3
Последнее время сестра стала очень строгой.
Островитянин, услышав, что она ругает меня, молча ушел. Я вошел в дом и увидел, что сестра сидит и пересчитывает какие-то деньги. Денег было очень много. Сестра, точно прочитав мои мысли, сказала:
- Денежная помощь нашим голодающим. Не проси, даже ни одного су не получишь. Бездельник, отца нет, так он Бинь в скелет скоро превратит! Загонит совсем своими скáчками!
- Все равно ведь ее продавать! - ответил я. - Чего держать-то?
Сестра даже повернулась ко мне от неожиданности.
- Что?! Она тебе надоела, что ли?
- Какое это имеет значение! Все равно ее продавать пора: не сегодня-завтра придут сеялки и плуги! Она нам больше не понадобится.
- Это кто так сказал?
- Да и не только буйволицу пора продавать, дом пора переносить на другое место!
- Что такое?! - Сестра вытаращила глаза.
- Как, разве ты ничего не знаешь? - спросил я. - Нужно быстрее переносить дом на другое место, а здесь построят настоящую улицу с высокими каменными зданиями. Сама подумай: десятиэтажные дома, дворцы, просторные школы, сколько всего нам нужно! А как ты думаешь, если в доме десять этажей, как на них забираться? И как спускаться?
- Ну, а что еще скажешь? - поинтересовалась сестра.
- Хватит тебе таскать воду - то шелкопряду, то кабанчику! Ты должна учиться на врача или на инженера. Выучишься, и тебе не нужно будет ложиться за полночь и вставать на рассвете!
- Хорошо бы…
- Не сегодня-завтра вся земля перейдет в руки крестьян. А заводы, фабрики и шахты - в руки рабочих. Нам не надо больше будет есть пустой рис и кукурузу. Ты будешь есть только то, что любишь, и сколько захочешь. Есть по потребности, работать по возможности! И работать будет достаточно всего несколько часов в день. Тогда ты перестанешь наконец днем клевать носом…
- Ну вот теперь понятно. Это будет тогда, когда построим коммунизм. А до этого придется еще немало всякого вытерпеть. Так что все будет, как ты говоришь, только не сегодня-завтра, а через много лет. Интересно все же, где ты это слышал?
- Слышал, слышал. Сидел, как все люди, и слушал, что дяденька, который из провинциального центра приехал, рассказывает. Бон Линь тоже все слышал. Этот дяденька такой важный, с пистолетом на боку! Я же не глухой, он так и сказал: не сегодня-завтра! Понятно тебе наконец или нет?!
- Какое там не сегодня-завтра! - повернулась сестра к маме. - И кто такую ерунду говорит? Я была в уезде на учебе, но ничего подобного не слышала!
- А я слышал: не сегодня-завтра!
- Все-то ты придумываешь!
- Сама ты все придумываешь, - отпарировал я.
- Лодырь! Целыми днями только и знает на реке болтаться, в драки ввязывается! Вот разгоню всех вас, нашлись генералы! А теперь еще у Ты Банга врать научился!
Ты Банг славился на все село тем, что любил прихвастнуть или сочинить что-нибудь. Слава о нем перешагнула границы нашего села и достигла даже волости и уезда.
- Я тут на днях заходила к нему, - со смехом стала рассказывать сестра маме, - собака его меня увидела и залилась лаем. Ты Банг и говорит: "Вот собака моя раньше так красиво лаяла, ну точно колокольчик звенел. Только часто по пустякам лаяла. Я рассердился как-то, взял палку и стукнул ее по голове. Голова раскололась надвое. Вижу такое дело, пришлось связать веревкой. И вот теперь она лает надтреснутым голосом, все равно что колотушка стучит".
Мама рассмеялась.
- Как-то раньше, давно уже, - сказала она, - помню, он одну из своих побасенок рассказывал. "Взгрустнулось, говорит, мне однажды и отчего-то захотелось мяса тигра. Я тут же отправился в Зуйтиенг встретиться с Биен Зоаном, знаменитым охотником на тигров. Позвал я его с собой на охоту. Научил его купить особых благовоний, чтобы обкурить тигра. Если тигр этих благовоний понюхает, он сразу же засыпает как мертвый. Встали мы по ветру, зажгли благовония. Тигр, конечно, нанюхался и заснул, а я тут как тут, все его клыки и когти спилил. А тигр без клыков да без когтей что за тигр - все равно что буйволенок беспомощный. Связал я его и принес домой. Биен Зоан сам признал, что я ловчее его охотник".
Сестра весело рассмеялась. А я еще больше разозлился на нее за этот смех. Я готов был броситься на нее, как тигр, и исцарапать ей все лицо.
- Сама ты врешь, как Ты Банг! - прорычал я. - Мама, она сорвала мит в нашем саду, устроила угощение для своих подружек! Да еще наврала, что это ты сказала: "Революция пришла, не надо жадничать. Нужно поделиться митами с друзьями". А что она со своими подружками вытворяла в храме феи Шелка! Вскочила на алтарь предков и стала кривляться: "Это я фея Шелка, это я! Несите мне в дар бананы, а кто не принесет, тому шею сверну! На того шелкопряда напущу!"
Мама только руками замахала.
- Вот болтун, вот болтун, не слушай его, Ба, он ведь совсем ребенок!
- Нет, пусть продолжает, интересно, что еще он придумает, - потребовала сестра.
И я, не желая оказаться побежденным, продолжал:
- А еще ты говорила, что никогда замуж не пойдешь, а кто к тебе придет свататься, ты тому шею свернешь! Что ты только через десять лет замуж выйдешь и что твоим мужем станет не какой-нибудь крестьянин из Хоафыока, а настоящий военный, с пистолетом!
Это уже был удар ниже пояса. Я подслушал как-то, о чем сестра в шутку болтает со своими подружками.
- Ну почему, - бросилась она к маме, - почему ты ему позволяешь болтать все, что вздумается?! Неужели опять ему все простишь? Ведь по нему ремень плачет!
Я встал и направился к хлеву, состроив ей на ходу рожицу. В хлеву я отвязал Бинь и повел ее к реке.
III. МЫ СТАНОВИМСЯ ДРУЗЬЯМИ
1
Злой и мрачный я сидел на спине у буйволицы. Бинь тоже шла медленным, тяжелым шагом. Погода менялась. Давно уже перестали дуть южные ветры, и небо было пасмурным. Полоса тутовника потеряла свою сочную свежесть.
Тутовник был теперь серовато-белесым. На ветках лишь кое-где оставались пучки мелких листьев, чем-то напоминавшие редкие пучки птичьих перьев.
Я очень хорошо помнил выступление того приезжего перед комитетом местной самообороны. Он несколько раз повторил тогда: не сегодня-завтра мы начнем строиться, не сегодня-завтра мы решим то-то и то-то, у нас будет то-то и то-то. Как только сестра смеет говорить, что я стал таким же вралем, как Ты Банг! Наверное, не было еще человека, так жестоко оклеветанного, как я. Даже мама, которая всегда раньше принимала мою сторону, теперь заодно с моей обидчицей - ведь она считает, что сестра права.
Я хлестнул как следует Бинь, которая уже вышла на берег реки. Бинь, не ожидавшая такого обращения, сначала пустилась было вскачь к реке, потом с достоинством улеглась в воде у кромки берега.
Я с тоской озирался по сторонам. У противоположного берега застыла в ожидании лодка перевозчика. Словно подрагивали прикрытые легкой дымкой очертания холмов. Росшие на вершинах холмов баньяны издали казались похожими на лохматых рассерженных стариков. Я подобрал камешек и швырнул в реку.
Позади послышались чьи-то шаги. Оглянувшись, я увидел подходившего ко мне Островитянина. У него была новость: дядя Туан решил поехать в Дананг проведать своего брата. Островитянин хотел поехать вместе с ним.
- Поезжай куда хочешь, - бросил ему я. - Твое дело.
Я поделился с ним всем, что случилось. Как я сам слышал о том, что не сегодня-завтра у нас начнется большое строительство, и как моя сестра обвинила меня в том, что я враль.
- Ну и что? Что тут такого? - удивился Островитянин. - Почему она не верит? Конечно, у нас обязательно будут десятиэтажные дома! И я слышал - у нас на острове то же самое говорили. Да, не сегодня-завтра у нас будет все. К нам придет счастливая жизнь. Мы заживем в достатке, построим огромные дома, повсюду без конца и без края будут цвести сады, будут бассейны для плавания, стадионы, и мы будем строить корабли, которые пойдут бороздить океаны. Все очень просто, - продолжал он. - Мы это можем быстро сделать. Из Советского Союза на самолетах нам пришлют кирпич и известь. Всякие механизмы у них уже есть готовые, они их нам тоже на самолетах привезут. Нам остается только вырыть землю под фундамент и все это поставить. Дней в пять-семь управимся. А дома будут не только десятиэтажные, но и в двадцать и в тридцать этажей. Вот тогда твоя сестра сама во всем убедится! И чего ты злишься? Себе только хуже делаешь!
Когда Островитянин это сказал, я чуть не бросился его обнимать.
Вот уж никогда не думал, что найдется человек, который так хорошо поймет меня!
Островитянин мне настоящий друг и единомышленник. Вот умница - сообразил, что советские самолеты помогут нам поскорее построиться! Я говорил о десятиэтажных домах, а он о двадцати- и тридцатиэтажных. А океанские корабли, бассейны для плавания и гигантские парки, о которых он говорил? Это чего-нибудь да стоит!
Я посмотрел на него повнимательнее. Его лоб, который, как мне раньше казалось, некрасиво выступал вперед, был просто большим, какие, как говорят, бывают у умных людей. Раньше я называл его "разноглазым" и ждал от него какого-нибудь вероломного поступка, но сейчас я понял, что у него самые обыкновенные глаза. Курносый нос его, как у нас считают, говорил о доброте сердца.
- Откуда ты знаешь все, про что сейчас говорил? - спросил я.
- У нас на острове тоже революция была! Так говорил дядя Тхань. Он приезжал к нам от Вьетминя и выступал на открытии курсов по ликвидации политической неграмотности!
Я придвинулся поближе и обнял его за плечи:
- А ты не спрашивал дядю Тханя, какая жизнь тогда будет у ребят, что они станут делать?
- Всем ребятам дадут форму и кожаные ботинки.
У меня никогда не было формы, и кожаные ботинки я видел всего один раз в своей жизни. Я запомнил только, что они сильно блестят.
- А про то, что все станут врачами и инженерами, у вас говорили?
Островитянин некоторое время сидел молча, потом сказал:
- Да, но мне это совсем не нравится!
Я тоже не очень-то хорошо понимал, что делают врач и инженер. Я только знал, что это те, кто хорошо учится, умеет лечить болезни уколами иглы и знает, как похлопать буйвола по спине, чтобы он быстрее набирал вес.
Островитянин помолчал немного и вдруг откровенно признался:
- Я бы хотел делать конфеты и печенье. Их все любят. Я сделал бы много, очень много конфет и печенья. Ешь сколько влезет!
Я одобрял намерение Островитянина заняться приготовлением конфет и печенья. Пока что я не знал точно, где их делают. Удача полакомиться вкусным пирожным или печеньем выпадала мне крайне редко. Помню, однажды мой отец ездил в Хойáн и привез оттуда печенье с выдавленными на нем картинками. Вот было вкусно! Отец рассказывал, что в Хойане очень много кондитерских и там делают самые разные печенья - с корицей, с вкусными травками, "слоновьи уши" и еще всякие другие… Наверное, если Островитянин твердо решил стать кондитером, ему лучше всего поехать туда. С конфетами же дело обстояло еще проще, чем с печеньем.
- Может, ты пойдешь учиться делать сахар? Ведь конфеты делают из сахара, - посоветовал я Островитянину. - У нас в селе есть три сахароварильни. Ты лучше всего иди в ученики к Ту Чаю. У тех, кто варит сахар, лицо всегда черное от копоти. А у тебя кожа для этого, выходит, вполне подходящая - на ней копоти не видно. Целый день будешь среди сладких запахов. Как затычку из бутыли вынут, так сахарный сок сам и потечет. От нескольких глотков сразу здоровым сделаешься, точно одних витаминов напился. А хочешь - бросай в него арахис. Получатся засахаренные орешки, еще повкуснее, чем конфеты!
- А если я буду сахар варить, - спросил Островитянин, - я смогу по свету бродить?
- Нет, тогда нужно целый день за котлом следить. Сахаровары и по запаху готовность определяют, а потом туда еще что-то добавлять надо, пену вовремя снимать, размешивать, по бутылкам разливать. Тут глаз да глаз нужен, особенно когда сахар вот-вот начнет густеть. Замешкаешься на минутку, и он сразу же пригорит.
Островитянин был очень разочарован, поскольку такая профессия обрекала его сидеть на одном месте, и запросил отступного.
Тогда я стал рассказывать ему о других занятиях. Шелководство было не менее хлопотно, ведь сколько там нужно крутиться вокруг корзин с шелкопрядом. А шелк с коконов сматывать - тут тоже шага от горшка с коконами не сделаешь. Много еще хороших ремесел есть. Шляпник делает шляпы, чтобы люди не простужались и у них не было насморка. Веерщик делает веера, чтобы у каждого при себе был прохладный ветерок. Красильщик старое платье превращает в новое. Но при всех этих занятиях не так-то просто и легко отлучаться от своего места. Даже самые незначительные профессии, как, например, профессия плетельщика корзин или плетней, здесь не годились, потому что ни одна из них не удовлетворяла желания Островитянина бродяжничать. Я вспомнил о бродячих торговцах. Вот уж кто вволю бродил по свету, то есть от села к селу. Бродячие торговцы частенько появлялись и у нас. Раньше других приходил горшечник с коромыслом на плече и громко зазывал: "Ко-о-му горшки-миски!" Следом раздавался крик другого торговца: "Кому рыбный соус!" Едва смолкал этот крик, как наперебой начинали предлагать свой товар торговцы циновками, тканями, лапшой, маслом, жиром для пропитки плетеных изделий. Громче всех, пожалуй, кричали именно они. В жару им приходилось ходить очень быстро, жир под солнцем растапливался, и они терпели убытки. Потому-то они не ходили, а почти бегали…
В конце концов Островитянин решил, что лучше всего заняться торговлей таким жиром, только вот где его брать?
Но тут я вспомнил о лудильщике, который чинил котелки и миски. Лудильщику не раз завидовал и я сам. Да, о такой профессии действительно можно было мечтать. Лудильщик! Неся на коромысле два круглых шара и шланг с кузнечным мехом, он шел по селу и громко кричал:
- Кому лудить-паять!..
А из домов зазывали:
- К нам, к нам! Миска прохудилась…
Он входил, опускал свою ношу, разжигал угли. Потом открывал два шара, в которых был целый мир удивительного: маленькие ножницы, маленький молоточек, плоскогубцы, щипчики из игл дикобраза, глиняный горшок, ракушка величиной с ладонь, комочек буры, кусочки меди, обрывки проволоки… Лудильщик вытаскивал кузнечный мех и начинал его шумно раздувать. Поблескивало расплавленное олово, лудильщик соединял, склеивал, шлифовал, затачивал, и прохудившаяся миска становилась как новенькая. Для верности он обвязывал ее по краю блестящей медной проволочкой. Миску снова ставили на прежнее место. Лудильщик получал деньги, поднимал свое коромысло и шел к следующему дому. Вскоре его неизменное "кому лудить" уже раздавалось у околицы.
Мы с Островитянином обязательно должны стать лудильщиками. Ведь только тогда и можно будет бродить по свету.
2
Мы давно уже спустились к реке купаться. Все мое уныние и злость развеялись. Небо над нами было прозрачным и чистым. Река Тхубон казалась особенно зеленой. И разговор у нас шел по душам.
- Слушай, - сказал я, - до чего же хорошо быть лудильщиком! Во всем мире не оставим ни одной дырявой кастрюли или миски!
- А мы не только чинить станем, - заявил он, - но и новые делать. Будем носить такую умную машину, бросишь в нее кусок меди, она ее - раз-раз - расплавит, выльет в форму - и, пожалуйста, новая кастрюля готова! К тому времени все машинами будет делаться. Сеялки, косилки, веялки, мельницы - все механическое, даже листья тутовника будут тоже машинами собирать! Этих машин будет сколько угодно - пользуйтесь, кто сколько захочет!
- А шелковичных червей разводить как будут?
- Тоже машиной. Будут такие специальные машины, которые разводят шелковичных червей. Вот только выгоним всех японцев и французов, сразу и сделаем. Даже поющие деревянные ящики и говорящие столбы.
- А как эти ящики поют? Так же хорошо, как бродячие артисты?
- Во сто раз лучше! Даже могут иностранные песни петь. А еще мы придумаем эликсир жизни и оживим Тхать Шаня.
- А это кто тебе сказал?
- Тоже дядя Тхань! Кто же еще! - Он вплотную придвинулся ко мне и сказал мне на ухо: - Только он сказал, что нужно остерегаться шпионов, предателей и бывших богатеев, они хотят нам помешать.
- Надо снести нескольким головы, чтобы знали, - решительно сказал я.
Островитянин согласно кивнул. Ведь его отец был весь в шрамах от побоев деревенских богатеев. Островитянин вернулся в Хоафыок, чтобы навсегда расправиться с угнетателями.
Он будет сражаться за революцию. Настало время, и ему пора приступать к делу.
Я тоже буду как он: буду сражаться с захватчиками и предателями и отдам жизнь революции! Я попрошу Бон Линя, чтобы он принял меня в отряд самообороны.
Я рассказал Островитянину про поверье, распространенное в наших краях: тот, кто напьется воды из реки Тхубон, станет храбрым. Мы договорились, что каждый день будем ходить на реку и пить по глотку воды. Я посоветовал ему научиться получше плавать. Если мы решили сражаться, значит, нужно уметь форсировать реки, ведь наверняка нам придется это делать. А я умею плавать по-собачьи и с радостью научу этому и его.
Островитянин зачерпнул в ладони воды и медленно ее выпил. Я тоже зачерпнул и тоже выпил, не оставив ни капли. Мне нужно было пить больше, потому что, честно говоря, я не отличался особой смелостью.
Вода из нашей реки оказалась чудодейственным средством. После нескольких глотков мы почувствовали себя точно повзрослевшими и набравшимися сил.
Я показал Островитянину, как плавать по-собачьи. Ему очень понравилось.
У нас в селе все ребята так плавали. Плавать по-собачьи - значило вести себя в воде в точности как собака: руками загребать под водой и не выбрасывать из воды ноги.
Обучение Островитянина началось с теории.
- Слушай внимательно! - сказал я. - Плавать по-собачьи не так-то просто. Плавать - это тебе не то что ходить. В реке много водяных, и они так и норовят утащить человека под воду. Бывает, плывет человек, плывет, а потом куда-то исчезает, и никто его найти не может. Так что будь осторожен!
На этом я временно закончил теоретическую часть и перешел к практической.
Я критически оглядел Островитянина и заявил, что такой тощий никогда не научится хорошо плавать. Для начала я велел ему держаться за мои плечи и часто-часто ударять ногами по воде. Потом я положил его на живот и, придерживая на руке, чуть приподнял над водой, чтобы он попробовал движения руками. Тут я вспомнил, что перед тем, как начать обучение на воде, ученику нужно пару раз окунуться. Я велел Островитянину сделать сильный вдох, зажать нос и опуститься под воду. Островитянин сделал вдох и окунулся. Тогда я разрешил ему начать плавать.