* * *
Едва Танчич успел подняться по трём знакомым ступенькам, как входная дверь перед ним раскрылась. На пороге, несмотря на ранний час, стояла Тереза. Она бросилась к мужу и, прильнув к его груди, зашептала:
- Которую ночь, как услышу гудок парохода, жду тебя тут у двери.
- Жужуна?.. - прервал её Михай.
- Плохо, плохо Жужуне… С каждым часом всё хуже. Но я ждала тебя, чтобы предупредить: есть распоряжение о твоём аресте. "Рассуждения раба" конфискованы… Эмих сказал, что тебе нельзя оставаться дома, чтобы тотчас, как появишься, ты отправился к Лайошу Кошуту. Он посоветует, как поступить. Так надо, дорогой! Уходи немедленно, пока никто не видел, что ты вернулся!.. Мешок оставь. Я потом его тебе принесу. Захвати рукопись "Рассуждений раба". Здесь теперь опасно её хранить… Уходи же, ради бога, скорее!
- Как! Уйти, не обняв Жужуну?..
- У меня самой сердце разрывается на части… Всегда в разлуке с тобой!.. Один бог знает, что будет с Жужуной. Но так надо! Жужуна спит. Сходи к Кошуту, выясни всё, может, опасность и не так велика, как кажется Эмиху.
- Никуда не пойду, пока не увижу нашу девочку! - Танчич решительно стал подниматься на второй этаж.
Тереза последовала за ним.
Танчич сбросил на пол котомку, стащил сапоги и направился в спальню, осторожно ступая в шерстяных чулках по скрипучим половицам.
Девочка лежала на левом боку, повернувшись лицом к стене. Отец наклонился над ней, взглянул на бледное, в красных пятнах лицо. Вместе с прерывистым дыханием из впалой груди вырвался жалобный стон.
Танчич обвёл глазами погружённую во мрак комнату, столик, на котором в беспорядке лежали какие-то порошки, клеёнка и вата от компресса, стояли пузырьки с лекарствами, недопитый стакан молока и другой, тоже неполный, с водой…
Все эти мелочи рассказали Танчичу о неусыпной заботе Терезы и её материнском горе больше, чем красноречивые слова.
Михай опустился на стул рядом с кроваткой, откинул голову на спинку стула, закрыл глаза.
Тихие стоны Жужуны наполняли сердце Михая глубокой жалостью к ней… У него было нелёгкое детство, но почему же природа отказывала его дочери даже в тех радостях, какие она дарила ему на заре жизни? Да, он редко получал хлеба вволю, зато был наделён завидным здоровьем, имел вдосталь свежего воздуха, солнечного света, здоровых детских удовольствий, доступных любому деревенскому мальчишке.
Сколько развлечений сулила уборка хлеба или ранний сев! Как весело бывало ходить на болота за тростником! То-то смеха и веселья! Всё тяжёлое, трудное с годами забылось, а вкус первых найденных в лесу ягод, омытых дождём и росой, казалось, ещё оставался во рту, как ласка солнечных лучей оставалась всю жизнь на загоревших в ту пору руках.
А Жужуна! Туберкулёз подточил её здоровье. Её братья и сёстры скончались в раннем детстве. Неужели и Жужуна обречена на преждевременную гибель?..
* * *
Кошут сидел за большим столом. Он был в чёрной бархатной венгерке и в чёрной шапочке. С тех пор как он выступил в роли неожиданного спасителя Риварди в суде, прошло более десяти лет, но Кошут почти не изменился. Годы не нанесли ни одной морщинки на его лоб и щёки; разве выражение лица приобрело ещё большую сосредоточенность, а взгляд тёмно-голубых глаз - большую мужественность. Стараясь успокоить Михая Танчича, Кошут говорил тихо, мягко, не торопясь:
- Я связан словом не раскрывать имени этого человека, но я уверен в его доброжелательстве. Очевидно, вам грозит серьёзная опасность. Он прямо сказал, что полиция располагает неопровержимыми документами.
- А именно? - удивился Танчич.
- Человек этот не мог пояснить, какого характера эти документы. Была ли у вас с кем-нибудь почтовая переписка по поводу книги "Рассуждения раба о свободе печати"?
- Нет, не было. Набиралась книга по копии. Оригинал рукописи хранился у меня. Едва ли полиция располагает против меня серьёзными уликами.
- В судебной практике, господин Танчич, порой сталкиваешься с неожиданностями, и они-то разрушают фундамент, на котором строилась защита. Наконец, полиция может изолировать вас, а потом искать основания для ареста. Время сейчас тревожное, ваши статьи в газетах давно обратили на себя внимание властей.
- А мне кажется, господин Кошут, что ваши речи и статьи, как более яркие и талантливые, должны вызвать ещё большее недовольство Вены. И всё же вы не считаете нужным отступать и прятаться.
Кошут улыбнулся. В его больших, совсем синих сейчас глазах вспыхнул огонёк, столь знакомый каждому, кому приходилось вступать с ним в спор.
- Я согласен, что власти хотели бы вновь увидеть меня в тюремном каземате. Но мне не приходится издавать свои сочинения за границей, что запрещено законом, и мои требования реформ поддерживает значительное число помещиков, ибо для них самих эти реформы выгодны. При этом я действую убеждением. Вы же призываете крестьян добиваться своих прав революционным путём.
- Не понимаю… - продолжал Танчич горячо отстаивать свою точку зрения. - Не понимаю я этого. Ведь в главном мы сходимся: оба мы требуем в первую очередь отменить крепостное право, наделить крестьян землёю и, чтобы это осуществить, оба признаём необходимым добиться национальной независимости.
- Да, но я при этом предлагаю помещикам выкуп за землю, вы же говорите, что платить им не следует… Могу вам напомнить ваши высказывания по этому поводу. - Кошут достал из ящика стола объёмистую папку. - Вот ваша рукопись "Союз защиты". - Кошут раскрыл рукопись и прочёл место, отмеченное закладкой: - "Разве крестьяне не заплатили за свою землю кровавый выкуп, веками неся все повинности да ещё отдавая сыновей для защиты родины от врага, и всё ради того, чтобы дворянство могло жить в неге и холе?!" - Добродушно улыбаясь, Кошут добавил: - Согласитесь после этого, что вы более опасный человек, чем я.
Танчич рассмеялся:
- Наша беседа приняла странный характер. Слушая нас, человек со стороны будет недоумевать: то ли каждый старается доказать, что он лучше, то ли, что хуже.
- Ну, знаете ли, это смотря по тому, кто нас подслушает. У Секренеши нет на этот счёт никаких сомнений: начальнику полиции мы оба не по вкусу, но в первую очередь он хочет прекратить вашу деятельность, как наиболее опасную. Поэтому-то вам необходимо до лучших времён исчезнуть с глаз полиции.
- До лучших времён… Спрятаться в норе и дожидаться, пока кто-то другой приготовит для тебя эти лучшие времена? Этаким путём ничего путного не достигнешь.
- Временное отступление - это не капитуляция, и часто оно необходимо для подготовки к дальнейшему наступлению. Послушайтесь моего совета, уезжайте немедленно. Я подготовил место для вашего временного убежища. Назвав вас неким Бобо́ром, учёным - исследователем южных богатств страны, я получил согласие графа Лю́двига Баттиа́ни поселить вас в его замке в Хорватии, куда до весны не собираются ни сам граф, ни его семья. Там в тиши, на живописном берегу Дравы, вы можете продолжать работу над вашей новой книгой. Тем временем здесь позабудут об авторе "Рассуждений раба".
- Но я не могу оставить семью. Дочь опасно больна, а жена измучилась за время моего отсутствия. Обе они ждали меня с нетерпением, и вдруг я опять их покину! Им не вынести такого потрясения.
- Это тяжело, спора нет. Но разве не тяжелее для больной девочки пережить обыск и арест отца, если он произойдёт на её глазах? Уезжайте и не беспокойтесь за судьбу семьи. Обещаю: вашей дочери будут обеспечены хорошие врачи, а жена получит всё необходимое. Густав Эмих согласился выплачивать ей ежемесячно сто форинтов в счёт ваших новых рукописей, которые он решил издавать здесь или за границей.
Танчич не ответил. Он шагал по комнате, обдумывая создавшееся положение.
- Всё это так неожиданно… - произнёс он наконец, снова опускаясь в кресло. - Может быть, вы и правы. Однако я не в силах уехать, не повидав ещё раз Терезу.
- Ваша жена приедет сюда. У вас целый день впереди.
Кошут подошёл, рукой коснулся плеча гостя и участливо произнёс:
- Вы расстаётесь со своими близкими ненадолго. Если ваше пребывание в Хорватии затянется, я помогу вашей семье перебраться к вам. Ручаюсь, что всё останется в полной тайне: ни один ваш недруг не узнает, куда исчезла семья Танчича!
- Вы благородный человек, господин Кошут, и я принимаю ваши заботы с глубокой признательностью. Я верю, что мы ещё встретимся и, несмотря на разногласия, останемся в одном стане.
- И я не сомневаюсь, - ответил Кошут, дружески улыбаясь, - вот почему я стараюсь уберечь вас от врагов. Не слова, не философские рассуждения, а сама жизнь заставит нас пойти на сближение. И не всё ли равно, кто сделает первый шаг…
Танчич с нескрываемым волнением крепко пожал руку Кошуту.
* * *
Когда совсем стемнело и на улицах появились фонарщики с лёгкими лесенками на плечах, к дому Кошута подъехала закрытая карета. Две пары хороших коней тёплая одежда кучера и привязанная к задку экипаж большая корзина говорили о предстоящем дальнем путешествии.
Из второго этажа кто-то выглянул. Вслед за тем опустили штору.
В кабинете Кошута, прощаясь, Танчич говорил:
- Самое главное - поверить в свой народ, в то, что Венгрия может твёрдо стоять на собственных ногах. Тогда-то и появится решимость бороться за её освобождение любой ценой. Дай вам бог поскорее порвать с тем дворянами, которые упорно цепляются за юбку Австрии. Они страшатся остаться с глазу на глаз с собственным народом. С этими людьми нашей родине не обрести независимости. Добровольно они никогда не согласятся освободить народ от оков… знаю, вы не хотите кровопролития! Кто же его хочет? И хирург, отрезающий гангренозную руку, не желал бы крови, однако лучше потерять руку, но спасти жизнь… Я уверен, вы на это решитесь, и тогда за вами пойдёт весь народ. Прощайте желаю успеха и ещё раз благодарю за горячее участие ко мне и моей семье!
* * *
Вернувшись домой после невесёлых проводов мужа, Тереза Танчич улеглась в постель, но долго не могла заснуть.
"Опять разлука, неизвестность… Когда свидимся вновь и при каких обстоятельствах? Только бы Жужуна перенесла это новое испытание! Она так любит отца… Только бы он остался на свободе и миновали эти страшные дни!"
Жужуна ровно дышала во сне, и это успокоило Терезу. Трудная жизнь, выпавшая на долю жены Танчича, научила её бесстрашно глядеть в глаза суровой действительности. Тишина вокруг вселяла надежду, что на этот раз всё обойдётся благополучно и что опасения Кошута преувеличены. С этой мыслью она начала засыпать.
Но едва только Тереза смежила глаза, как услышала стук у входной двери. Сон как рукой сняло. У Терезы не было сомнений, кто и зачем пришёл. Правда, на одно лишь короткое мгновение у неё мелькнула мысль, что, может быть, вернулся муж.
В дверном проёме стояли перед Терезой трое полицейских.
- Что вам надо? - спросила она громко, откинув назад седеющую голову.
- Не шумите, сударыня, - сказал вкрадчиво один из полицейских. - Зачем привлекать внимание соседей? Ни вам, ни нам от этого не будет легче… Нам нужен Михай Танчич.
"Ах, так! Вы не хотите шума - тем лучше!" - подумала Тереза. Упрямая складка прорезала её лоб.
- Мужа нет дома! - крикнула она громко. - Но почему вы пришли среди ночи в дом, где живут честные люди? Мой муж никогда никому не причинял зла! Зачем вы пришли за ним? Разве он кого ограбил, убил? - Голос Терезы становился всё громче и пронзительнее.
Полицейские, не слушая Терезу, кинулись прямо в комнату, где стоял рабочий стол Танчича.
Тереза хотела преградить им дорогу, но услыхала испуганный голос Жужуны.
- Мама! Мама! - с плачем звала девочка.
Оставив полицейских рыться на столе у мужа, Тереза стремительно бросилась в спальню и сразу же откинула лёгкие шторки на окне. Тут, на подоконнике, она увидела экземпляр "Рассуждений раба", оставленный для неё Михаем. Тереза тотчас опустила штору, но, спохватившись, взяла с подоконника книгу и шепнула дочери:
- Ты дочь Михая Танчича, помни!
В предрассветном полумраке Жужуна не заметила что губы у матери пересохли и побледнели.
- Да, мама, - произнесла девочка, с удивлением глядя на книгу, которую Тереза держала в руках.
- Спрячь под одеяло папину книжку. Тебя никто не тронет!
- Да, мама, - сказала девочка, потом тихо добавила: - Я не боюсь.
Обыскав полки, шкафы, перерыв книги и бумаги в ящиках письменного стола и не найдя нигде рукописи, которую искали, полицейские направились в спальню.
Мертвенно-бледная Жужуна лежала на спине. Ей было неудобно. Всем своим телом девочка ощущала книгу отца, корешок которой врезался в её исхудавшую спину. Её высохшие, тонкие руки покоились поверх одеяла. Тереза стояла у постели, как часовой, охраняющий заветный вход.
Когда полицейские вошли в комнату, она обменялась с дочерью взглядом. Ресницы девочки чуть зашевелились, как будто она хотела подтвердить матери: "Я не боюсь".
Тереза распахнула окно и громко заговорила:
- Вы гонитесь, как ищейки, по следам Михая Танчича, а теперь мучаете ещё и его дочь! Так радуйтесь: вот уже пять месяцев она прикована к постели жестокой болезнью… Что вам здесь надо?
Тереза почти кричала. В соседних квартирах застучали ставни, открылись окна.
- Нет… Нет… - бормотали забеспокоившиеся полицейские, отступая перед разъярённой матерью. - Нам не нужна ваша дочь. Скажите только, где господин Танчич, и мы уйдём… Да закройте же окно! Зачем привлекать всеобщее внимание!
- Вы хотите знать, где мой муж? Извольте. Я дам вам его адрес. С мешком за плечами шагает он по нашей несчастной земле, слушает горестные песни, что поют венгерские женщины, запоминает слова жалоб, что срываются с губ измученных барщиной крестьян!.. Он всюду, где слышен стон измученного венгерского народа…
- Эта женщина своим криком соберёт весь город, а толку от неё не добьёмся… Идём! - шепнул старший полицейский двум другим.
Когда за ними закрылась дверь, Тереза бросилась к дочери.
- Бьётся? - скрывая за улыбкой тревогу, спросила она и приложила руку к сердцу Жужуны.
- Бьётся! Но я не боялась, мама!
Жужуна обвила исхудавшими руками шею матери.
Глава четвёртая
"Журавлиные поля"
Октябрь 1846 года не баловал жителей Альфёльда хорошей погодой. Однако день, когда граф Пал Фения предпринял путешествие в своё поместье "Журавлиные поля", выдался ясный и солнечный. С полей доносился тонкий аромат осенних полевых цветов и трав, а деревья дружно шелестели густыми ветвями, ещё не потерявшими разноцветного лиственного убора.
Три пары буланых лошадей, тщательно подобранных по масти и росту, везли роскошную карету, разукрашенную золочёными графскими вензелями. Сытые, крепкие кони рвались вперёд, пытаясь перейти на крупную рысь, но их сдерживали вожжи кучера и поводья форейтора, сидевшего на правой лошади передней пары.
Размытая дождями дорога, вся в выбоинах и ухабах, не позволяла передвигаться с большей быстротой. Высокие рессоры коляски лишь немного облегчали незавидное положение пассажира, вынужденного осенней порой проделывать длинный путь в коляске по венгерским просёлочным дорогам. Почтовая карета, тарантас какого-нибудь мелкого чиновника, вызванного издалека к высокому начальству, или двуколка комитатского ветеринара, объезжающего животноводческие хозяйства, - все эти нехитрые повозки претерпевали на своём пути тяжёлые испытания.
Хотя первая половина XIX века приближалась к концу, но в Венгрии ещё не было железных дорог, если не считать недавно построенной тридцатикилометровой линии между Пештом и Вацом. Путнику просёлочной дороги, не испытавшему прелести путешествия в вагоне, плавно скользящем по рельсам, казалось, что утомительная тряска при переездах так же закономерна, как и все прочие жизненные неудобства.
Графу Фении и его супруге графине Ило́не, сидевшим в карете, были хорошо знакомы преимущества комфортабельных вагонов железных дорог. Они часто путешествовали по Англии и Германии, опередившим в техническом развитии Австрию, не говоря уже о подневольной Венгрии.
Если же сиятельным путешественникам приходилось изредка преодолевать небольшие расстояния по отечественным дорогам, к их услугам была просторная карета с эластичными рессорами. Перины, подушки, пледы, объёмистые ларцы с самой разнообразной снедью и великолепным набором вин сопровождали важных путешественников вместе с лакеями и горничными.
Владея бесчисленными табунами степных лошадей, граф Фения считал, что Венгрия не нуждается в железных дорогах. "Она испещрена, - говорил он, - многочисленными реками, несущими свои воды в русла Дуная и Тиссы. Стоит ли государству затрачивать огромны средства на постройку железных дорог и подрывать развитие отечественного коневодства и речного транспорта? Да и к чему эта опасная быстрота передвижения? Мадьярам торопиться некуда!"
Пал Фения редко навещал "Журавлиные поля", но раз в году, осенью, непременно наезжал сюда для охоты. Остальное время он проводил или в своём замке в окрестностях Пешта, или за границей, чаще всего в Лондоне, где в модном пансионе воспитывалась его дочь.
Как и многие венгерские магнаты, Фения был англоманом. Весь уклад жизни в графском замке строился по английскому образцу, и даже выездной лакей Ми́клош Ба́рнави был переименован в Майкла. Он был одет свои барином на английский манер: панталоны в широкую клетку, свободное пальто, невысокий блестящий цилиндр. Необычное имя - Майкл - и заморский костюм превратили новоиспечённого англичанина в посмешище для других слуг графа Фении. Восседая на козлах рядом с кучером, Майкл держал себя степенно, сдержанно, как подобает джентльмену, а кучер бросал время от времени презрительный взгляд на разряженного соседа.
В нынешнем году, вопреки установившемуся обычаю, графа никто не встречал на полпути между Пештом и "Журавлиными полями". Он выехал из столицы раньше намеченного срока, не предупредив об этом управляющего имением.
Позади кареты на великолепном гнедом жеребце гарцевал его сын Ти́бор, офицер австрийской армии. Поодаль следовали четыре всадника - вооружённые стражи пештской полиции, посланные капитаном Секренеши для охраны графа.