Семен Антонович и его помощники - судьи волновались не меньше других. Они видели, что Сизов бьет рекорд Баландина, показывая исключительное время. Сейчас он выйдет на прямую. Еще несколько мгновений - и остановленный секундомер покажет пятьдесят семь секунд. Ну, может быть, еще одну или две десятых секунды, ничуть не больше! Нет, нет! Это ясно!
Толпа свистела, махала шапками, неистово кричала в один голос:
- Си-и-и-зов!!
Коля выходил из виража. Он последний раз сжался в комочек, присел на левую ногу, сделав резкий наклон, и вдруг… Словно неведомая воздушная волна бросила его в сторону. Он звонко вскрикнул, взмахнул в отчаянии руками, пытаясь удержать равновесие, но, увлекаемый инерцией, повалился на лед, перевернулся через голову и, проехав на спине до края дорожки, закопался в снежный сугроб.
На руках его унесли в раздевалку. Он не мог встать на левую: ногу. Всё лицо его, порезанное жесткими льдинками, было в мелких царапинах.
На все вопросы ребят он ничего не отвечал. И только когда Семен Антонович, осторожно расшнуровывая ему ботинки, нагнулся и ласково шепнул: "Ах, дорогой ты мой… Что же это случилось такое?" - губы Сизова задрожали: "Ремешок… Нужен был ремешок…" - И слеза, обжигая царапины, скользнула по его лицу.
Утром вся школа знала об этом случае.
Со слов ребят, которые слышали, как Сизов попросил у Баландина ремешок, история эта стала известна всем.
Первым, кого встретил Баландин в этот день, был друг, верный почитатель его спортивного дарования и болельщик - Мишка. Он угрюмо, с презрением посмотрел на Баландина и сказал:
- Подло! Я тебе больше не друг! Это очень подло!
И, невзирая на негодующие протесты нянечки-гардеробщицы, сплюнул на пол и яростно растер ногой.
Когда Баландин вошел в класс, его встретило полное молчание. Но он чувствовал, что в этой тишине уже родились жесткие и гневные слова осуждения. От них не удастся весело отмахнуться. Они потребуют ответа.
Весь в отца!
Глупая кличка прилипла к Мите Кудрявцеву уже на второй день после приезда в лагерь. Но она продержалась не долго. На этот раз любители приклеивать ярлычки явно просчитались, попали впросак и теперь готовы были уверять всех и каждого, что они и не думали обзывать Митю "мазилой".
Когда старшая пионервожатая Татьяна Сергеевна предложила ребятам написать о том, какими бы делами они хотели в лагере заниматься, поступило много записок. Тут были заявки шахматистов и рыболовов, туристов и ловцов певчих птиц, спортсменов и вышивальщиц, сборщиков ягод и грибов, певцов и танцоров, музыкантов и садоводов. Нашелся даже охотник, который хотел истреблять волков. А одна девочка высказала желание организовать ансамбль "пионерской березки" и поехать на гастроли в Польшу, где живет ее подружка, с которой она переписывается. Удивил Татьяну Сергеевну Митя Кудрявцев. Он проявил особый, повышенный интерес к… малярному делу. "Футбол - это, конечно, хорошо, но красить интересней!" - приписал он в скобках и жирно подчеркнул последнее предложение.
- Что же ты хочешь красить? - спросила его Татьяна Сергеевна.
Она посмотрела вокруг себя, словно поискала глазами какой-нибудь предмет, который бы нуждался в окраске, но ничего не нашла. Кругом сверкали лаки и эмали, начиная от флагштока на пионерской линейке и кончая ярко пламеневшими пожарными ведрами на белоснежной стене столового павильона.
- Я, право, не знаю, что тебе предложить… - недоумевающе пожала она плечами. - Впрочем, есть одно дело. Перекрась, пожалуйста, два щита: один для объявлений, а другой для стенгазеты. Они какого-то неприятного коричневого цвета. Сделай их белыми. Кстати, у меня на подоконнике стоит кем-то забытая большая банка гуаши.
- Это не годится, - сказал Митя.
- Почему? - удивилась Татьяна Сергеевна.
- Гуашь не масляная краска, слиняет от непогоды. А белый цвет утомляет зрение. На солнце и вообще в ясную погоду на таком щите ничего не прочитаешь - до боли будет слепить глаза, заплачешь. А потом… и щиты белые и бумага белая - сольется всё.
Татьяна Сергеевна внимательно посмотрела на Митю и одобрительно улыбнулась:
- Я не знала, что ты так разбираешься в этом деле. Ну что ж, хорошо. Я напишу записку завхозу, чтобы он выдал тебе нужные краски и всё, что полагается. А ты крась по своему усмотрению, как находишь нужным. Пока щиты, а там посмотрим…
Сразу же как только горн прозвенел на полдник, Митя вскочил с кровати. Он не спал и нетерпеливо дожидался окончания часа отдыха. Быстро развязав свой рюкзак, он достал небольшой целлофановый мешочек. Сквозь прозрачную оболочку ясно были видны две кисти и маленькая щетка, похожая на сапожную или платяную, но с ручкой.
- Это для чего? Зачем? - заинтересовались ребята. - Неужели привез с собой, в лагерь, а? Потеха! Вот чудак-то! Покажи хоть…
И они, не спрашивая его разрешения, бесцеремонно вытряхнули содержимое мешочка на кровать.
Митя терпеливо дал всем поглядеть и спокойно объяснил:
- Да, привез. Ну и что? Это мне всё папа подарил. Плоская кисть называется "флейц", а которая вроде щетки - "макловица". Для набивки "под торцы". Понятно?
Все удивленно промолчали, и никто ничего не понял. Только Сенька Горохов, который имел въедливую привычку говорить презрительно в нос и прибавлять чуть ли не к каждой фразе "Вот так, понимаешь!", сказал:
- Понятно! Мазила! Вот так, понимаешь!
Митя не обиделся. У него был миролюбивый характер. Да и стоило ли принимать близко к сердцу каждую мелочь? Но когда Митя явился к ужину с большим ультрамариновым пятном под глазом и голубенькими крапинками, которыми были усеяны его высокий лоб и волосы, дежурная по столовой Нюра Быстрова задержала его. А Сенька Горохов, который дежурил с ней на пару, сказал:
- Мазилы не пройдут! Вот так, понимаешь!
Пришлось идти в гараж к шофёру дяде Косте и оттираться ацетоном, а по возвращении в столовую выдержать придирчиво-строгий обзор бдительных контролеров и уже прилепившуюся кличку "мазила".
Но щиты были покрашены. Их поверхность, покрытая ультрамарином, казалась такой гладкой, словно к ней и не прикасалась кисть. По краям шла тонкая белая каемка. К ней очень искусно была пририсована синеватая полоска тени, и потому каемка издали выглядела выпуклой, как багет.
Митя считал эту работу пустяковой, и то, что на нее никто не обратил внимания, нисколько его не удивило. Татьяна Сергеевна, правда, похвалила. Но она всем, кто более или менее добросовестно выполнял ее поручения, говорила: "Молодец!"
Вслед за покраской щитов появились новые задания: надо было освежить эмалью волейбольную судейскую вышку, затем для военной игры потребовалось нарисовать на дощечках полтора десятка опознавательных знаков и покрасить руль у шлюпки. Словом, это была мелкая, поделочная, неинтересная работенка. Она не могла всерьез увлечь такого прирожденного маляра, каким был Митя Кудрявцев. Но Митя был рад и этому. Он красил… Ребята часто видели его в ветхой, застиранной до дыр и вымазанной всеми цветами радуги куцей футболке. Завидев Митю в этой рабочей спецовке, они отдавали салют и задорно кричали: "Привет главному мазиле!"
Слов нет, это была невеселая слава!
В один не очень прекрасный день, когда накрапывал мелкий дождичек, в лагерь неожиданно пожаловал санитарный инспектор. Тщательно осмотрев всё хозяйство, сопровождаемый завхозом и начальником лагеря, инспектор дошел до изолятора. Изолятором служил маленький стандартный павильончик с невысоким потолком и легкими стенами, покрашенными белой масляной краской. В первой комнате стояли три кровати, вторая комната, совсем маленькая, предназначалась для медсестры. Здесь были стол, стул и подобие буфета, где хранились медикаменты. Изолятор пустовал.
Оглядев его, инспектор спросил:
- Почему не произвели ремонт?
- Ремонт производили в прошлом году, - сказал завхоз.
- Всё кругом свежее, чистое, находится, как видите, в полном и образцовом порядке, - поддержал завхоза начальник лагеря.
- Я вижу, - строго прервал его инспектор. - По инструкции полагается производить побелку и окраску каждый год.
- Мы думали, что постольку поскольку… - начал было оправдываться начальник лагеря, но инспектор снова прервал его:
- Вам надо было не думать, а действовать согласно инструкции.
Он достал блокнот, написал в нем крупно "изолятор", поставил рядом большой вопросительный знак и сказал:
- Сегодня объездил половину района. Завтра всё закончу и снова буду у вас. Если к моему приезду изолятор не будет отремонтирован и в нем, к тому же, окажется больной ребенок, то вы понимаете?..
Инспектор молча пожал плечами, словно и сам не знал, что тогда произойдет. Он сунул свой блокнот в карман, сказал: "Желаю здравствовать!" - и отбыл из лагеря.
- Чудное положеньице… - почесал в задумчивости голову начальник лагеря. - Благодарю покорно. Где мы этому формалисту за сутки маляра найдем!
- Эх, вот незадача, - вздохнул с досадой и завхоз. - Я бы и сам сделал. Десять квадратных метров площади - подумаешь, проблема! Да ведь вы знаете, Андрей Петрович, - сказал он начальнику лагеря, - лес мне надо вывозить, а то в новом году опять без клуба останемся.
Словом, положение создалось не из приятных. Стали думать и гадать, как своими силами разделаться с этим ремонтом, который свалился как снег на голову. И тут вдруг неожиданно завхоз вспомнил про Митю Кудрявцева.
- Есть маляр! - закричал он обрадовано. - Честное пионерское, есть! Толковый паренек. Настоящий маленький мастер.
И завхоз рассказал начальнику лагеря о Кудрявцеве.
Через десять минут Митя с деловым и сосредоточенным видом придирчиво оглядывал изолятор. Постучав по стенкам, шаркнув несколько раз метлой по потолку, отколупнув с подоконника краску, он сказал:
- Справлюсь за день. Но нужен один подсобник на черную работу. - И, лукаво улыбнувшись, он назвал имя Сеньки Горохова. - Только прикажите, Андрей Петрович, чтобы Сенька слушался меня беспрекословно.
Завхоз оказался запасливым хозяином. В его кладовой удалось обнаружить две килограммовые банки зеленой масляной краски, около двадцати коробок сухих белил, литр сиккативу и даже несколько четвертушек отличного тихвинского живичного скипидара.
Митя внимательно проверил качество материала. Пять коробок сухого пигмента забраковал, - дата выпуска была двухгодичной давности, - а к остальному отнесся весьма снисходительно и сразу же отдал распоряжение своему подручному:
- Значит так, Сеня. Пока я буду приготовлять тут краску, ты натаскаешь в ведре с дровяного склада опилок и густо засыплешь площадь пола всего объекта, затем оботрешь сыроватой тряпкой стены, окна и подоконники. Ясно?
- Ясно, - повторил Сенька и мрачно прибавил: - Зашьешься ты, мазила, с этим делом. Но уж ладно, я помогу, раз меня сам Андрей Петрович просил. Я не гордый. Вот так, понимаешь!
И, взяв ведро, он отправился за опилками. Но на каждом шагу останавливался и объяснял всем встречным ребятам, что он получил от самого начальника лагеря специальное, особое задание, чтобы выручить Митьку-мазилу, который без него, Горохова, зашьется, а тогда будут такие неприятности всему руководству, что, может быть, даже лагерь закроют. Вот какое дело!
Между тем у Мити работа уже кипела. Растворив в скипидаре сухие белила и добавив к ним килограмм светло-зеленой краски и полтюбика "парижской сажи", Митя получил приятную блекло-салатного тона краску. Тщательно размешав всё это в жестяном ведерке, он закрыл его плотно газетой и отставил в сторону. Пол густо засыпали опилками. Теперь, первым долгом, предстояло промыть потолок теплой мыльной водой. Тут уж пришлось подмастерью Сеньке Горохову не раз прогуляться на кухню за кипяточком. Наконец потолок был промыт, как говорится, на совесть. Стены, окна и подоконники протерли мокрыми тряпками, и пока всё это сохло, друзья получили возможность пообедать. После обеда Сенька решил было "смыться", жалуясь на "смертельную усталость, боль в ногах и пояснице". Он требовал законного послеобеденного отдыха. Но Митя был непреклонен и пристыдил Сеньку.
- Задание же боевое, оперативное! Пойми ты! - говорил он взволнованно. - Кончим дело, тогда и отдохнем на славу.
Перед полдником, когда все ребята отдыхали в своих спальнях, маляр и его подручный начали побелку потолка. Работал, собственно, вначале один Митя, а Сенька только стоял, позевывая и придерживая стремянку, да время от времени, приняв от Мити кисть, нехотя и лениво обмакивал ее в меловой раствор. Но, когда, покончив с потолком, Митя начал красить стенку, Сенька оживился. Он уже не зевал и не отрываясь наблюдал за Митей с возрастающим интересом. А смотреть и в самом деле, как говорится, было любо-дорого! Маленькая ловкая рука Мити быстро и, кажется, без всяких усилий вела кисть то вдоль, то поперек стены, накладывая уверенные сочные мазки, потом энергично растирала их по стене и, наконец, легко и изящно, словно лаская стену, проводила сверху вниз ровный шлейф.
Сенька видел, что "мазила" работает ловко и умело. Не хотелось только это признать. Но оставаться равнодушным уже было невозможно. Сеньке прискучила однообразная никчемная работа подручного: то краску помешай, то подлей в нее скипидару, то плесни чуток сиккативу, то опять помешай… и так без конца. Тоска! И вот Сенька стал приставать к Мите:
- Слушай, дай покрасить, а? Дай, я тебе говорю! Что в самом деле! Я тоже могу… Вот так, понимаешь!..
Но Митя, не прекращая красить, спокойно уговаривал своего подручного:
- Погоди! Скоро эту полоску кончу, тогда и включим; наш конвейер…
- Конвейер? Что за конвейер? - удивился Сенька.
- А вот увидишь… Я буду красить, а ты за моей рукой пойдешь по пятам с макловицей - будешь набивать красочку…
Сенька, зная макловицу, уже вертел ее в руках и так и сяк, пытаясь приноровиться к набивке.
- Сейчас, сейчас!.. Не лезь раньше времени, - отстранял его руку Митя.
Наконец Митя дошел до подоконника и остановился. Затем взял в руки макловицу и показал Сеньке, как надо набивать ровными прямыми, одинаковой силы ударами, не смазывая краску, быстро, четко и без пропусков.
Сенька оказался на редкость понятливым подмастерьем, и вскоре они уже успешно работали вместе. Правда, кое-где Мите пришлось потом подправлять, но уж ничего не поделаешь - и опыт и сноровка приходят не сразу.
К вечеру, перед самым ужином, работа была кончена. Митя и Сенька, возбужденные, вспотевшие, измазанные краской и мелом, пошли под душ отмываться. А когда все ребята улеглись спать, в изолятор пришла уборщица тетя Маша и навела на паркетном полу такой блеск, что пол засиял, как зеркало.
На другой день ранехонько утром появился санитарный инспектор. Он был явно удивлен тем, что увидел, но скрыл это от окружающих. Он охотно подписал акт, дав высокую оценку санитарному состоянию лагеря, и, уже прощаясь у калитки с завхозом, сказал ему:
- Где это вы, милейший, на скорую руку подцепили такого умельца-мастера? Изолятор сработан мастерски. Видна рука большого специалиста. На пятерку с плюсом. Да-с!
- Понравилось! - удовлетворенно заметил завхоз и махнул рукой в сторону спортивной площадки, где Митя в этот момент догонял уходивший в аут мяч. Отсюда, издали, маленькая фигурка маляра казалась совсем миниатюрной.
- Вон наш умелец, - сказал с гордостью завхоз. - Полюбуйтесь! Наверно, не ожидали?
- Смеетесь, шутники… - ехидно подхихикнул инспектор. - Так я и поверил! У детишек до такой работы еще нос не дорос. В город за мастером сгоняли. Не пойму только, как это вы успели?.. Прыть, признаюсь, удивительная. Ну что ж… Желаю здравствовать!
Вокруг изолятора всё время вертелись ребята - любопытные. Они заглядывали в окна, пытались проникнуть внутрь помещения, всё осмотреть, а если не заметят, то и потрогать. Но завхоз предусмотрительно выставил надежную охрану из ребят первого отряда.
Пришла и Татьяна Сергеевна. Всё осмотрела, любуясь. Удивленно покачала головой, спросила:
- А где же главный мастер?
Митю позвали.
- Ну, я считаю, что ты просто настоящий молодец! - сказала она и ласково потрепала его по плечу. - Но только где же ты этому научился?
- А у меня папа маляр, - сказал Митя и достал из кармана спортивной курточки новенькую фотографию. - Вот посмотрите: отец в самом центре… Это - бригада коммунистического труда. Они, знаете, где сняты? На лесах под плафоном театра оперы и балета. А сейчас отец в Москве. В самом Кремле работает. Ох, красота у них там, наверно, работка! Фасонная! - прибавил он и восхищенно прищелкнул языком.
Татьяна Сергеевна перевела взгляд с фотографии на Митю. Большелобый и круглолицый, со светлыми, словно выгоревшими глазами и мягкой, чуть застенчивой улыбкой, он выжидательно поглядывал на Татьяну Сергеевну и, кажется, не сомневался в ее одобрении.
- Весь в отца, - сказала Татьяна Сергеевна. - Точная копия. Что ж, Митя Кудрявцев, можешь смело этим гордиться!
И она крепко пожала его руку.
На другой день на доске объявлений появился красиво обрамленный цветными рисунками приказ начальника лагеря с благодарностью Мите Кудрявцеву и Сене Горохову. А к вечеру в лагерь вернулся завхоз, который специально ездил в город, чтобы привезти назначенные в приказе премии. Они были вручены в торжественной обстановке на вечерней линейке. Трехтомник Пушкина - мастеру и однотомник - подмастерью, с надписями "За самоотверженный труд".
Больше всего гордился приказом и премией Сенька Горохов. И даже теперь, спустя почти год, о чем бы ему ни пришлось рассказывать при воспоминании о прошедшем пионерском лете, он неизменно начинает так: "Это всё чепуха! Вот когда нам с Митей пришлось красить изолятор - тут, я вам доложу, ребятишечки, было дело!.. Вот так, понимаешь!"
Пионерский маяк
Новая учительница должна была приехать вечерним поездом. Еще накануне звонили об этом по телефону из роно, и председатель колхоза обещал прислать на станцию лошадь.
Но с утра разыгрался такой дикий снежный буран, что колхозный конюх Иван Степанович с сомнением покачал головой: "Ну и ну!" Однако перечить председателю не стал: "Наряд есть наряд. Раз учительшу треба встретить, стало быть, точка!"
Иван Степанович запряг в легкие розвальни самого ходкого колхозного конягу, прихватил бараний полушубок да огромную доху, подбитую собачьей шерстью, затем "заправился" на дорогу двумя мисками жирных горячих щей и выехал на станцию.
Сумерки, ускоренные метелью, наступили рано. В густой снежной пелене едва виднелась санная колея. Вьюга уже намела на дорогу горбатые сугробы и теперь носилась по ним, свистя и завывая. Она хлестала путника по лицу обжигающей снежной пылью и слепила глаза.
Иван Степанович только привычно щурился да искоса поглядывал на коня, как тот воротит набок голову и пофыркивает.
"Тоже, вишь, бережется", - подумал Иван Степанович и не стал понукать. Не к спеху! Девять километров не велик прогон. Дорога известная: берегом реки, потом вдоль широких колхозных полей, а дальше, до станции, перелесками.
При выезде за околицу показалась школа. Она стояла на косогоре среди раскачиваемых бураном темных берез. Перед освещенными окнами кружились снежные вихри.