Рассказ Наталии Венкстерн для детей.
Издание 1928 г.
Наталия Венкстерн
АНДРЕЙКА НА ПЛОТУ
- Андрейка! Андрейка! Да где же ты?
Андрейкина мать, Настя, вышла на крылечко избы и вглядывается в быстро надвигающийся зимний сумрак.
- Андрейка! И куда, пострел, запропастился?
На дворе морозно; хвойный лес принахмурился под снежной шапкой и шумит глухо, глухо. Настина изба стоит на самом краю деревни; с одного бока лес, с другого - крутой склон, ведущий к реке. Река замерзла и под снегом кажется гладкой белой широкой дорогой. Здесь, на севере, в Архангельской губернии, где живет Андрейка, она замерзает надолго. Только в самом конце апреля, а иногда и в мае, забурлит, наконец., вода, растрескается лед, потекут ручьи, и оживится лес. Но сейчас еще далеко до этого; стоит глубокая зима. Настя стоит на крылечке, и ветер треплет кончики ее платка.
- Выйти не успела, как вся застыла; а мальчонка целый день на морозе - и не загонишь.
Но Настя не успевает додумать своей мысли, как неведомо откуда появляется перед ней фигурка самого Андрейки. Андрейке всего-навсего восемь лет, но роста он такого, что и десятилетнему впору. Он в полушубке, в валенках и поверх ушастой шапки еще обмотан материнским вязаным платком так, что только видны круглые глаза да нос пуговкой. Ресницы заиндевели, а нос стал красный, как вишня.
- Куда ж ты запропал, малый, а? Я кликала, кликала - голосу не подаешь.
- Тятьку встречал!
- Тятьку встречал, - передразнивает Настя, - забрал же себе в голову! Может, тятька только через неделю будет, а то и через две. Так и встречать его каждый день?
Настя входит в избу и за ней Андрейка, обколачивая о порог валенки. На столе стоит обед: круглая миска и две затейливо вырезанные деревянные ложки.
Андрейка скинул с себя полушубок и весь румяный, свежий, веселый уселся за стол. Он схватывает ложки и начинает ими стучать друг о дружку.
- Не балуй!
- Тятька ложки-то вырезал!
- Один свет в глазах у тебя, что тятька.
- Мамка, а скоро он вернется?
- А я почем знаю - он письма не прислал!
- А почему не прислал?
- А с кем же ему прислать, чудачок, само-то письмо не полетать. А кто к нам сюда забредет, разве медведь-лесовик.
Андрейка смеется.
- Вот с ним бы и прислал!
- Не догадался, видно!
Андрейка ест с большим аппетитом и замолкает, но не надолго. Он опять поднимает свой курносый, красный нос и спрашивает:
- Что ж он там деревья рубит, в лесу-то?
- Деревья рубит!
- А потом что делать будет?
- Потом возить!
- А потом?
- Ну, привезет и сложит на берег речки.
- Так и будут лежать?
- Что ж с ними сделается - так и будут лежать.
- Всегда?
- Зачем всегда? Дурачок! Весной сплавят лес-то!
- По реке?
- Ну, да, отец и сплавлять будет - на плоту.
Андрейка задумывается и глядит в окошко, за которым сгущается мгла.
- Счастливый тятька! Сколько на своем веку наглядится всего!
Еще год назад Андрейка не задавал матери таких вопросов. Маленький был, не думал ни о чем; бегал по деревне, баловался с ребятами.
Когда отец уезжал, не спрашивал, куда и надолго ли: только по вечерам иногда начинал скулить, как щеночек.
- Мамка, а тятька где? Скучно без тятьки!
- Молчи, молчи. Тятька лес рубить поехал: скоро вернется.
И Андрейка успокаивался. Уехал - приедет! Не стоит тосковать. Тятька привезет гостинец: ложек деревянных, деревянную лошадку самодельную; санки, всякие затейливые игрушки, отдаст Андрейке скажет:
- Это я, брат, Андрейка, сам смастерил. Вечера длинные - скучно, вот сидишь и работаешь, пока сон не свалит.
Но бывали и лучше гостинцы. Один раз привез отец Андрейке живую белочку и рассказал целую историю.
- Белка, Андрейка, сам знаешь, хитрая- ее поймать не так-то легко; ну, а с этой особенный случай вышел. Сводили мы целый участок леса; видно она, бедняжка, с дерева на дерево перескакивала, все приюта себе искала, да как-то и замешкалась; работа кругом кипит, шум стоит; туда, сюда прыгает, а деревья кругом нее валятся. Прыгнула она на какую-то ветку, да в ту самую минуту и дерево-то наземь повалилось, и лапкой она меж сучьев застряла. Хотели сначала ее убить да шкуру с нее содрать, а я говорю: "Отдайте мне зверька - я своему парнишке отвезу". Тряпочкой ей лапку перевязал, сплел ей из сучьев клеточку да и привез тебе.
Белочка прожила у Андрейки недолго; ушибленная лапочка скоро зашила, и раз как-то утром Андрейка хватился белочки. Нет ее! Должно быть, открыли дверь, да она прочь и шмыгнула. А до леса рукой подать: доскакала, да и была такова!
Много чего отец из леса привозил: зайцев, лося огромного; привозил, и не раз, медвежьи шкуры. Андрейка всегда поджидал его с нетерпением. Да и Настя поджидала мужа. Скучно зимой в избе одной - кругом лес шумит: деревня маленькая; да избы по берегу реки так далеко отстоят друг от друга, что вечером к соседке не пойдешь. Боязно. Зимой лесные звери не знают страха и не раз подходили к самому крыльцу избушки. Мужики в деревне каждую зиму уходят на лесную заготовку и по пять-шесть недель их дома не бывает. Скучно в деревушке, тихо; да, что поделаешь! Самый главный заработок для архангельского мужика - рубка леса. Приедут с рубки и до весны опять дома. А как начнется весна, как разольются реки, так опять уходят.
- Сплав куда веселей рубки, - говорят мужики, - время летнее - свободно, легко!
Как только Настя уложила Андрейку, он сейчас же точно провалился в черную яму- заснул. Набегался за день по снегу с ребятами, накатался с гор на салазках. Берег у реки крутой: сядешь в салазки и летишь до самой середины реки по накатанной дорожке. День-то, жалко, короток, рано темнеет, а в темноте на улице оставаться страшно. Мать грозит:
- Погоди, придет косолапый - утащит тебя в свою берлогу.
Андрейка видит во сне снег, деревья, белочку, новые салазки, которые привезет тятька: слышит во сне, как шумит лес. Больше ему и видеть нечего, потому что ничего он на своем веку не видал; ни города, ни железной дороги; ни людей, кроме своих деревенских, не знает.
Спит он крепко и посапывает во сне. Только вдруг начинает его кто-то щекотать под подбородком. Андрейка хочет отмахнуться: сквозь сои поднимает отяжелевшую руку, бормочет:
- А, ну тебя!
Но щекотка продолжается, и Андрейке чудится, что кто-то стоит над ним и тихо смеется. Андрейка еще раз пробует отмахнуться, потом лениво открывает один глаз.
Видит - чье-то лицо нагнулось над ним, чьи-то глаза веселые глядят на него, чья-то рука тихонько щекочет его под подбородком.
Весь сон разом отлетает; Андрейка вскакивает, протягивает руки прямо - цап: хватает отца за шею, за бороду и визжит на всю избу:
- Тятька! Тятька!
Настя стоит улыбается и притворяется сердитой.
- И зачем мальца разбудил; спал бы он себе до утра.
- Ничего, ничего! Чай, я о нем соскучился!
У отца лицо худое, обветренное - видно, на работу все силы ушли.
- Тятька, совсем приехал? Больше не уедешь?
- Совсем, совсем, до весны!
- Гостинцы привез?
- А как же без гостинцев? Привез! Вот утро наступит, выспимся оба, да и будем гостинцы смотреть.
- А деревьев много свалил?
- Много, Андрейка!
- А ты их с собой привез?
- Зачем с собой - я их на катище свез, оттуда сплавлять будем.
- Какое такое катище?
- Ну, вот, сразу тебе все знать! Катище - это то место, откуда лес на воду спускают и в плоты сколачивают.
Настя на этот раз и в самом деле сердится.
- Да что вы, полуночники, беседу затеяли, обоим спать пора! Отец устал, чай!
Но Андрейке все надо знать.
- Что ж, тятька, так они с сучьями там и лежат?
- Нет, сучья обрубили. Да ты спи, сынок, спи.
Укладываясь и укрываясь одеялом, Андрейка еще раз спрашивает:
- Так ты совсем приехал?
- Говорю тебе: до весны!
Настя кричит сердито:
- Да спи ты, неугомонный!
- Я тебя весной не отпущу, - говорит Андрейка.
- Не отпустишь?
- Не отпущу!
От усталости или от волненья, только Андрейке вдруг становится грустно: ведь весна скоро придет, и тятька опять уедет. Он начинает хныкать.
- Не хочу, чтобы ты уезжал!
Тогда отец нагибается к Андрейке, укутывает его одеялом и шепчет на ухо:
- Спи, сынок, спи! Придет весна, я тебя с собой на плот возьму. Хочешь, а?
- Врешь, неужто возьмешь?
- Говорю, возьму! Только спи сейчас, не серди мать!
* * *
Приближается весна. Дни все длинней и длинней; берег реки обозначился большими полыньями, вокруг которых посинел лед. Зимник - дорога, по которой сообщаются между собой архангельские крестьяне, почернел, расползся - на санях не проедешь, а ям да колдобин никакое колесо не выдержит. Деревенька отрезана от всего мира: летние тропочки еще непроходимы, зимняя дорога испортилась. Крестьяне глядят на реку.
- Скоро ли наша летняя дорожка откроется?
Надо в город съездить: мало ли что к летнему времени нужно крестьянину: что починки требует, что и вовсе заново покупать надо. Зимние запасы к концу подходят: и чайку и сахарку надо закупить: бабам платки, ситцу. Да мало ли что. До ближайшего большого села, где есть кооператив и почта, ехать на лодках вниз по течению надо сутки, а берегом, на лошадях, и не проедешь - дороги болотистые, неукатанные. А любопытно и людей повидать и газету прочитать, узнать, каково-то люди живут, и что нового за зиму случилось. Поскорей бы солнышко растопило снег, поломался бы лед, открылась бы синяя широкая речная дорожка.
Но во всей деревеньке никто так не ждет весны, как Андрейка. Он беспрестанно спрашивает отца:
- Не обманешь, возьмешь на плот?
- Сказал, возьму.
- А мамка пустит?
Настя ворчит:
- Вот еще придумали! Мальчонке девяти лет нету, а туда же, по реке плыть. Мало ли какая беда случиться может.
Отец посмеивается:
- Ничего, Настя, пускай привыкает. Дома-то сидя ничему не научишься. Пускай поглядит, какова жизнь.
- Что ж ему дома плохо, что ли?
- Плохо, не плохо, а, сама знаешь, под лежачий камень и вода не течет. Теперь время такое: каждый человек жизнь знать должен.
Увидит, как другие живут - у себя дома жизнь лучше устроит.
- Да что он поймет: мал еще.
- Разум уж есть; не все слушать, как лес шумит, да с ребятами баловать.
* * *
Наконец, вскрылась река. Стряхнул лес зимнюю дремоту, зашумело все кругом ручьями, неумолчным гамом весны. Огромные льдины, налезая друг на друга, трескаясь и разбиваясь, поплыли вниз по реке. Тесно стало реке в берегах, поднимаясь все выше и выше, она выступила из берегов, залила их.
- Ну, вот, пройдет лед и - собираться в путь! - сказал Андрейкин отец.
Настя с волнением спросила:
- Так берешь мальчонку?
Отец ответил твердо:
- Беру.
И стал Андрейка собираться Отец велел шубенку с собой взять, на плотах ногам холодно - сапоги новые да лапти на смену, бельишко, рубашонки. Отец приготовил удочки, невод, котелок для варки обеда; запас хлеба, соли, сахара, чаю.
- Мы тебе, Настя, запас из села привезем. Получу в исполкоме денег и всего накуплю.
Андрейка с утра носился по селу, резвый, как жеребенок; всем уши прокричал:
- Тятька меня с собой берет!
- Смотри, - говорили мужики, - соскучишься на плоту, будешь о мамке плакать!
Андрейка улыбался презрительно:
- Вот еще! Нешто я маленький?
Отца спрашивал:
- А до катища как же мы, тятька, доберемся?
- Как доберемся? На своих на двоих - тут недалеко, верст шесть.
* * *
Вышли сплавщики из села ранним утром: у всех мешки на плечах; раньше, как через неделю, обратно не будут: догонят плоты до села, там другая смена погонит дальше, а они пойдут обратно за новым лесом. И так и будут работать, пока река не обмелеет, пока не зазеленеют луга и пашни, и не придет время крестьянам приниматься за свою домашнюю земледельческую работу. Пока же мужики работают на сплаве, приходится женщинам заменять их дома. Нечего делать: таков уж север, что трудно живется там людям: природа суровая, неласковая, и много сил надо, чтобы прокормить и себя и семью, чтобы в течение короткого лета обеспечить себя на длинную суровую, холодную зиму.
Сплавщиков человек десять: у пятерых из них ружья за плечами - на случай встречи с опасным зверем. В запас берут только хлеб да чай и сахар, у кого к весне сохранился запас. Только не много таких - все подобралось. Обратно придут - другое дело: из кооператива всякого добра навезут.
Андрейка весело бежал впереди всех: ведь он впервые выходит из деревни. Разве не любопытно!
Отец кричал:
- Не забегай вперед, не балуйся! Устанешь - путь не ближний.
Но Андрейка не чувствует усталости. Береговая тропинка - мягкая под босыми ногами: не просохла еще весенняя влага. Темный сосновый бор полон птичьего гама. Хорошо! Весело!
Не только Андрейке весело, но и сплавщики довольны своим маленьким спутником. Он никого не оставляет в покое. Обо всем спрашивает, все ему любопытно. Затрещит ли в лесу сучок, он сейчас, с вопросом:
- Это что, дяденька, белка?
Сплавщики смеются:
- Медведь.
- Правда?
- Нет, паренек, медведь на нас побоится выйти. Понимает зверь, что нас много, а он один. Вот шел бы ты один - другое дело. Весной медведь сердитый бывает: после зимней спячки его голод мучает, от голода он смелеет и бродит по самым людным местам - не боится.
Выслушав рассказ, Андрейка беспечно говорит:
- Не боюсь медведя - я с ним справлюсь!
Все смеются.
Лесу, кажется, конца нет: шагаешь, шагаешь, а все равно, что стоишь на месте: все один вид. С одной стороны река бежит полноводная: с другой - шумит лес мрачный, непроходимый. У Андрейки пятки уж гореть начинают, да только он молчит, хочет показать, что он не устал ничуть. Но как он ни старается, а поневоле делается молчаливей, реже задает вопросы, вперед не забегает. Двое сплавщиков - молодые ребята лет двадцати, Петя и Сеня, глядят, посмеиваясь, на Андрейку и о чем-то шепчутся между собой.
Сеня спрашивает:
- Ну как, брат, Андрей, гудут ноги?
Андрейка отвечает неуверенно:
- Ничаво!
Тогда Сеня подзывает его к себе, отстает от сплавщиков и говорит ему на ухо:
- Полезай, Андрейка, ко мне на спину - мне без поклажи скучно.
Андрейка колеблется несколько секунд - не стыдно ли большому мальчику на чужом загривке сидеть? Что люди скажут? Но Сенька так весело приглашает, так ласково глядит на Андрейку, да и в ногах такая усталость, что Андрейка не может отказаться от удовольствия. Он забирается к Сеньке на спину, обнимает его за шею руками, и Сенька пускается вскачь догонять ушедших вперед сплавщиков.
К полудню лес начинает редеть: река как раз делает поворот, и из-за поворота на берегу видны копошащиеся люди, которые над чем-то работают. Тут же, как черные ровные холмы, сложенный на берегу лес. Это огромные, почерневшие от дождя деревья с обрубленными ветками, с содранной корой. Андрейка кричит, внезапно оживившись:
- Тятька! А это что?
- А это, сынок, катище и есть. Отсюда и путь наш начинается.