- Иди в дом, мне нужно с Тимофеем поговорить, - сказала она.
- Что я, маленький? - обиделся Сережа.
- Я тебя очень прошу. - Она сделала ударение на слове "очень".
Сережа пожал плечами, бросил на Сороку сочувственный взгляд и, положив светлячка на лист подорожника, ушел в дом, громко хлопнув в сенях дверью.
Повисла тяжелая тишина. Алена, машинально уперев руки в бока, стояла в воинственной позе напротив и смотрела на него. Он сделал было движение, чтобы встать, но потом раздумал. Алене удобнее будет разговаривать с ним, глядя на него сверху вниз. Она покосилась в ту сторону, где стояли Гарик и Нина, и негромко спросила:
- Зачем ты это сделал?
- Что именно?
- Ты все еще считаешь себя Президентом Каменного острова? - с издевкой сказала она. - Я думала, что с этой детской игрой покончено. Я думала, что Президент давно ушел в отставку.
- Я не понимаю: о чем ты говоришь?
- Ты все отлично понимаешь! - взорвалась она. - Зачем ты оскорбил его на берегу?
- Это он тебе сказал?
- Неужели ты думаешь, что Борис способен пожаловаться на тебя? Или вообще на кого-нибудь?
- Да нет, не думаю, - ответил он, с интересом наблюдая за ней. Еще никогда он не видел ее такой злой. Может быть, стоило бы рассказать ей о том, что нынче произошло на берегу сразу после восхода солнца, но его глубоко уязвили пренебрежительные, обидные слова о "детской игре" на Каменном острове. Он и сейчас не считал, что они занимались детскими играми.
- Ты обидел его, потому что он мне понравился, - сказала она. - Разве не так?
- Ты ведь сама не веришь в это, - с досадой ответил он, окончательно уверившись, что не стоит Алене рассказывать о том, как Борис убил ручную косулю. По глазам видно: что сейчас ни говори Алене, она правильно тебя не поймет. Слишком ослеплена… любовью или гневом? Поди разбери этих девчонок!
- Вы все мне противны: и ты и Гарик! - продолжала в запальчивости выкрикивать Алена. - Если бы вы знали, какая мне зеленая тоска с вами! Ну, что тебе сделал Боря? Поймал в твоем озере пять паршивых щук? За это надо было его снасти в озеро кидать, да?..
"Значит, кое-что он рассказал…" - подумал Сорока.
- Если вымахал под потолок да натренировал свои мышцы, думаешь, теперь любого можешь безнаказанно задевать? Это низко, Тимофей! И я не ожидала от тебя такого… Я всегда считала тебя умным, благородным, справедливым… Где же здесь справедливость? Да, он мне очень понравился, он не такой, как ты и Гарик…
- И совсем не такой, как ты думаешь, - не удержался и ввернул Сорока.
- Может, в конце концов, и мне кто-нибудь понравиться? - не слушая его, продолжала она. - А этот, - пренебрежительный кивок в ту сторону, где стояли Нина и Гарик (правда, их уже там не было: хитрый Гарик, видя, что запахло скандалом, увел Нину по тропинке в лес), - будет вечно пилить меня и выяснять, о чем я с ним говорила? Потом будет дуться целую неделю, ходить с обиженной физиономией? Да что вы за жизнь мне создали! Друзья называется…
Алена вдруг обмякла, в глазах сверкнули слезы. Прикусив нижнюю губу, она сбросила с ног туфли, подошла к скамейке и села рядом. Плечи ее затряслись, она уткнулась лицом в его грудь и зарыдала. Он растерялся, даже побледнел. Легонько обнял ее и стал осторожно гладить по вздрагивающим плечам. Волосы ее он неловко отводил в сторону, но они снова рассыпались и закрывали лицо. Он стоически стерпел ее несправедливые упреки, а вот слезы вызвали смятение. Он уже ничего толком не понимал и не знал, что нужно делать. Даже хотел было позвать Сережу, но раздумал: незачем ему видеть сестру в таком состоянии.
Выплакавшись, Алена вытерла нос носовым платком и, повернувшись к нему, спросила:
- Наверное, тушь с ресниц размазалась?
- Тушь? - глуповато уставился он на нее.
- Тимофей, я, кажется, и вправду влюбилась, - жалобно сказала она, глядя затуманенными глазами на озеро. - Он мне понравился еще там, в Комарове, когда ты подрался с ними…
Он почувствовал, как неприятно заныло в правом боку, хотел что-то сказать, но голос ему не повиновался. И тогда он, отвернувшись, прокашлялся. А когда снова повернулся к ней, лицо было обычным: спокойным и непроницаемым.
- Сдается мне, ты сделала очень неудачный выбор, - сглотнув слюну, ответил он.
- Неужели ты думаешь, я в Гарика когда-нибудь была влюблена?
- Он был в тебя влюблен.
- Дурачок, я любила тебя, - просто сказала она. - А ты мне все время подсовывал Гарика… Все три года я тебя любила. И ты не мог этого не знать… Иначе ты глупый и слепой! Бесчувственный, холодный чурбан!
- Черт возьми!.. - хрипло вырвалось у него.
- А ты все сделал, чтобы убить во мне любовь… Когда мне хотелось видеть тебя, ты исчезал на месяцы, когда я тянулась к тебе (рано или поздно ты всегда появлялся!), я натыкалась на холодильник… Если бы ты знал, как я злилась тогда на тебя!.. Помнишь, один раз я встала из-за стола и ушла? Я сказала, что меня ждет подруга, а сама весь вечер просидела в сквере, напротив нашего дома… Ты прошел мимо и даже не посмотрел в мою сторону… Тебе стоило хотя бы один раз по-человечески поговорить со мной, отбросив проклятую невозмутимость, или хотя бы в такой момент посмотреть на меня - и я была бы счастлива. Но ты этого, Тимофей, не сделал. Ты всегда держал меня на расстоянии, которое измеряется таким благородным понятием, как дружба… А дальше - ни шагу! А мне мало одной дружбы, милый Тима! Ты разве не заметил, что я уже взрослая?
- Я многое проглядел… - глухо ответил он, глядя перед собой. На острове мелькнул огонек, но он не обратил на это никакого внимания.
- Зачем же ты, Тима, так безжалостно убил мою любовь?
- Ты права: я глухой и слепой, - сказал он.
Лучше бы Сорока ничего этого не слышал. По-прежнему жил рядом с ней и был уже одним этим счастлив. Он видел, что Алена не любит Гарика. Да и тот чувствовал, но был слишком самоуверенным, чтобы даже самому себе признаться в этом. Последнее время он больше разыгрывал из себя влюбленного, чем был влюблен на самом деле.
Так спрашивается: правильно ли вел себя Сорока, видя все это? Но, оказывается, его невмешательство никому не принесло пользы: ни Алене, ни Гарику. Даже наоборот: сам того не ведая, он доставил девушке много горьких минут. А ведь все, по-видимому, оттого, что он недостаточно был уверен в себе и в своих друзьях. Ему запомнилась где-то вычитанная строчка: "От недостатка уважения к себе происходит столько же пороков, сколько от излишнего к себе уважения".
Алена отвела рукой от лица волосы и посмотрела на озеро. Над сосновым бором небо было чистым, прозрачно-зеленым. Солнце скрылось за Каменным Ручьем, но его лучи, преломляясь, еще прорывались то здесь, то там. И от этой игры света и тени вода все время меняла свой цвет: то свинцовая, то иссиня-зеленая, то багровая, как закипающий в домне металл.
- То, что я сейчас скажу, - нарушила затянувшееся молчание Алена, тебе не понравится… Но если ты настоящий друг, постарайся понять меня… Только ты один виноват в том, что произошло. Ты и сейчас для меня, кроме отца, самый дорогой человек на свете, Тимофей… Не улыбайся! (Он и не думал!) Это правда. Но сейчас все мои мысли не с тобой, а с ним… Это налетело на меня нежданно-негаданно, как вихрь. И сама не узнаю себя. Скажи он: "Пойдем со мной хоть на край света!" - и я, не задумываясь, пошла бы…
- И он сказал? - откашлявшись, произнес Сорока.
- Да.
Она пошевелилась, но головы не повернула, не решаясь взглянуть на него.
Снова повисла долгая тяжелая пауза. Где-то за домом раздался негромкий девичий смех, потом приглушенный голос Гарика. Распахнулась дверь, на крыльце показался Сережа. Постоял, повертел головой, но, никого не увидев, зевнул и снова скрылся в доме. Немного погодя квадратное окно с синими наличниками мягко осветилось: Сережа запалил керосиновую лампу.
- Я чувствую себя виноватой в том, что произошло.
- Ты здесь ни при чем!
- Я поеду с ними, - сказала она.
- В машине места для тебя нет. Их же пятеро!
- Нина остается здесь… - совсем тихо ответила Алена. - Вместо меня. Она будет о вас заботиться.
- Вон оно что… - сказал Сорока. - Вы все продумали.
- Так надо, Тима.
- Кому надо? - гневно выкрикнул он. - Ему?
- Мне, - удивленно взглянула на него Алена. - И пожалуйста, не кричи на меня.
- Это будет большая ошибка с твоей стороны, - совладав с собой, сказал Сорока.
- Возможно, - согласилась она. - Но я не могу ничего с собой поделать… Понимаешь, это сильнее меня.
- Тогда о чем мы говорим? Ты уже все решила.
- Я думала, ты меня станешь отговаривать… - разочарованно ответила она. - Больше того: не отпустишь.
- Я не хочу, чтобы ты обо мне плохо думала.
На этот раз она повернулась к нему и заглянула в глаза.
- Оказывается, ты меня неплохо знаешь!
- К сожалению, я только сейчас стал тебя по-настоящему узнавать, - с горечью вырвалось у него. - Слишком поздно!
- Ты ведь так и не сказал: любишь ли ты меня?
- Теперь это не имеет значения.
- А все-таки? Любишь или нет? - Ее губы совсем близко, красивые глаза сейчас совсем черные, и в них яркий блеск.
- Я тебе этого не скажу, - отвернулся он.
- Вот! - торжествующе воскликнула она. - Ты и сам не знаешь! Верно? Не знаешь ведь?
Зачем она так? Теперь-то он наверняка все знает, но что это может изменить?..
- Пусть будет так, - против воли согласился он.
- Ты гордый парень, Тима, - сказала она. - И ты не можешь быть другим. Наверное, и не надо.
- Когда ты уезжаешь? - спросил он.
- Завтра утром. Мы поедем в Москву, потом во Владимир, Суздаль… - Она запнулась, подцепила пальцами ног влажный песок и подбросила вверх. - Я вернусь через неделю. Самое позднее - через десять дней.
- А как же… - Он кивнул на дом, за которым слышались приглушенные голоса Гарика и Нины.
- Гарику это уже безразлично, - усмехнулась она. - Выходит, зря ты так старался для друга, Тимофей? - Она насмешливо посмотрела на него.
- Выходит, - сказал он. - Я не про Гарика - про Сережу.
- Ты ему сам объяснишь.
- К чему тогда эта комедия: любишь - не любишь?
- Это не комедия, Тимофей, - серьезно сказала она.
Он резко поднялся и сразу заслонил собой озеро, остров.
- Тебе надо выспаться перед дорогой, - сказал он, глядя в сторону. Ветерок, взрябивший воду у берега, зашуршал осокой.
- Ты верен себе, - сказала она. - Опять заботишься… - Она вскочила со скамейки и подняла вверх лицо, стараясь заглянуть ему в глаза. - Послушай, Тимофей… Выбирай одно из двух: если ты скажешь, чтобы я осталась, я никуда не поеду, как бы ни хотелось, но… но, возможно, никогда тебе этого не прощу. Даже, может быть, возненавижу. Или - я поеду, но ты никогда меня за это не будешь осуждать, что бы ни случилось…
- В таком случае поезжай, - сказал он, глядя ей в глаза. Нет, он первым ни за что не отведет свой взгляд. Что у нее сейчас на уме? И почему иногда так трудно понять близкого человека? Да и в самом себе подчас невозможно разобраться. Он готов полжизни отдать, лишь бы она не поехала с этим… Но у него нет таких слов, которые бы ее остановили. А и были бы, он вряд ли их произнес бы…
Она взмахнула ресницами, потом опустила глаза. Щеки у нее бледные, под глазами тени. Ковыряя ногой песок, с грустью произнесла:
- Теперь я убедилась, что ты меня не любишь…
- Хватит об этом, - резко сказал он. На сегодня с него достаточно! Даже ради нее, Аленки, он не станет унижаться, умолять, чтобы осталась… Она не верит. Если силой задержать, она не простит ему. Будет молча презирать. И потом чего воду в ступе толочь? Он-то знает, как ей трудно было решиться на этот шаг. А уж раз решилась - бесполезно отговаривать. Он это сразу понял, и весь последующий разговор был для него мучительным. Алена чувствовала, что делает ему больно. Ей хотелось как-то успокоить, смягчить этот страшный удар по его самолюбию… Иначе бы она никогда не сказала, что была в него влюблена… Да и впрямь была ли влюблена? Может, все это, жалеючи его, она придумала под влиянием минуты?..
От этой мысли ему стало еще горше: Сорока не мог терпеть, когда его жалели. Правда, это очень редко случалось, чаще всего ему приходилось кого-нибудь жалеть и защищать… Ну, сколько еще она его будет мучить? Он хотел повернуться и уйти, но не мог. Какая-то непонятная сила удерживала его на месте.
- Ты не будешь презирать меня? - дотронулась она до его руки. Пальцы у нее - как ледышки. А глаза глубокие и грустные. Все-таки она чувствовала себя предательницей по отношению к нему, и ей было тяжело.
- Пока, - произнес он пустое, равнодушное слово, проклиная себя в душе, что продолжает стоять и чего-то ждать, вместо того чтобы повернуться и уйти куда глаза глядят, только бы не стоять вот так пнем и не ждать у моря погоды.
Она вскинула руки и хотела обхватить его за шею, но он на лету поймал ее за запястья, будто ждал этого движения, и осторожно отвел в сторону.
- Тебе ведь этого не хочется, - мягко произнес он.
- Хочется! - срывающимся голосом крикнула она, и за домом сразу затихли голоса. - Откуда ты знаешь, что мне хочется, а чего не хочется?!
Он ничего не ответил, повернулся и зашагал вдоль берега не к дому, а к лесу. Резиновые подошвы с мышиным писком впечатывались в песок. Высокая фигура скоро растворилась в сумраке, затерялась среди смутно черневших стволов деревьев.
Алена, опершись одной рукой о спинку скамейки, смотрела ему вслед. По щекам ее струились слезы. "Так и надо тебе, дурак несчастный! - шептала она. - Я помучилась из-за тебя… Помучайся теперь ты!.."
И все-таки она не выдержала, в носках побежала вслед за ним, но, поравнявшись с кустами, остановилась.
- Вернись, Тимофей! - крикнула она.
Ей откликнулось лишь лесное эхо.
Глава семнадцатая
На суглинистый проселок из березняка выскочил пепельного цвета рослый зайчонок, на миг замер, вытянувшись столбиком, подвигал маленьким треугольным носом и снова бросился в лес. Он пробежал всего в двух шагах от толстой сосны, что росла на обочине. Немного погодя из тех же кустов вымахнула рыжая лиса с белым пятном на широком лбу. Зыркнув по сторонам желтыми глазами, остановилась, пошевелила острыми ушами и вдруг зевнула. Обнюхав то место, где постоял зайчонок, лиса было устремилась по его следам, но, добежав до обочины, резко остановилась с поднятой передней лапой. Так охотничья собака делает стойку перед обнаруженной дичью. Беспокойно втягивая в себя воздух, хищница попятилась назад. Сердито фыркнув, лиса крутнулась на месте, будто хотела ухватить собственный хвост мелкими острыми зубами, и исчезла в березняке.
Со стороны деревни послышался шум мотора. Из высокой травы, что неровной полосой тянулась между неглубокими колеями, с треском сорвался некрупный тетерев. Блеснув на солнце рябым оперением, скрылся меж деревьев. Покачиваясь на колдобинах и объезжая полувысохшие лужи с черной грязью, машина приближалась. Когда до толстой сосны, мимо которой проскочил зайчонок, осталось метров тридцать, из-за нее вышел на проселок Сорока. Расставив ноги, он утвердился посередине дороги и стал смотреть на приближающиеся "Жигули". За рулем сидел Длинный Боб, рядом Алена. На заднем сиденье разместились близнецы и Глеб.
Машина, не сбавляя скорости (она шла по неровной дороге километров сорок в час), приближалась. Хотя день был и солнечный, порывистый ветер раскачивал вершины деревьев. Редкие белесые облака, почти не загораживая солнцу низко проплывали над лесом. Их легкие кружевные тени то и дело пересекали дорогу.
- Вот болван! - проворчал Борис, нажимая на клаксон. - Пьяный, что ли?
Человек на пустынном лесном проселке даже не пошевелился.
- Боже мой, Сорока! - воскликнула Алена. На щеках ее выступил румянец.
- Сорока-воровка, - усмехнулся Борис. - Хочет тебя, Алена, умыкнуть… в свое гнездо!
Одна скула у него залеплена пластырем, наполовину уменьшившийся глаз блестел из-под нахмуренной брови синей льдинкой.
- Изображает из себя светофор! - заметил Глеб. Пугни-ка его, Боря…
- Давайте лучше возьмем его с собой? - предложила Аня.
- Я сяду к нему на колени, - беспечно засмеялась Оля.
Машина, не снижая скорости, приближалась к Сороке. Алена растерянно смотрела на него. Высокий, широкоплечий, он будто врос в землю. Лишь сузившиеся глаза выдают напряженность. Он немного подался вперед, будто приготовился на таран принять машину.
Борис, улыбаясь, рулил прямо на него. Алена встревоженно повернулась к нему:
- Ты же его задавишь!
Борис молчал. Красивое лицо его было спокойным, руки крепко держали оплетенную коричневым пластиком с кнопками баранку.
На заднем сиденье притихли. В зеркальце мелькнуло испуганное лицо одной из сестер. Сейчас Алена не сказала бы, кто это: Аня или Оля.
- Что ты делаешь, Борис… - послышался сзади приглушенный девичий голос.
- Стой! Он не сойдет с дороги! Неужели не видишь?! - почти шепотом произнесла вторая сестра.
- Почему я должен уступать ему дорогу? - не поймешь, всерьез или в шутку, сказал Борис.
- Остановись! - крикнула Алена. Ей показалось, что Сорока уже навис над радиатором и сейчас… Она изо всех сил крутанула руль на себя, послышался визг торм скрежет днища о песок, затем глухой сильный удар, веселый переливчатый звон разбитого стекла - и машина остановилась.
- Приехали!.. - Борис ругнулся, распахнул дверцу и, сложившись почти пополам, выскочил из машины.
- Он с ума сошел! - растерянно проговорила Алена. И непонятно было, к кому это относится: к Борису или Сороке.
- Не задели? - спросила Оля, испуганно тараща карие глаза.
- Какой смелый этот парень, Сорока! - с восхищением произнесла Аня.
- Правая фара тю-тю! - присвистнул расстроенный Глеб, выбираясь вслед за Борисом.
Алена не смогла открыть дверцу: ольховый куст плотно подпер ее своими согнувшимися в дугу ветвями. Она выбралась из машины, проскользнув под рулем, через дверь водителя. И сразу почувствовала, как ее кто-то крепко взял за руку и увлекает в сторону. Ошеломленная всем происшедшим, она сразу не сообразила, что это Сорока. Попыталась вырвать руку, но не тут-то было: Сорока не отпускал.
- Куда ты меня тащишь? - наконец возмутилась она.
- Домой, - спокойно ответил он. - Куда же еще?
- Да подожди ты, сумасшедший! - воскликнула она, ухватившись рукой за тонкую березу.
Он остановился, бросил взгляд через плечо, туда, где, нелепо вывернувшись с дороги, уткнулась носом в толстую сосну машина. Глеб, присев на корточки и что-то бормоча себе под нос, ощупывал бампер и вдавленную внутрь решетку радиатора. Борис, прислонившись к машине спиной, курил, бросая сумрачные взгляды на Алену и Сороку. Близнецы, выбравшись из машины, поохали-поахали, затем напали у самой обочины на спелую землянику и, забыв про все на свете, лакомились, весело переговаривались друг с другом. Они вдвоем никогда не скучали.
- Что это тебе вдруг взбрело… лезть под машину? - взглянула на него Алена.
- Я совсем забыл… - очнувшись от своих мыслей, пробормотал он. И лицо у него было виноватое.
- Что ты забыл?
- Поздравляю… У тебя сегодня день рождения, ответил он. - Стол накрыт, и тебя все ждут.