- Наместнический совет подчинился требованию народа: войскам приказано не вмешиваться в наши дела, цензура уничтожена. Комитет общественной безопасности постановил: "Гражданина Михая Танчича, заключённого в тюрьму за его свободолюбивые произведения, немедленно освободить и в сопровождении народа вернуть в его семью!" Сейчас перед Михаем Танчичем раскроются двери тюрьмы!
Дружное "ура" и крики "Свободу Танчичу!" покатились по улицам.
Не всем было знакомо имя крестьянского писателя, томившегося в тюремной камере, немногие читали его книги, но каждому стало известно, что Танчич был заточён в каземат за то, что звал народ к свободе.
В камеру Михая Танчича ещё с утра стал проникать необычный шум. В тихую днём и ночью будайскую крепость ворвалась какая-то свежая струя, и по-иному теперь звучали в коридорах голоса.
Узнику казалось, что веселее стало и чириканье птиц за окном. Вместе с тем во дворе всё чаще стал слышен лязг оружия; до заключённых долетали неясные отголоски военной команды. Было похоже, что войска приводятся в боевую готовность.
Пренебрегая строгим запретом, Михай подтянулся к оконной решётке и повис, уцепившись за железные прутья. По оживлённому гомону молодёжи, торопливым шагам прохожих, недостаточно отчётливым, но возбуждённым восклицаниям, доносившимся с улицы Бечикапу, чувствовалось, что назревают какие-то события.
В обеденный час в камеру вошёл тюремный инспектор. Вопреки обычаю, он сам принёс узнику еду. Удивлённый Танчич спустился на пол, чтобы расспросить, что происходит на воле. Но тюремщик безмолвно удалился.
Танчич снова повис на оконной решётке.
Движение на улице с каждым часом росло. Прохожие останавливались, группировались, о чём-то спорили, оживлённо жестикулируя.
Время от времени тюремщик заглядывал в камеру, но не требовал спуститься с решётки. Он смотрел на Танчича заискивающе и ждал, чтобы тот с ним заговорил. Но теперь Михай не обращал на него внимания.
Шум на улице возрастал. Вскоре в камере снова появился тюремный инспектор и наконец заговорил. Речь его была вкрадчивая и робкая.
- Выслушайте меня, прошу вас.
Танчич спрыгнул на пол и устремил на тюремщика свои проницательные глаза. Несколько секунд оба молчали.
- Они идут в Буду!.. Сюда!.. - пролепетал тюремщик в замешательстве и страхе.
Танчич понял, что близок час освобождения. Жалкий вид представителя власти развеселил узника.
- Едва ли не мне первому довелось услышать из уст тюремщика столь отрадные слова!
Запинаясь и заикаясь, тюремный инспектор торопился сообщить подробности.
- Несметная толпа движется сюда из Пешта, чтобы вас освободить. Умоляю вас, - униженно просил инспектор, - пощадите, не возбуждайте против меня толпу. Она меня растерзает… Ведь я лицо подчинённое и действовал по приказу свыше, выполнял свой долг…
- Ступайте! - прервал его Танчич. - Не бойтесь расправы, но не вздумайте помешать народу сбить замки с тех казематов, где томятся друзья народа!
Инспектор поспешил удалиться.
Танчич схватил со стола ложку, подтянулся к оконной решётке и, размахнувшись, разбил стекло. В камеру ворвался требовательный возглас:
- Свободу Танчичу!
Вслед за тем коридор тюрьмы наполнился ликующими криками.
В трепетном ожидании уставился Танчич на дверь своей темницы.
Шаги приближались.
- Наконец-то!
- Да здравствует Михай Танчич!
Дверь открылась. На пороге стояла Тереза.
- Милый… ты свободен! - Она обняла Михая. - Ты свободен!.. Печать освобождена! Цензуры больше нет. - Глотая слёзы, она говорила шёпотом, боясь спугнуть обретённое счастье.
Танчич пытался ответить, но голос изменил ему. Влажные глаза выразительнее слов говорили о чувствах, переполнивших его душу…
У ворот тюрьмы, стоя на подножке кареты, Танчич говорил, обращаясь к собравшимся:
- Чистым пламенем бескорыстной любви к отечеству пылало моё сердце, когда я писал свои книги. Вы пришли сюда, и это доказывает, что природное чувство справедливости всегда помогает простым людям распознавать, кто их истинный друг…
Облепившая экипаж восторженная молодёжь выпрягла лошадей и сама повезла карету.
Экипаж двигался очень медленно, его то и дело останавливали люди, требовавшие для себя места у дышла экипажа. На берегу близ моста Михай и Тереза в хоре приветственных возгласов вдруг различили голоса газетчиков, которые в очередь с названиями газет громко выкрикивали: "Запрещённая книга Танчича: "Рассуждения раба о свободе печати"! Цена двадцать крейцеров!" Газетчики едва успевали рассчитываться с нахлынувшими со всех сторон покупателями.
Супруги Танчич вышли из кареты и, растроганно всматривались в лица людей, нетерпеливо протягивавших руки за книгой.
Янош, счастливый тем, что увидит наконец Танчича, предвкушая встречу с ним, пробирался к экипажу. Первой его заметила Тереза. Их взоры встретились, и Яношу показалось, что в глазах госпожи Танчич он не видит прежней неприязни. Юноша вздохнул свободно. Он ждал, надеялся, что его заметят.
И в самом деле, Тереза указала на него мужу.
- Здесь тот рабочий, который приходил ко мне, - сказала она громко. - Это он выдал тебя.
Танчич, увидев юношу, заволновался:
- Погоди, ведь я тебе писал, что это сказал следователь! Он мог и солгать. Может быть, меня назвала Магда?
- Вот так я и знала, ты уже готов всё забыть! При чём здесь Магда? Когда неизвестно даже, узнала ли она тебя. А ему ты доверил свою тайну. Раз он её разболтал - значит, предатель. - В голосе Терезы прозвучала та же суровость, с какой она встретила Яноша на улице Керпеши.
Янош смотрел на Танчича полными отчаяния глазами. Удар был слишком ошеломляющий и последовал с той стороны, откуда его нельзя было ждать.
- Это неправда! - растерянно выкрикнул Янош. Самообладание, которое когда-то спасло его в минуту смертельной опасности, теперь ему изменило.
Тереза между тем объясняла недоумевающей толпе:
- Скрываясь под чужим именем от полиции, Михай доверил этому молодому человеку свою тайну, а он не уберёг её от других.
Потрясённый Янош умоляюще глядел на Танчича, который, в свою очередь, взывал к жене:
- Не спеши с выводами! Как ты ожесточилась, друг мой! Вспомни, какой сегодня великий день!
- Помню, поэтому и гоню жалость. Пусть он тут, при всём народе, расскажет, как это случилось!
- Нет! - воскликнул Танчич решительно. - Не сейчас! Все так возбуждены!.. Приходи ко мне домой, Янош. Поговорим с глазу на глаз.
Жалость и сочувствие, прозвучавшие в обращении Танчича, подействовали на юношу удручающе. Как же так? Значит, и Михай Танчич, светлый образ которого навсегда запечатлелся в его душе, способен поверить клевете! Земля уходила у Яноша из-под ног. "Никто не поможет… Один в этом большом городе. Надо бежать отсюда!"
- Янош, я буду тебя ждать!
Повторное обращение Танчича вывело Яноша из оцепенения.
- Не приду я, коли и вы мне не доверяете! - крикнул он, глядя прямо в лицо писателю. - Что я могу сделать один против всех?..
- Ты не один, сыночек! Не горюй, я с тобой!..
Марика, усталая, измученная, пробиралась к Яношу, протягивала к нему руки.
- Мама!.. - В этом вопле отчаяние слилось с радостью неожиданной встречи. - Мама! Клянусь тебе, ни в чём я не виновен. Клевета это! Совесть моя чиста перед господином Танчичем!
- Сыночек мой! Да разве я тебе не верю? Не знаю я тебя, что ли! Чуяло моё сердце, что нужна, вот и нашла тебя!.. Госпожа, - обратилась Марика к Терезе, - Янош мой не лжёт - ни за что не пойдёт он на бесчестье! По лицу вашему видать, что и вы материнского горя хлебнули. Стало быть, известно вам, что материнское сердце не обманешь!.. И другие матери тут есть, пусть они скажут…
Марика озиралась вокруг, ища сочувствия. Взгляд остановился на молодой, хорошо одетой женщине. По лицу было видно, что она глубоко потрясена случившимся. Выражение её глаз казалось страдальческим. Она нервно теребила рукой маленький кружевной платочек. Умоляюще протягивая к ней руки, Марика с трудом произнесла:
- Я вижу, вы поверили мне, красавица. Скажите тем господам… - Больше Марика ничего не могла произнести от волнения.
Но женщина, к которой она обратилась, вздрогнула, ничего не ответила, только низко спустила на лицо кружево косынки.
Тереза растерянно глядела на мужа, не зная, на что решиться.
- Как всё неожиданно! - заговорил Танчич. - Я сам никогда не поверил бы, что этот юноша способен на бесчестный поступок. Но в своём донесении пештской полиции капитан Вейль, не называя никого по имени, написал, что настоящую фамилию Бобора ему раскрыл столяр…
- Вейль? - закричал Янош, освобождаясь из объятий матери. Мужество и решимость вернулись к нему. - Он лжёт, этот Вейль! Я никогда и не говорил с ним про вас!
Танчич вздохнул свободнее:
- А кому-нибудь из своих товарищей ты говорил, что Бобор - это вымышленное имя?
- Никогда никому! Ни господину Вейлю, ни кому другому я этого не говорил!.. Да господин Вейль здесь, спросите у него самого!
Танчич растерянно развёл руками.
- Вот и хорошо! - сказала Тереза. - Позовём это Вейля!
- Что ты, что ты! - замахал руками Танчич. - Тереза, дорогая, я тебя не узнаю!.. Не время устраивать суд!
- Пойдём отсюда, мама! - Янош взял Марику под руку. - Нам здесь делать нечего!
Аронфи выступил вперёд, подошёл ближе к Танчичу:
- Господин хороший, так-то не годится! Надо узнать, в чём дело. Мы этого парня знаем. Не напутал ли здесь кто?
- Я и сам ему доверял и понять не могу, что произошло, - огорчённо сказал Танчич, взглянув на взволнованную Терезу. - Вы не думайте, моя Тереза добрая, душевная, но измучилась она. Как же сейчас быть? Посмотрите только, что делается кругом. - Михай показал на мост.
Теснимые со всех сторон разношёрстной толпой, из Пешта медленно двигались два экипажа, украшенные национальными лентами и алыми цветами. Впереди экипажей реяли два полотнища. На одном красными буквами было начертано: "Свобода, равенство, братство!", на другом - "Свободная, независимая Венгрия!"
Но ещё раньше, чем приблизились экипажи, передаваемая из уст в уста, докатилась радостная весть: это едут члены только что образовавшегося Комитета общественной безопасности с Шандором Петёфи во главе.
Аронфи смекнул: "Шандор не даст Яноша в обиду!" - и поспешил навстречу Петёфи.
Молодые люди подхватили Танчича на руки и понесли к мосту, но встречный поток заставил их остановиться. Выйдя из экипажа, Петёфи сам шёл навстречу Танчичу. Грузчик ни на шаг не отставал от него, скороговоркой рассказывая про беду, в какую попал Янош. Он отошёл в сторону только после того, как Танчич протянул обе руки Петёфи. Пока Танчич и Петёфи обменивались горячими словами приветствий, Аронфи поучал Яноша: ынче, брат, Петёфи в городе самый главный. Я уж ему всё рассказал. Он-то доищется, в чём суть. Идём!
Янош послушно последовал за Аронфи. За ними брела Марика.
Увидев их, Петёфи сказал Танчичу:
- Сегодня власть в Пеште перешла в руки Комитета общественной безопасности. Ваше освобождение было вторым государственным актом народной власти. Первым была отмена цензуры. Мы осуществили свободу печати явочным порядком. Давайте тем же порядком проведём и судебную реформу. Учиним народное разбирательство…
- Поступайте, как находите лучше, - ответил нерешительно Танчич.
Петёфи узнал Яноша и тотчас вспомнил его наивную и в то же время упорную конспирацию. А как загорелись глаза юноши, когда Петёфи невзначай рассказал о красивой землячке, отплывавшей в Вену! Нет, та чистая любовь, которую он прочёл тогда во взгляде юноши, могла повести человека куда угодно, только не к дурным поступкам… Вот офицер - это другое дело! Надо устроить очную ставку.
- Позовите сюда офицера! - распорядился Петёфи.
Несколько человек бросились исполнять поручение.
- Однажды, - рассказывал Вейль, - когда я увидел на берегу реки гостя графа с удочками в руках, оживлённо беседующего с молодым столяром, у меня мелькнул мысль: "Странно ведёт себя этот господин, с простыми рабочими держится запанибрата".
Вейль обвёл глазами окружавших его людей. Суровый вид Петёфи, напряжённое ожидание в глазах Терезы, устремлённый на него тяжёлый взгляд Танчича - всё подтверждало капитану, что от него требуют прямого, ясного и точного показания. И он решительно стал нанизывать одну подробность на другую.
- Прибавьте ещё и то, что меня осведомили из Вене о розысках писателя Танчича. У меня, естественно, шевельнулось подозрение: не скрывается ли Танчич за именем Бобора? Вероятно, мне и в голову не пришла бы мысль использовать молодого резчика для проверки родившегося подозрения. Но случайность помогла мне. Юноша тяжело заболел воспалением лёгких. Сам я одно время увлекался скульптурой, и мне захотелось помочь способному резчику. Я приказал перенести больного в военный пограничный лазарет. Тут, не особенно рассчитывая на успех, я однажды сказал юноше как бы невзначай: "А ты небось и не знаешь, что господин, который живёт в замке, вовсе не Бобор, а Танчич". Молодой человек весь зарделся и ответил: "Как же, знаю!"
- Неправда! Он лжёт! Не было такого разговора! - закричал Янош.
Марика стояла ни жива ни мертва. Сам господин Танчич, и этот капитан в блестящем мундире, и женщина с непримиримым взглядом - все показывают против Яноша. Но не обманывает её сердце - не врёт Янош! Но как же доказать, что он невиновен? Она почувствовала, как сильная рука сына охватила её плечи, потянула, повела прочь, дальше от всей этой возбуждённой толпы. Марика не посмела противиться. В решительности сына почудилась ей властность Иштвана. Она искоса, с невольным уважением взглянула на сына и впервые заметила, что он повзрослел и возмужал.
- Подождите! - попытался Танчич удержать мать и сына, но те даже не обернулись. - Тереза! Шандор! Надо вернуть их!..
Петёфи нахмурился:
- Не трогайте их… Кончайте, господин Вейль, да покороче.
- Очень возможно, что парень и в самом деле не помнит, как он мне подтвердил, что Бобор и Танчич - одно и то же лицо, - продолжал капитан, но в тоне его исчезла прежняя уверенность. - Дело в том, что я сделал вид, будто не придаю значения его словам. Вдобавок в тот день как раз парень выпил двойную порцию водки, которую я ему дал для подкрепления сил…
- Врёт, подлец! - Громовый голос Аронфи оглушил соседей.
Петёфи, приветливо улыбаясь, подозвал грузчика:
- Если хочешь высказаться, Аронфи, иди сюда, говори!
Фигура грузчика возвышалась над толпой, как маяк над бушующим морем. Не понижая голоса, он продолжал:
- Я говорить не горазд, только знаю одно: парень капли в рот не берёт… Вот и Герман, что с ним работает, то же самое подтвердит! Давай, Герман, рассказывай!
Шредер подался вперёд:
- Что верно, то верно: Янош так приучен с малых лет. Отец его очень строг. Мы с Аронфи хотели однажды с ним на радостях чокнуться, ну, а он ни за что! Янош почитает отца и не нарушает его воли. А насчёт вас, господин Танчич, скажу: парень любит и почитает вас всё равно как родного отца…
Танчич с укоризной взглянул на Терезу:
- Да я и сам полюбил его словно родного сына. Мне подумать страшно… - Танчич остановился: к нему пробиралась женщина в кружевной косынке; она с мольбой протянула к нему руки. - Магда! Так это вы…
- Умоляю вас, не презирайте меня… Я сделала это не со зла. Я не понимала, что может так обернуться. Молодой столяр не виноват…
Не в силах сдержать слёзы, женщина не договорила и бросилась бежать; все растерянно глядели ей вслед.
Танчич обрушился на Вейля:
- Так вот для чего вам понадобилось оклеветать молодого рабочего! Вы хотели отвести подозрение от вашей жены!
Жалкий, не смея поднять глаза, стоял Вейль.
Петёфи гневно смотрел на него:
- Трепещете, отважный капитан? Да, счастье штыка переменчиво! Уходите прочь отсюда! - Поэт взмахнул тростью, и скрытый в ней штык внезапно вылетел, прочертил в воздухе дугу и, никого не задев, упал на землю.
- Хорошая примета! - воскликнул Вашвари. - Штык сам направился на Вену!
Рукоплескания, восторженные крики "ура" выразили ликование толпы. Танчича подняли на руки и под несмолкаемые восторженные крики понесли. Взобравшись на верх кареты, Вашвари тщетно пытался призвать к тишине. Толпа затихла лишь тогда, когда Петёфи протянул Танчичу небольшой ларец, перевязанный национальными лентами.
- В этой шкатулке хранятся первые оттиски "Двенадцати пунктов свободы" и "Национальной песни", напечатанные свободно, без цензуры, - произнёс Петёфи. - Мы вручаем их вам для передачи на вечное хранение в Национальный музей. Эти первенцы венгерской свободы, знаменуя прекрасное начало освобождения нашей родины, станут для потомства священными реликвиями.
Танчич благоговейно принял ларец из рук Петёфи. Теперь толпа понесла его дальше, к музею.
Навстречу процессии показался первый отряд только что созданной национальной гвардии. Пёстрое вооружение - ружья старого образца, турецкие сабли с потемневшими клинками - и больше всего трёхцветные повязки вокруг левого рукава и такие же сделанные из лент розы на шляпах придавали ополченцам праздничный вид. Вашвари и Антал Та́кач, наборщик, снявший с типографской машины первый экземпляр "12 пунктов свободы", несли стяг со словами: "Да здравствует гражданское вооружение!" Следовавший за ними оркестр заиграл марш Ракоци. Кто-то затянул ставшие в этот день уже известными слова:
Встань, мадьяр! Зовёт отчизна!
Выбирай, пока не поздно:
Примириться с рабской долей
Или быть на вольной воле!
Многотысячная толпа остановилась. Подняв вверх руки, люди приносили священную клятву:
Богом венгров поклянёмся
Навсегда -
Никогда не быть рабами,
Никогда!
Громовое эхо священной клятвы разнеслось по всей стране.
Глава тринадцатая
Янош находит свою дорогу
Марика и Янош шли, избегая людных улиц.
Янош шагал быстро, и Марика еле поспевала за ним, но ничего не говорила. Время от времени он останавливался, брал её под руку и делал два-три шага вровень с ней. Потом она опять отставала.
- Он врёт! Всё врёт! Ничего этого не было!.. - злостью повторял Янош.
Только теперь Иштванне почувствовала, как она устала. "Это оттого, - подумала она, - что правый башмак сильно натирает!.. Верно, до крови, потому что чулок прилип к ноге и будто запёкся!" Она легонько прикоснулась к плечу сына и спросила:
- Далеко ещё?
- Устала, мама? Потерпи немного, уже совсем близко. Я живу у хозяина. Хороший он человек, душевный…
- Ну вот, значит, есть с кем посоветоваться, - обрадовалась Марика. И ей стало казаться, что не так уж она устала и башмак не очень жмёт.
Никогда, наверно, ни одна самая уютная и гостеприимная квартира не казалась никому столь желанным приютом, каким в этот день показалась Марике маленькая столярная мастерская.
Войдя, Янош засветил керосиновую лампочку.