Пожав плечами, Людвиг попытался покопаться в публичных архивах концерна. Единственное, что ему удалось обнаружить, – подозрительно совпадавшее по времени с пребыванием в нем Рудольфа незначительное падение прибыли. Но скорее всего, это всего лишь совпадение. "Во всяком случае, прибыли концерну он так и не принёс", – с удовлетворением, удивившим его самого, подумал Людвиг. Но как мужчина в полном расцвете сил умудряется не заниматься ничем? Это было выше понимания старого служаки. Сам он думал о предстоящей отставке и пенсии только как о некотором незначительном облегчении, уже подготовив почву для подработки в качестве юридического консультанта. Остаться совсем без дела означало непроходимую скуку. Так чем же занимается этот сорокалетний – или около того – безработный и при этом весьма обеспеченный человек?
Повидав на своём веку немало судеб, следователь точно знал, что не заниматься совершенно ничем – нельзя, ибо это противно самой природе человека. Если нет явной деятельности, непременно есть тайная. На ум тут же пришла единственная трёхлетняя внучка Лизхен – сын с семьёй гостил у них с женой целую неделю на Рождество. Девочка ни секунды не сидела без дела. Её любопытная мордашка заглянула в каждый уголок их небольшого домика в пригороде, и каждое открытие сопровождалось неизменным вопросом "Was ist das?" Нет, она положительно не умела просто сидеть без дела. К тому же, будучи ребёнком, пока не умеющим хранить тайны, она, замыслив любую шкоду, тут же выдавала сама себя пронзительной тишиной, явно свидетельствующей о творящейся шалости. Тишина никогда не означает "ничего не происходит", тишина – это "что-то происходит тайно". Причём тайно, как правило, потому, что делать это – нельзя и неправильно. Тому порукой разбитый синий ёлочный шар, из любопытства снятый в тишине с рождественской ёлки, и горькие слезы сожаления над осколками, вырванная из журнала картинка и даже – зияющий пустотой угол в подаренной невесткой коробке конфет…
Если что-то делается тайно, это – не то, что нужно делать.
А если явно не делается ничего, более чем вероятно, что тайная деятельность непременно есть!
Интересно, кто же такой этот Рудольф, который, как очевиднее становилось Людвигу, весьма даже положительно подходил в качестве ответа на вопрос "Кому выгодно?" И где он, в конце концов?
Звонок в госпиталь – и вот уже известно, что пациента Шварца не навещал никто кроме личного помощника. И это тоже – вполне подходящий кирпичик в подтверждение версии о вероятной причастности Рудольфа к тому, что хранилось в файле с надписью "Дело №…".
– Хм… А вот это уже совсем странно, – следователь осуждающе покачал головой в подтверждение собственной убеждённости. – Как это? Почему единственный сын не интересуется здоровьем отца? Как такое может быть?
То, что личный помощник продолжает выполнять свои обязанности, было совершенно логичным и укладывалось в привычную систему ценностей. Более чем вероятно, что круг обязанностей – с учётом обстоятельств – мог сильно измениться, но Ordnung, тем не менее, диктовал нормы поведения. А что по поводу сына и сыновнего долга? Не пора ли вплотную заняться этим неизвестно где сейчас болтающимся непутёвым оболтусом?
"Неизвестно где болтающимся…", – Людвига бросило в жар. А ведь и впрямь, столько времени безвозвратно утрачено, а где находится и что поделывает ставший внезапно первым на очереди подозреваемым Рудольф Шварц, следствию неизвестно.
И, поскольку доступ к больному был пока воспрещён, он решил сосредоточить своё внимание на этом направлении.
Герр Келлер на звонок отозвался практически сразу. Да, он непременно окажет помощь следствию и да, он сам подъедет куда необходимо. Да, он сможет это сделать даже сегодня, после того, как завершит некоторые поручения герра Шварца, скажем – часа через два.
Этот срок следствие более чем устраивал.
Время ожидания следовало потратить с пользой. Каковой оказался весьма обстоятельный – время позволяло – обед. Торопиться после тарелки густого сытного айнтопфа и толстых сочных швайнвурст с тушёной капустой вообще казалось неуместным. Людвиг, правда, посмотрел с сомнением на аппетитный мусс, но то, чего так хотели глаза, уже оказалось бы явно лишним для живота. Достаточно с точки зрения Ordnungа насладившись приятной тяжестью в желудке, он вернулся в кабинет.
Звонок в концерн почти не дал информации.
Секретарь по связям с общественностью, с которым его соединили, пояснил, что в курсе возникшей проблемы в отношении авторских прав герра Берзина. Они крайне сожалеют о том, что вообще возникла подобная ситуация, это ни в коем случае не является типичным для компании. Но вопрос выходит за рамки его компетенции и в настоящий момент стоит на повестке дня совета директоров. Он может с уверенностью гарантировать, что решение вопроса непременно будет удовлетворять интересам обеих сторон, но в связи с внезапной тяжёлой болезнью одного из директоров просит отнестись с пониманием к вынужденной задержке и готов представить медицинский документ, подтверждающий факт болезни. Также секретарь любезно предлагал поделиться копией выписки из правил внутреннего распорядка, относящихся к случаю временной нетрудоспособности представителей руководства. "В общем, – резюмировал Людвиг, – говорить парень умеет".
Поскольку о болезни и её причинах он знал, пожалуй, больше этого говоруна, нового тут ничего не нашлось.
– Посмотрим, что же у нас есть на Ханса Келлера?
Накопать удалось немного. Личный помощник оказался абсолютно чист и прозрачен, как слеза младенца – глазу зацепиться не за что. Родился, учился, работал, даже женился на коллеге по работе, но, к сожалению, ненадолго. После двух с половиной лет брака фрау Келлер погибла в автомобильной аварии. Вероятно, внезапно оставшийся вдовцом мужчина решил радикально изменить свою жизнь и, не решившись вновь связать себя узами брака, полностью сменил образ жизни. Он откликнулся на объявление о приёме на работу, опубликованное от имени концерна DMG, и прошёл собеседование. Получив положительный ответ, он уволился с места старшего менеджера компании по продажам сложной техники с ничего не говорящим Людвигу названием и принял должность, которую и занимал вот уже без малого двенадцать лет. Можно было понять как желание сменить рабочее место, где всё напоминало о погибшей жене, так и смену места жительства, ибо должность личного помощника подразумевала проживание с работодателем под одной крышей.
12 лет… Это более чем достаточно, чтобы стать почти членом семьи. Здесь есть о чем подумать. Людвиг снова запустил пятерню в шевелюру. С одной стороны, можно предположить, что потерявший близкого человека, герр Келлер нуждался в ком-то, на кого можно направить нерастраченные силы души. В этом случае лучшего личного помощника невозможно даже представить. С другой стороны, почему не предположить, что, оправившись от потрясения, в какой-то момент он стал вынашивать планы личного обогащения за счёт работодателя. Вроде бы прямых указаний на это нет, но сбрасывать со счетов – майор Адлер знал это точно – ничего нельзя. Сколько ему сейчас лет? Беглый просмотр дат показал, что Хансу Келлеру всего 38 лет. И не женат, и предан…
К тому же он оказался и на редкость пунктуальным. Едва майор успел, посмотрев на часы, закрыть доступ к его личному делу в полицейской базе данных, как звонок с пропускного пункта известил о посетителе. Распорядившись выписать временный пропуск, Людвиг успел пригладить волосы и поправить галстук – Ordnung требовал соблюдения приличий в отношении внешнего вида.
Встреча, несмотря на продолжительность, не дала практически никакой новой информации. Во всяком случае, ничего, кроме публичных данных, герр Келлер не выдал, несмотря на ухищрения следователя. Абсолютно очевидно, что он действительно крайне огорчён происшедшим с его патроном. Кроме того, он явно стремился сотрудничать со следствием. Однако – тут Людвиг пока не смог разобраться – то ли действительно этот спокойный уравновешенный мужчина ничего больше не знал, то ли его лояльность хозяину превосходила желание сотрудничества.
Вновь и вновь просматривая записи, следователь никак не мог найти хоть какую-нибудь зацепку для мысли. Ничего нового. Помощник с большим удовольствием рассказывал о своей работе, подробно описал обязанности, от обработки утренней почты до вечерних сводок, не изучив которые, герр Шварц, оказывается, не ложился спать.
Выяснилось, что в доме, помимо хозяина, его сына и самого Ханса ежедневно, помимо выходных, находится также домоправительница – фрау Бундт, в чьи обязанности входят всякого рода хозяйственные закупки, приготовление пищи, а также уборка. Раз в месяц она организует генеральную уборку, привлекая клининговую компанию. Она же отвечает за функционирование всех бытовых приборов и организацию их починки в случае необходимости. На вопрос, находилась ли она в доме в момент инцидента, был получен отрицательный ответ. Оказалось, что домоправительница придерживается довольно строгого распорядка и в это время как раз занималась покупкой провизии.
Чем занимался герр Шварц-младший, так и осталось невыясненным, поскольку, по словам герра Келлера, "оказание ему помощи не входило в круг должностных обязанностей". И ведь не поспоришь.
По поводу озвученных эпизодов, связанных с преступлениями, совершенными в Латвии, личный помощник преданно таращил глаза и твёрдо отрицал личное участие. Единственное, что удалось узнать, это то, что некоторое время назад, в прошлом или позапрошлом году – необходимо уточнить по банковским выпискам – он по поручению работодателя приобретал билет в Латвию для Рудольфа. На этом его информация заканчивалась. С какой целью была затеяна эта поездка, он не знал, но пообещал найти и уточнить её дату. Он даже услужливо поинтересовался, не надо ли предоставить данные о других поездках молодого Шварца, большого, как оказалось, любителя путешествий.
В общем, яснее ничего не стало.
Где Рудольф – пока неизвестно. Келлер не смог припомнить факт покупки каких-либо билетов в недавнее время. Хотя, с другой стороны, тот ведь наверняка располагает личными средствами и вполне в состоянии приобрести любой билет, не прибегая к посторонней помощи.
На всякий случай майор решил выслать ориентировку во все аэропорты и вокзалы. Хотя в глубине души понимал, что если Рудольф Шварц виновен, то он безнадёжно опоздал.
А тут ещё эта фрау Хельга Бундт…
Похоже, он незаметно для себя сильно постарел, куда делась прежняя хватка…
Дело разваливалось на глазах.
3
Наконец лечащий врач разрешил посещение.
Неизвестно почему, но майор волновался.
Выпитая в кафетерии чашка кисловатого кофе напряжения, разумеется, не сняла. И даже почти не заняла времени – он всё равно умудрился явиться минут на двадцать раньше условленного срока.
Накрахмаленная до хруста сестричка решительно преградила ему доступ в палату, предложив занять кресло в холле. Послушно присев, Людвиг принялся разглядывать обстановку. Современный госпиталь – стекло и бетон. Матовые стекла пропускали свет, но не позволяли видеть внутри палат ничего, кроме слабо колышущихся теней. Рассеянный свет и тишина чудесным образом отключили сознание, погрузив его в полудрёму. Пробудился он от возникшего движения – по коридору к лифту шли две дамы официального вида. Одна из них несла объёмистую коричневую сумку для документов.
Едва дамы уехали, сестричка пригласила его к герру Шварцу.
Лицо старика казалось восково-жёлтым на фоне кипельно-белого больничного белья. Но чёрные глаза по-прежнему цепко смотрели на вошедшего, заставляя того чувствовать себя крайне неуютно. Инженерное сооружение, которым является современная больничная кровать, позволяла больному устроиться с максимальным комфортом – полусидя. Небольшой откидной столик, на котором лежали очки, наводил на мысль о документах.
Начинать следовало с приветствия, которое получилось несколько неловким.
– Добрый день, герр Шварц. Я – майор Адлер.
– Здравствуйте, майор, присаживайтесь. – Коротким движением головы тот указал на стул возле кровати.
И, перехватив взгляд, пояснил:
– Завещание подписал.
Голос звучал сипло, видимо, от слабости или от лекарств.
"Наверное, эти две дамы, – Людвиг никогда, даже про себя не мог бы назвать женщину тёткой, – нотариусы. Неужели он только сейчас подумал о завещании?" Видимо, вопрос лежал на поверхности, поскольку герр Шварц счёл нужным пояснить:
– Разумеется, завещание было. Я решил внести изменения.
Ну что же. Это разумно. В конце концов человек имеет право распорядиться тем, что им создано.
– Вы не переживайте, майор. В том, что я здесь оказался, вашей вины нет. Это – возраст и телесные недуги.
"Каким образом этот старик умудряется даже на больничной койке сохранять лидерство? Черт бы тебя побрал, Людвиг, соберись!" – ругнулся про себя следователь. Но почему-то ему стало легче. Возможно оттого, что этот немощный с виду, но сильный старик не держал на него зла.
– Знаете, майор, я думал о нашем с вами разговоре. В госпитале довольно много времени для раздумий. А вот для жизни его у меня осталось очень мало. Поэтому настала пора, прежде чем уйти на тот свет, уладить всё, что можно уладить, на этом. Вы записывайте.
Глядя впоследствии на записи и прослушивая с диктофона сиплый голос со старческими модуляциями, Людвиг не мог не восхититься мужеством этого сильного человека. Обвинять его – противно совести. Хотя – есть в чем.
"Даже у плоской монеты есть две стороны – аверс и реверс, что уж говорить о человеке, существе гораздо более многогранном", – расфилософствовался не к месту следователь. Герр Шварц умудрился примирить духовный и материальный аспекты земного существования, ни на йоту при этом не поступившись собственными понятиями о чести и совести.
– У вас дети есть? – поинтересовался он и, услышав утвердительный ответ, слегка кивнул головой, не сумев, впрочем, оторвать её от подушки. – Тогда вы поймёте.
Людвиг понимал.
То, что его сын – ленивец и бездарь, герр Шварц понял давно. Но то, что тот оказался к тому же и нечист на руку, стало большим потрясением. И где? В том самом концерне, который столько лет создавал отец. Как можно разрушать то, что не ты создал, просто не укладывалось в голове. Будь это кто угодно чужой, он безо всякой жалости припёр бы негодяя к стенке и вытряхнул из него не только краденое, но и душу. Но здесь оказался не тот случай, этот бездельник – его единственный кровный отпрыск, и не оставалось ничего, кроме как обвинить себя в неудаче, постигшей его на родительском поприще. Это было больно и стыдно. А главное – он не мог не любить своё единственное дитя. Хоть и дурное, но – родное. Требовалось решение, и лёгким быть оно не обещало. Воспитанный на примере кристальной честности отца – Отто Шварца, глубоко верующий, он знал, что должен найти баланс между безоглядной любовью к сыну и общественным долгом.
Компромисс нашёлся в возмещении за свой счёт убытков концерна, а также – в принятом раз и навсегда решении оградить Рудольфа от возможности тем или иным способом причинить вред, назначив ему содержание в обмен на отказ от работы.
Решение казалось нелогичным. Но герр Конрад знал, что оно – верное. Если уж он не смог уследить за махинациями сына в управляемом им предприятии, то уж в чужой компании такого случая у него и подавно не будет. А это означает, что Рудольф может безответственно продолжить начатый им путь к лёгким деньгам. И тут неизвестно, что хуже – то, что он нанесёт ущерб работодателю – честному предпринимателю, вкладывающему душу в свою компанию, или то, что, попавшись на воровстве, попадёт в тюрьму, замарав тем самым окончательно доброе имя своё и отца. То, что он при этом безвозвратно загубит и собственную душу, тоже сомнению не подлежало. Поэтому, приняв во внимание библейскую заповедь "Не вводи в искушение", герр Шварц решил раз и навсегда пресечь любую возможность для этого самого искушения.
Однако выяснилось, что искушений в жизни слишком много, чтобы слабая душа могла удержаться.
Рудольф оказался чрезмерно слаб. Имея стабильный доход и уйму свободного времени, он с азартом, достойным лучшего применения, принялся прожигать жизнь. То, что к своим сорока годам его сын не обзавёлся семьёй, стало только одним из следствий рассеянного времяпрепровождения в течение долгих лет. Испробовано было все: женщины, карты, алкоголь, даже наркотики.
После очередного лечения, казалось, пришло отрезвление. Но и это не принесло долгожданной радости: какая радость может быть оттого, что молодой, в сущности, мужчина, утратив всяческий интерес к жизни, днями, а то и неделями не вылезает из постели, а если и встаёт, то для того лишь, чтобы, послонявшись по дому, вскоре уложить обратно своё располневшее, отёкшее и обрюзгшее тело. Эта бессмысленность существования угнетала герра Конрада даже больше прежних загулов, их ведь хоть как-то можно было списать на молодость.
Ломая бессонными ночами голову, как же вернуть сына к жизни, и вспомнил герр Шварц старший о шкатулке. Почти без надежды рассказал за ужином о возможных сокровищах рода, невесть где и как сгинувших на чужбине.
К его удивлению, история пробудила у Рудольфа интерес. Тот, кто прежде не брал книгу в руки, теперь часами, днями и неделями изучал историю рода Шварцев, почему-то особенно вдохновляясь явно выраженными способностями к коммерции, которые демонстрировали предки. И даже выразил сожаление по поводу своих махинаций, разительно отличавшихся от кристальной честности отца, деда и прадедов. Герр Конрад ликовал.
– Поймите, майор, я и предположить не мог, куда его – нас! – заведёт эта история. Мне казалось, что я совершаю благое дело. Но, как видно, и тут я ошибся…
Старческий – сейчас, в госпитале, это было слышно особенно хорошо – голос звучал устало и как бы с некоторой обречённостью. Да, собственно, удивляться этому не приходилось. Кого угодно раздавит весть о том, что твоё единственное дитя, свет в окошке, вдруг вновь становится на путь, весьма далёкий не только от божьих заповедей, но и от вполне человеческого уголовного права. Разве мог предположить отец, пытаясь вытащить своего ребёнка из пучины апатии и всемерно поощряя интерес к всякого рода изысканиям, какие цели и способы их достижения тот выберет.
– Я сам оплачивал их поездку в Латвию, мне казалось, так будет лучше…
"Их" – означало Рудольфа Шварца и отправленного с ним для надёжности сына фрау Бундт – Вилли Бундта.
"Вилли Бундт" – запись сопровождал крупный знак вопроса. Новое имя требовало тщательного изучения. Прослушивание продолжалось.
– Они там пробыли почти месяц, Руди звонил, такой воодушевлённый, говорил, что они нашли наш старый дом. Фотографии присылал… Он отреставрирован, там сейчас гостиница. Красиво, конечно, очень современно. Ничего не осталось от прежней жизни… Правда, парк теперь больше ухожен, чем я по детству помню. Что-то в этой жизни меняется и к лучшему, правда, майор?