- Авось твой огонь будет держаться! - сказала мачеха. Внесли череп в горницу, а глаза из черепа так и глядят на мачеху и её дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся - глаза всюду за ними так и следят. К утру совсем сожгло их в уголь, одну Василису не тронуло.
Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житьё к одной безродной старушке. Живёт себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке:
- Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи купи мне льна самого лучшего: я хоть прясть буду!
Старушка купила. Василиса села за дело - работа так и горит у неё, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много, пора бы и за тканьё приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу. Никто не берётся и сделать их. Василиса стала просить свою куколку. Та и говорит:
- Принеси-ка мне какой-нибудь старый берд, да старый челнок, да лошадиные гривы: я всё тебе смастерю.
Василиса добыла всё, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе:
- Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе.
Старуха взглянула на товар и ахнула:
- Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому: понесу во дворец!
Пошла старуха к царским палатам да всё мимо окон поха́живает. Царь увидал и спрашивает:
- Что тебе, старушка, на́добно?
- Ваше царское вели́чество, - отвечает старуха, - я принесла дико́винный товар. Никому, кроме тебя, показать не хочу!
Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно - вздивова́лся.
- Что хочешь за него? - спросил царь.
- Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла!
Поблагодари́л царь и отпустил старуху с подарками.
Стали царю из того полотна сорочки шить. Раскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их сшить. Долго искали, наконец царь позвал старуху и говорит:
- Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить!
- Не я, государь, пряла и ткала полотно, - сказала старуха, - это работа приёмыша моего - девушки.
- Ну так пусть и сошьёт она!
Воротилась старушка домой и рассказала обо всём Василисе.
- Я знала, - говорит ей Василиса, - что эта работа моих рук не ми́нует!
Заперлась в свою горницу и принялась за работу. Шила она не поклада́я рук, и скоро дюжина сорочек была готова.
Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждёт, что будет. Видит: на двор к старухе идёт царский слуга. Вошёл в горницу и говорит:
- Царь-государь хочет видеть искусницу, что сшила ему сорочки, и наградить её из своих царских рук!
Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в неё без памяти.
- Нет, красавица моя, - говорит он, - не расстанусь я с тобой, ты будешь моей женою!
Взял царь Василису за белые руки, посадил её подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался её судьбе и остался жить при дворе дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.
Как мужик гусей делил
У одного бедного мужика не стало хлеба. Вот он и задумал попросить хлеба у барина. Чтобы было с чем идти к барину, он поймал гуся, изжарил его и понёс. Барин принял гуся и говорит мужику:
- Спасибо, мужик, тебе за гуся; только не знаю, как мы твоего гуся делить будем. Вот у меня жена, два сына да две дочери. Как бы нам разделить гуся без обиды?
Мужик говорит:
- Я разделю.
Взял ножик, отрезал голову и говорит барину:
- Ты всему дому голова - тебе голова.
Потом отрезал задок, подаёт барыне.
- Тебе, - говорит, - дома сидеть, за домом смотреть - тебе задок.
Потом отрезал лапки и подаёт сыновьям.
- Вам, - говорит, - ножки - топтать отцовские дорожки.
А дочерям крылья.
- Вы, - говорит, - скоро из дома улетите, вот вам по крылышку. А остаточки себе возьму!
И взял всего гуся.
Барин посмеялся, дал мужику хлеба и денег.
Услыхал богатый мужик, что барин за гуся наградил бедного мужика хлебом и деньгами, зажарил пять гусей и понёс к барину.
Барин говорит:
- Спасибо за гусей. Да вот у меня жена, два сына, две дочки - всех шестеро. Как бы нам поровну разделить твоих гусей?
Стал богатый мужик думать и ничего не придумал.
Послал барин за бедным мужиком и велел делить.
Бедный мужик взял одного гуся, дал барину с барыней и говорит:
- Вот вас трое с гусём.
Одного дал сыновьям:
- И вас, - говорит, - трое.
Одного дал дочерям:
- И вас трое.
А себе взял двух гусей.
- Вот, - говорит, - и нас трое с гусями, - всё поровну.
Барин посмеялся и дал бедному мужику ещё денег и хлеба, а богатого прогнал.
Хаврошечка
Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.
К таким-то и попалась Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли её эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткёт, она и прядёт, она и прибирает, она и за всё отвечает.
А были у её хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая Триглазка.
Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала - и слова доброго никогда не слыхала.
Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
- Коровушка-матушка! Меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.
А коровушка ей в ответ:
- Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь - все будет сработано.
Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого - все готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.
Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке ещё больше работы задаст.
Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет её, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке.
Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:
- Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?
Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:
- Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка всё наткала, и побелила, и в трубы скатала.
Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь - Двуглазку:
- Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.
Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:
- Спи, глазок, спи, другой!
Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка всё спала.
Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь - Триглазку, а сироте ещё больше работы задала.
Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.
Хаврошечка поет:
- Спи, глазок, спи, другой!
А о третьем глазке и забыла.
Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и всё видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.
Триглазка вернулась домой и матери всё рассказала.
Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:
- Режь рябую корову!
Старик и так и сяк:
- Что ты, старуха, в уме ли? Корова молодая, хорошая!
- Режь, да и только!
Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:
- Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.
А коровушка ей отвечает:
- А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.
Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса её в рот не брала, косточки её зарыла и каждый день в саду поливала.
И выросла из них яблонька, да какая! Яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо - останавливается, кто проходит близко - заглядывается.
Много ли времени прошло, мало ли - Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек - богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:
- Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдёт.
Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.
А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.
Сестры хотели их сбить - листья глаза засыпают, хотели сорвать - сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались - руки изодрали, а достать не могли.
Подошла Хаврошечка - веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.
Былины
Илья Муромец и Калин-Царь
Как Владимир князь да стольнокиевский
Поразгневался на старого казака Илью Муромца,
Засадил его во погреб во глубокиий,
Во глубокий погреб во холодныий
Да на три-то года поры-времени.
А у славного у князя у Владимира
Была дочь да одинакая,
Она видит: это дело есть немалое,
Что посадил Владимир князь да стольнокиевский
Старого казака Илью Муромца
В тот во погреб во холодный.
А он мог бы постоять один за веру,
за отечество,
Мог бы постоять один за Киев-град,
Мог бы постоять один за церкви за соборные,
Мог бы поберечь он князя да Владимира,
Мог бы поберечь Опраксу Королевичну.
Приказала сделать да ключи поддельные,
Положила-то людей да потаённыих,
Приказала-то на погреб на холодный
Да снести перины да подушечки пуховые,
Одеяла приказала снести тёплые,
Она ествушку поставить да хорошую
И одежду сменять с нова-на́-ново
Тому старому казаку Илье Муромцу.
А Владимир-князь про то не ведает.
И воспылал-то тут собака Калин-царь
на Киев-град,
И хотит он разорить да стольный Киев-град,
Чернедь-мужичков он всех повырубить,
Божьи церкви все на дым спустить,
Князю-то Владимиру да голову срубить
Да со той Опраксой Королевичной.
Посылает-то собака Калин-царь посланника,
А посланника во стольный Киев-град,
И дает ему он грамоту посыльную.
И посланнику-то он наказывал:
"Как поедешь ты во стольный Киев-град,
Будешь ты, посланник, в стольном Киеве
Да у славного у князя у Владимира,
Будешь у него на широком дворе
И сойдешь как тут ты со добра коня,
Да й спущай коня ты на посыльный двор,
Сам поди-ко во палату белокаменну;
Да пройдёшь палатой белокаменной,
Войдёшь в его столовую во горенку,
На пяту́ ты дверь да поразмахивай,
Не снимай-ко кивера с головушки,
Подходи-ко ты ко столику к дубовому,
Становись-ко супротив князя Владимира,
Полагай-ко грамоту на золот стол,
Говори-ко князю ты Владимиру:
"Ты Владимир, князь да стольнокиевский,
Ты бери-тко грамоту посыльную
Да смотри, что в грамоте написано,
Да гляди, что в грамоте да напечатано;
Очищай-ко ты все улички стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие
По всему-то городу по Киеву,
А по всем по улицам широкиим
Да по всем-то переулкам княженецкиим
Наставь сладких хмельных напиточков,
Чтоб стояли бочка-о́-бочку близко-по́-близку,
Чтобы было у чего стоять собаке царю Калину
Со своими-то войсками со великими
Во твоем во городе во Киеве".[Приезжал посол в стольный Киев-град
Ко князю ко Владимиру на широкий двор.
Спущает коня на посыльный двор,
Сам идет в палату белокаменну;
На пяту он дверь поразмахивал,
Креста он не клал по-писаному,
И не вел поклонов по-учёному
Ни самому-то князю Владимиру,
И ни его князьям подколенныим.
Полагал он грамоту посыльную на золот стол.]Тут Владимир князь да стольнокиевский
Брал-то книгу он посыльную,
Да и грамоту ту распечатывал,
И смотрел, что в грамоте написано,
И смотрел, что в грамоте да напечатано,
И что велено очистить улицы стрелецкие
И большие дворы княженецкие,
Да наставить сладких хмельных напиточков
А по всем по улицам по широкиим
Да по всем-то переулкам княженецкиим.
Тут Владимир князь да стольнокиевский
Видит: есть это дело немалое,
А немалое, дело-то, великое,
А садился-то Владимир да на червлёный стул.
Да писал-то ведь он грамоту повинную:
"Ай же ты собака да и Калин-царь!
Дай-ко мне ты поры-времечка на три года,
На три года дай и на три месяца,
На три месяца да ещё на три дня,
Мне очистить улицы стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие,
Накурить мне сладких хмельных напиточков
Да наставить по всему по городу по Киеву
Да по всем по улицам широкиим,
По всем славным переулкам княженецкиим".
Отсылает эту грамоту повинную,
Отсылает ко собаке царю Калину.
Ай собака тот да Калин-царь
Дал ему он поры-времечка на три года,
На три года дал и на три месяца,
На три месяца да ещё на три дня.
А неделя за неделей, как река, бежит,
Прошло поры-времечка да три года,
А три года да три месяца,
А три месяца и еще три дня.
Тут подъехал ведь собака Калин-царь,
Он подъехал ведь под Киев-град
Со своими со войсками со великими.
Тут Владимир князь да стольнокиевский,
Он по горенке да стал похаживать,
С ясных очушек он ронит слезы горючие,
Шёлковым платком князь утирается,
Говорит Владимир-князь да таковы слова:
"Нет жива-то старого казака Ильи Муромца,
Некому стоять теперь за веру, за отечество,
Некому стоять за церкви ведь за Божие,
Некому стоять-то ведь за Киев-град,
Да ведь некому сберечь князя Владимира
Да и той Опраксы Королевичны!"
Говорит ему любима дочь таковы слова:
"Ай ты батюшко Владимир, князь наш
стольнокиевский,
Ведь есть жив-то старый казак да Илья Муромец,
Ведь он жив на погребе на холодноем".
Тут Владимир князь да стольнокиевский,
Он скорёшенько берет да золоты ключи
Да идет на погреб на холодный,
Отмыкает он скоренько погреб да холодный
Да подходит ко решёткам ко железныим;
Растворил-то он решётки да железные,
Да там старый казак да Илья Муромец,
Он во погребе сидит-то, сам не старится,
Там перинушки, подушечки пуховые,
Одеяла снесены там тёплые,
Ествушка поставлена хорошая,
А одежица на нём да живет сменная.
Он берет его за ручушки за белые,
За его за перстни за злачёные,
Выводил его со погреба холодного,
Приводил его в палату белокаменну,
Становил-то он Илью да супротив себя,
Целовал в уста его во сахарны,
Заводил его за столики дубовые,
Да садил Илью-то он подле себя,
И кормил его да ествушкой сахарною,
Да поил-то питьицем медвяныим,
Говорил-то он Илье да таковы слова:
"Ай же старый ты казак да Илья Муромец!
Наш-то Киев-град нынь в полону стоит,
Обошел собака Калин-царь наш Киев-град
Со своими со войсками со великими.
А постой-ко ты за веру, за отечество,
И постой-ко ты за славный Киев-град,
Да постой за матушки Божьи церкви,
Да постой-ко ты за князя за Владимира,
Да постой-ко за Опраксу Королевичну!"
Как тут старый казак да Илья Муромец
Выходил он со палаты белокаменной,
Шёл по городу он да по Киеву,
Заходил в свою палату белокаменну,
Да спросил-то как он паробка любимого,
Шел со паробком да со любимыим
На свой на славный на широкий двор.
Заходил он во конюшенку в стоялую,
Посмотрел добра коня он богатырского.
Говорил Илья да таковы слова:
"Ай же ты, мой паробок любимый,
Хорошо держал моего коня ты богатырского!"
Выводил добра коня с конюшенки стоялыи.
Ай на тот на славный на широкий двор.
Ай тут старый казак да Илья Муромец
Стал добра коня он засёдлывать:
На коня накладывает потничек,
А на потничек накладывает войлочек,
Потничек он клал да ведь шелковенький,
А на потничек подкладывал подпотничек,
На подпотничек седелко клал черкасское,
А черкасское седелышко не держано,
И подтягивал двенадцать подпругов шелковых,
И шпилечики он втягивал булатные,
А стремяночки покладывал булатные,
Пряжечки покладывал он красна золота,
Да не для красы-угожества,
Ради крепости всё богатырскоей:
Ещё подпруги шелковы тянутся, да они
не́ рвутся,
Да булат-железо гнётся, не ломается,
Пряжечки да красна золота,
Они мокнут, да не ржавеют.
И садился тут Илья да на добра коня,
Брал с собой доспехи крепки богатырские:
Во-первых, брал палицу булатную,
Во-вторых, брал копьё бурзамецкое,
А ещё брал свою саблю вострую,
А ещё брал шалыгу подорожную,
И поехал он из города из Киева.
Выехал Илья да во чисто поле,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим
Посмотреть на войска на татарские:
Нагнано-то силы много-множество.
Как от покрику от человечьего,
Как от ржанья лошадиного
Унывает сердце человеческо.
Тут старый казак да Илья Муромец
Он поехал по раздольицу чисту полю,
Не мог конца-краю силушке наехати.
Он повыскочил на гору на высокую,
Посмотрел на все на три-четыре стороны,
Посмотрел на силушку татарскую,
Конца-краю силы насмотреть не мог.
И повыскочил он на́ гору на дру́гую,
Посмотрел на все на три-четыре стороны,
Конца-краю силы насмотреть не мог.
Он спустился с той со горы со высокий,
Да он ехал по раздольицу чисту полю
И повыскочил на третью гору на высокую,
Посмотрел-то под восточную ведь сторону,
Насмотрел он под восточной стороной,
Насмотрел он там шатры белые
И у белых у шатров-то кони богатырские.
Он спустился с той горы высокий
И поехал по раздольицу чисту полю.
Приезжал Илья ко шатрам ко белыим,
Как сходил Илья да со добра коня
Да у тех шатров у белыих
А там стоят кони богатырские,
У того ли полотна стоят у белого,
Они зоблют-то пшену да белоярову.
Говорит Илья да таковы слова:
"Поотведать мне-ка счастия великого".
Он накинул поводья шелковые
На добра коня да богатырского
Да спустил коня ко полотну ко белому:
"Ай допустят ли-то кони богатырские