сделала эту глупость.
Она дернула дверцу со стороны водителя и чуть не выдрала ручку, но ничего не получилось. Конечно, эта чертова дверца примерзла. Ясное дело, только потому, что утром ей предстояло претерпеть все неприятности, которые зимняя Миннесота могла преподнести. Строго говоря, она могла придумывать самые разные причины, по которым внедорожник не мог завестись, но дело было в том, что она оказалась плохой и ленивой личностью. Она так и не нашла времени проверить двигатель и поставить новый аккумулятор, хотя последние три месяца регулярно вписывала это в перечень неотложных дел. Зима мягкая, сию минуту они мне не нужны, у меня нет времени ждать, пока их поставят, можно потерпеть до завтра, до следующей недели, следующего месяца, следующего года… Молебен прирожденной копуши.
Раздражение беспрепятственно переросло в злость, и она принялась колотить кулаком по кромке двери, стараясь выбить ледяной налет, который скопился за ночь, а когда ее старания не сработали, попробовала с разбегу пнуть дверцу ногой.
Похоже, пинок принес результат, и дверца наконец со стоном открылась, осыпая ледяную корку. Она наспех вознесла короткую молитву, вставила ключ в замок зажигания и услышала, как и предполагала, до ужаса медленный, стонущий звук полумертвого аккумулятора. Плохи дела. Совсем плохи. Полагается ли шерифу выговор за то, что он с опозданием прибывает на место преступления? Не будут ли хмуриться окружающие, услышав ее имя? Шериф Айрис Риккер.
Она продолжала гонять двигатель, пока окончательно не растерялась, и начала впадать в панику, слушая стихающее ворчанье мотора, но тут каким-то чудом старенький джип наконец чихнул и ожил.
Она расчистила на окне проем, через несколько минут калорифер дал о себе знать, и Айрис прибавила газу. Внедорожник дернулся, выбираясь из снежных заносов, но наконец все четыре колеса заработали, и она заложила пологий вираж по дорожке, пока луч фар не уперся в дряхлый мрачный старый амбар, в котором жило привидение.
Вот гадство. Она нажала на тормоза и посидела несколько секунд, глядя на маленькую дверцу амбара, которая прошлым вечером была закрыта, а сейчас стояла распахнутой настежь.
Это была одна из тех мелочей, которыми местные любят украшать свои рассказы о привидениях, живущих на старых фермах. Сами по себе открываются двери, странные огоньки мерцают в летних сумерках, и народ говорит, что им доводится слышать странные воющие звуки после того, как старая леди, владевшая усадьбой, замертво рухнула на дорожку с револьвером в руке. Все эти приятные подробности, конечно, крутятся вокруг настоящей тайны – револьвера в руке старой дамы. Айрис прекрасно знала, что мерцающие огни – это летние светлячки, вой издают койоты, которые водятся в лесах за дальним полем, а тайны открывающихся дверей легко объяснить изменением погоды.
Летом это случалось несколько раз, когда сильный порыв ветра налетал на амбар сзади и пробивался сквозь щели. Запор на столетней двери давно вышел из строя и держался только на честном слове, но даже и он не работал, когда ветер усиливался. А прошлой ночью ветер трудился очень старательно и конечно же распахнул дверь. Совершенно логично. Но почему же у нее вспотели ладони?
Оставь. Сделай вид, что ты ничего не видела.
Идея была просто прекрасная, но у основания двери уже скопился порожек из плотного обледеневшего снега. Через несколько часов створка окончательно примерзнет к земле и так будет стоять всю зиму, а в промерзшем амбаре навалит снегу. И с кроватью, что стоит внутри, будет покончено.
Это была одна и единственная материальная ценность, которой Айрис по-настоящему дорожила, – кровать времен Гражданской войны, с балдахином на четырех столбиках, которая существовала в ее семье сто пятьдесят лет, а сейчас стояла в дряхлом старом амбаре, потому что была слишком велика для дверных проемов в доме. Она была все так же аккуратно завернута в одеяла и прикрыта сверху тяжелым брезентом, но, насколько Айрис знала, старую дубовую мебель не удастся сохранить, если ее сверху будет заносить снегом – не говоря уж о матрацах.
Тридцать секунд, вот и все. Может, минуту.
Тем не менее она продолжала сидеть за рулем, глядя, как в луче фар вьются снежные вихри, чувствуя, как сжимается ее глупое сердце. Наконец она поняла, что ведет себя просто смешно.
Выбравшись из машины, она по колено в снегу добралась до амбара и начала сбивать свежие наносы у основания двери. Когда она расчистила их достаточно, чтобы прикрыть дверь, то переступила через порог в непроглядную темноту и, потянувшись за фонариком, вспомнила, что оставила его на сиденье.
Выругавшись сквозь зубы, она решила, что такой большой предмет, как кровать, она найдет и в темноте, и осторожно двинулась вперед. Она слышала, как шуршит под ногами солома, как потрескивают под порывами ветра старые доски, как где-то высоко на стропилах невнятно бормочут голуби. Она слышала стонущее потрескивание старых бревен амбара, которые сетовали на ветер, и пыталась найти в этих звуках какую-то музыку, но они были всего лишь невнятным звуковым оформлением фильма о ветхом строении.
Наконец она почувствовала под руками кровать, ощупала накинутые покрывала, привязанные к столбикам и свисавшие по бокам. Но с одного угла ветер откинул брезент, обнажив часть матраца.
Она стянула перчатки и испустила вздох облегчения, почувствовав, что матрац остался сухим, и, прежде чем вернуться к машине, тщательно прикрыла его.
В амбаре из-под груды наваленных одеял в спину ей смотрели два широко открытых глаза.