Да, тут настоящий мастер поработал! Он, видно, хорошо знает, отчего японцы плачут, отчего им весело. Поэтому и куклы его хоть из чурочек, а словно живые!
Приглядел я себе целое деревянное семейство: стоят папа, мама и дочка и, видно, думают: "Куда бы отправиться на прогулку?"
Конечно, со мной! У меня дорога дальняя. Пусть поплавают!
А Шубенко взял в руки матрёшку-горюху, подбросил и рассмеялся:
- Ну, хватит горевать! Пошли с нами. Моряки народ весёлый, живо развеселим!
Город тем временем менялся на глазах.
Минута - и он порозовел, будто его окунули в розовую краску; потом сделался фиолетовым, словно накинул фиолетовое кимоно, на котором светились неоновые узоры; а через полчаса - густо-синим. И вокруг нас запрыгало столько цветных огней, что казалось, мы попали в цирк.
Над домами загорелись десятки неоновых картин. В центре засверкал, закружился электрический глобус. По крышам побежали огненные буквы реклам.
Город стал жонглировать огнями, как восточный иллюзионист. Каждый дом хотел показать самый сногсшибательный фокус.
- Не Токио, а Кио! - сказал капитан.
Мы сели в такси, выбрались из центра, и фокусы прекратились.
Мимо замелькали улочки, на которых тихо светились в окнах уютные огоньки, пахло вяленой рыбой, креветками, овощами.
И приветливо кланялись хозяева лавчонок, похожие на наших деревянных спутников.
Снова под колёсами промчался большой мост - Токио кончился. И впереди открылась дорога, небо и звёзды.
Шубенко запел; я тоже стал подпевать.
Так мы и ехали, пока не увидели в луче света красную трубу нашего теплохода, японских грузчиков, дремлющих на причале, пока не услышали знакомое протяжное "динь-дон, динь-дон". Свой дом, своя палуба, своя работа.
И ПРОЩАНИЕ И ВСТРЕЧА
На следующее утро мы вошли в Иокогаму. Шубенко с мостика оглядел порт и протянул мне бинокль:
- Ну, смотри.
Я вскинул его, и окуляры заполнили огромные буквы: "Новиков-Прибой".
На корме теплохода стоял могучий человек в берете и махал рукавицей. А на причале нас ждали уже два моряка.
Один стоял, сложив на груди руки, а второй подбрасывал в руке какую-то банку.
- Это мои дружки: Федотыч - механик и Виктор Саныч - "грузовой". Идут проведать! - Шубенко положил руку мне на плечо: - Ну, а тебе пора. Собирайся!
Спрятал я в чемодан кукольное семейство, уложил вещи и подошёл ещё раз к капитану - попрощаться.
Он протянул мне руку:
- Ну, будь! Ты пока плыви в Америку, мы - в Арктику, потом в Зеландию вместе. Идёт? А на "Новиков" тебя ребята проводят. - Он посмотрел на друзей.
Я кивнул. Пожал лапу Бойсу и вышел на причал.
"Чаленко" стал отходить. А я всё стою, машу рукой, грустно мне: "Неужто никто меня с палубы не видит?"
Хоть и был-то здесь несколько дней, а привык, освоился.
Но вот появились на мостике капитан, рядом с ним рыжий штурман Володя, а на руках у него Бойс. Лает на меня: зачем остался?
Я помахал ему: ничего, пёс, встретимся.
Смотрю, а с кормы вся команда прощается.
Вышел "Чаленко" из порта, как загудит на прощание!
Я присел было на чемодан да слышу два голоса:
- Ну, пошли?
Оглянулся. А это гости капитана - механик Федотыч и похожий на индейца "грузовой" Виктор Саныч. Стоит, в руке банку кофе подбрасывает. И сам коричневый, как кофейное зерно.
С ними я и пошёл на "Новиков".
"САКИЯКИ"
Поднялись мы по трапу, а навстречу капитан, и рядом с ним боцман. Могучий. Брови мохнатые, седые, да глаза под ними добрые. Протянул руку, спрашивает:
- Пополнение?
- Пополнение, Никоныч! - сказал за меня "грузовой".
- Давайте, давайте, - усмехнулся Никоныч. - У меня всегда работа найдётся. Пока устраивайся.
Поставил я чемодан в каюту, а тут опять Виктор Саныч:
- Ну-ка пойдём, кофейку попьём.
Чем ближе мы подходили к его каюте, тем крепче становился кофейный запах.
На столе в графине с кипятильником булькала вода. А на диване, положив ногу на ногу, сидел Федотыч и помешивал ложечкой в стакане.
Виктор Саныч взял банку, сыпанул мне в стакан две с верхом ложки кофе.
- Много! - сказал я. - Это очень много!
- А Саныч только такой и пьёт! - заметил Федотыч. - У него кровь пополам с кофе. Оттого он и вертится как заводной! Грузами, как оркестром, командует.
- А иначе попробуй повертись, - откликнулся Саныч.
В это время в двери появилась голова в рабочей каске, и вошёл высокий парнишка-японец, в руках - рукавицы.
Он по-свойски сел и тоже налил себе кофе.
- Это Модзи. С грузчиками в трюмах работает, - сказал Виктор Саныч. - Мы с ним по ночам часто кофеёк гоняем. Для бодрости.
Модзи кивнул. Отхлебнул глоток. Закурил и, выпустив в потолок колечко дыма, важно сказал:
- Завтра все ко мне домой, на сакияки!
- А что, поедем? - посмотрел на меня и на Федотыча Виктор Саныч.
- Чего же не поехать! - рассудил Федотыч. - Человек рабочий. Да и сакияки - дело вкусное. Национальное японское блюдо!
И я кивнул: едем! Как все, так и я!
Весь вечер я повторял слово "сакияки".
СЕКРЕТ
За рулём "тойоты" нас уже ждал вчерашний знакомый. В простенькой рубашке и в резиновых босоножках на босу ногу.
Виктор Саныч похлопал по спинке сиденья и весело спросил:
- Модзи, "тойота" твоя?
- О'кей, - кивнул парень и повёл машину.
"Наверное, хороший специалист, - подумал я. - Простой рабочий на такую машину не быстро заработает".
Модзи небрежно держал руку на руле. Навстречу нам летела красивая дорога. Слева шумело синее-синее море, а справа нависали жёлтые скалы, все в зелёных кустах, таких пушистых, будто их расчёсывал и взбивал какой-нибудь парикмахер. Через дорогу пробежала цепочка ребят с рюкзаками, в панамках. Посмотрели на нас одинаково чёрными глазами и стали взбираться в гору.
- Начинаются каникулы, - пояснил Модзи.
Наконец машина остановилась. Рядом стояли два дома. В глубине одного, похожего на старый склад, громоздились ящики с бутылками кока-колы, сигаретами. За прилавком курил высокий, болезненного вида мужчина, а рядом с ним у столба, подпиравшего крышу, стояли мальчик и девочка. Они робко поглядывали на нас.
Второй дом, справа, был двухэтажный, крепкий. Возле него ветвились ухоженные сосенки.
Я растерялся, не зная, куда идти. Но Модзи показал: "Направо, направо".
У двери стояла полная седая женщина в пёстрой кофте, улыбалась и кланялась.
Я стал было на пороге снимать туфли, но женщина замахала руками и сказала:
- Не надо. У нас сидят только на стульях.
В большой комнате у стола хлопотала краснощёкая толстушка, сестра Модзи. Модзи по-хозяйски осмотрел стол и грубовато стал торопить её: "Быстрей, быстрей!"
Он подошёл к телевизору, включил его, и по цветному экрану помчались цветные всадники. Началась гонка. Раздался крик судьи.
И такой же крик послышался из другой комнаты.
Я оглянулся: там на экране тоже мелькали всадники.
В это время дверь отворилась, и на пороге появился чистенький мальчик с чёрной, будто нарисованной чёлочкой и розовыми щеками.
- О, Ёсуки! - всплеснула руками седая женщина и бросилась к нему.
- Племянник, - сказал Модзи, - Ёсуки.
А Виктор Саныч весело поправил:
- Ёсуки-сан!
И все засмеялись, потому что "сан" говорят только уважаемым взрослым. И Ёсуки засмеялся тоже.
Он достал из портфеля дневник и протянул бабушке. Она стала переворачивать странички слева направо и читать снизу вверх.
Ёсуки помогал ей тоненькими розовыми пальчиками.
Наверное, иероглифы в дневнике говорили, что Ёсуки-сан учится хорошо. Все хвалили его. И только молодой дядя Модзи смотрел на всё это со снисходительной усмешкой.
Бабушка поцеловала внука и сказала:
- Молодец, Ёсуки, теперь пора за сакияки!
Мальчик быстро занял место за столом в высоком кресле. Мы тоже сели за стол.
У моей тарелки лежали вилка и японские палочки. Посреди стола на электроплитке кипело в кастрюле сакияки - мясо с упругой травкой, похожей на вермишель. Я хотел было взять вилку, но отважился попробовать есть палочками. Сперва травка подпрыгнула в них, как резина, и все рассмеялись. Но Ёсуки показал мне, как надо держать палочки тремя пальцами.
Федотыч и Виктор Саныч тоже взяли в руки палочки, и Ёсуки улыбнулся:
- Все теперь - японцы!
Нам всё подкладывали, добавляли. А Модзи почти не ел. Положив ногу на ногу, он курил, оглядывал стол и жестами отдавал женщинам распоряжения: это подать, то отодвинуть.
Но вот мы пообедали. Ёсуки соскочил со стула и сел за пианино, стоявшее в углу.
- "Чижик-пыжик"? - пошутил Виктор Саныч.
Ёсуки ответил на шутку улыбкой и стал играть серьёзные мелодии.
- Вот тебе и "Чижик-пыжик"! - развёл руками Федотыч. - Будущий музыкант. А что? Приплывём когда-нибудь, глядишь, пригласит нас на свой концерт. Пригласишь, Ёсуки?
Ёсуки опять улыбнулся. Бабушка растроганно закачала головой.
А Модзи небрежно усмехнулся, словно говоря: "Всё это ерунда! Не в этом дело!"
Наступил вечер, и мы вышли на улицу. Увидели, что в доме напротив всё так же стоят мальчик и девочка и грустно смотрят на нас, на маленького Ёсуки, на его бабушку.
Потом вышел Модзи, и они тем же взглядом проводили его к машине.
"А всё-таки очень странный рабочий, - думал я по дороге. - И привычки у него не очень-то рабочие. Ученье для него ничто, музыка - ерунда. А что же не ерунда, почему?"
Виктор Саныч, наверное, тоже думал об этом.
- Модзи, сколько ты получаешь? - спросил он.
Модзи улыбнулся:
- Это не важно! Важно, сколько я буду получать!
- Почему? - спросил Федотыч.
- О, это маленькая тайна… - сказал Модзи. Но, видно, ему не терпелось рассказать о ней: - Столько, сколько сейчас получает моя мать. Она президент компании по найму грузчиков. А через несколько лет я займу её место. Все дела вы будете иметь со мной!
И он так посмотрел на нас, будто уже сейчас был президентом.
Федотыч закурил и подумал вслух:
- Вот оно что! Он учится хозяйничать. Он уже теперь завязывает с нами деловые отношения!
Виктор Саныч улыбнулся: "Деловой парень!" - а я посмотрел на убегающую дорогу. Теперь я понимал, почему грустно смотрели на нас ребята из соседнего дома, почему невесело звенел ночной колокольчик у мальчика на причале.
Просто у них не было маленького секрета, который был у Модзи и который, конечно, был у маленького Ёсуки.
КАК РЕШИТ КАПИТАН
Я расположился в каюте, поставил на полку книги, пристроил рядом японское кукольное семейство: "Плывите, смотрите", - и представил, как будут видны в иллюминатор белые гребешки волн, горизонт. Светло, солнечно!
Но тут в каюте потемнело. Прямо перед иллюминатором подъёмный кран опустил на трюм высокий металлический ящик - контейнер, и от всего солнца мне остался только тоненький серпик с тонкой, как лезвие, полоской света.
- Что? Темно? - заглянул ко мне боцман.
- Да, не очень-то наглядишься на море, - огорчился я.
- Ничего, есть палуба, - утешил Никоныч. - Пошли наверх.
Контейнерами, как маленькими небоскрёбами, были заставлены уже все трюмы. Будто сюда переместился целый городок. По его закоулкам нырял рядом с японцами Виктор Саныч. В белой рубашке, в белых перчатках дирижировал он своим оркестром: это - туда, это - сюда!
А японцы кивали головами.
Возле трюмов ржавыми горками лежали крупные цепи, и я спросил у боцмана:
- Контейнеры будем крепить?
- А как же! Не закрепи - все контейнеры волна расшвыряет. Волны-то до мачт! Вон Витька помнит. - И Никоныч показал на круглолицего матроса в берете, с усиками.
- Ого, прошлый раз как штивануло - так полконтейнера всмятку! Треснул, будто скорлупа!
- Океан! - весело сказал бородатый матрос, сверкнув стальными зубами. - Вон Наташку чуть не выбросило, - пошутил он, кивая на стоящую рядом девчонку в тельняшке.
- Меня-то? - изумилась она. - Сам держись!
А я только и хотел, чтобы "штивануло" покрепче: соскучился по шторму.
Наконец японцы установили последний контейнер, сняли рукавицы. Сбегая по трапу, замахали ими:
- До свиданья!
А боцман, наоборот, свои рукавицы надел, захватил могучей рукой цепь и крикнул матросам, как своим детям:
- Витька, Яша! Пошли!
Цепь загрохотала. Я тоже подхватил звено. Ноги от тяжести сразу примагнитило к палубе. И мы потянулись за Никонычем крепить контейнеры.
К концу дня выбежал Виктор Саныч проверить крепления, постучал по тросам ладонью, ударил каблуком и сказал:
- Хорош!
- А то как же! - откликнулся Никоныч и сам постучал по цепи кулаком. - До самого Лос-Анджелеса выдержат.
Скоро в динамике раздалось: "Палубной команде занять места по швартовому расписанию".
Мы выбрали из воды тяжёлый швартовый конец и ходко направились из залива.
На берегу всё ещё мигали множеством искр Иокогама и Токио. Вскидывались зарева, словно кто-то шевелил палкой в большом костре.
Но машина работала всё быстрей, и огни постепенно погружались в воду. Темней становилось небо; как морские ежи, шевелили иглами звёзды.
Потом в вышине побежали тонкие белёсые облака. И вдруг на нас плотной стеной надвинулся мокрый холодный туман.
- Ну вот и Япония позади, - подумал вслух боцман.
- Скоро в бассейне будем купаться, - сказал Витя.
- Это ещё как сказать: как пойдём - югом или севером. На север - бр-р! - вздрогнул кто-то из машинистов.
- Как капитан решит, так и будет, - заключил боцман.
А я подумал: "Да как бы ни шли, всё равно в Лос-Анджелес".
СЕВЕРОМ ИЛИ ЮГОМ?
И всё-таки мне не терпелось узнать, как пойдём. Хотелось югом. Про юг только подумаешь, а перед глазами уже синие волны, стаи летучих рыб, пальмы над островами.
Я открыл дверь рулевой рубки и оступился. Темень! Только с переборки смотрели на меня зелёные цифры часов.
Потом кто-то прошёл мимо:
- Не спится?
Капитан! Голос его я узнал сразу.
- Не спится, думается потихоньку, - ответил я.
- О чём? - Капитан говорил чётко, отрывисто, как отдавал команду.
- Как пойдём…
Капитан усмехнулся.
Он может и не ответить. Это уже капитанское дело. Но он вдруг спросил:
- А вы бы как пошли?
- Я бы югом.
- Так я и знал, - рассмеялся капитан. - Пальмы, острова, акулы…
- Конечно! Да и веселей, - признался я. И вспомнил светящийся лайнер по пути в Японию.
- А хорошо бы, а, Атлас Вогизыч? - сказал в темноту капитан, и из штурманской рубки выбежал почти мальчишка, лобастый третий штурман. - Сколько мы в прошлом году с вами из Европы югом топали?
- Сорок пять суток! - отчеканил парнишка.
- Повезло вам, - как-то радостно позавидовал капитан. - Из училища и сразу в такой рейс. Всю Африку и Азию обошли!
Я посмотрел на штурмана: не штурман, а штурманёнок. А ничего себе "Атлас" - весь атлас обошёл.
- Небось с детства экватором бредили, а? - спросил капитан.
- Не-а, и не думал! - весело сказал штурманёнок.
- А как же на море попали?
- Случайно, - ещё веселей вспомнил Атлас Вогизыч. - Дружок говорит: "Поехали в морское училище". А я у себя в Татарии моря никогда и не видел. Подумал и согласился. Стали сдавать экзамены. Я сдал, а он сплоховал. Он - домой в степи, а я - в море.
- Повезло! - сказал капитан. - А я всю жизнь мечтал о море. Учился в школе - думал о море. Работал в шахте, а в голове - море! Тоже юг, пальмы, корабли… - И вдруг он крикнул: - Десять влево!
- Есть десять влево! - ответил вахтенный.
Перед самым носом теплохода во тьме замигал фонарик.
Наверное, заплутал какой-нибудь японский рыбак. Ползает без огней - того и гляди, налетишь.
Лодка быстро стала отгребать в сторону, а капитан скомандовал:
- Наблюдать! - И повернулся ко мне: - А там, на юге, на каждой миле пароходов и лодок - как такси на улицах. Туда-сюда! Ни матросам, ни штурманам ни сна, ни отдыха. - И усмехнулся: - А отдыхать-то всем надо. И нам с вами тоже. Пошли по каютам!
Я спустился в каюту. Прикрыл иллюминатор, лёг и тут почувствовал, как гудят руки.
КАК ДОПРАШИВАЛИ БОЦМАНА
На следующий день Никоныч в вязаной шапочке с помпоном выглядывал за борт, смотрел, как перекатываются по воде молочные хлопья тумана, и гудел:
- Ну, проклятущий, вот проклятущий! Палубу из-за него никак не покрасишь!
- Из-за кого, Никоныч? - спросил Витя.
- Да из-за тумана! Лягушки по палубе скоро запрыгают!
- Ну уж у вас запрыгают!
- Всё равно не люблю я его.
- Будто я люблю!
- Ты - это одно. А я-то всё равно больше твоего не люблю, - сказал Никоныч и сел на перевёрнутый ящик.
Витя мне подмигнул: увидеть Никоныча сидящим в рабочее время - дело редкое. Сейчас что-то расскажет.
Я бросил тряпку в ведро и пристроился рядом на бочке.
- Камень Опасности знаете? - спросил Никоныч.
- А как же!
- Так вот, лет сорок назад сели мы на него брюхом. В трюме пробоина, под нами глубина, а тут как тут самураи. Они тогда на Южном Сахалине хозяйничали. Согнали под оружием всех на берег - и пытать: "Где советские войска, какое у них оружие?" Капитана били-били - молчит. Они кричат: "Боцмана!" Притащили меня в штаб, стали допрашивать - я молчу. Предложили сигареты, а я говорю: "Не курю!" Тогда один молодой офицерик закурил сам и сигаретой мне в глаз. Один-то у меня окалиной побит, так он в другой прицелился… Я хоть раньше никогда никого пальцем не трогал, схватил табуретку: "Ну, сейчас они меня уложат, но и я их всех переломаю".
Я посмотрел на руки Никоныча, усмехнулся: таким кулаком приложишь - все винтики-шурупчики разлетятся!
- Разбежались японцы по углам, побоялись… И стали остальных допрашивать. Всех били, допрашивали… - сказал боцман. - А уж когда приехали за нами наши представители из посольства, самураи такими хорошими прикидывались! Конфетами угощали, вино наливали. Тоже тумана напускали. Только мы ни к чему не прикасались!.. - Боцман прищурил глаз и сказал уже тише: - Народ-то японцы неплохой, работящий. И моряки хорошие, и рыбаки. Да ведь сидит среди них где-то и тот фашист. Он ведь молодой был. Так что ходить по Японии я хожу, глядеть - гляжу. Где-нибудь он, офицерик, среди тумана да вынырнет. Вот так! Такая с туманом история.
- Да, история - хоть капитану рассказывай! - заметил Яша.
- Это точно! - поддержал его Витя. - Хотя капитан не истории любит, а историю. Вот любит! И знает назубок. Где какое сражение, какая морская битва.
- Ага! - подхватил Яша. - По рубке ходит, а на горизонте, поди, видит Трафальгар или Синоп.
- Смотри-ка! И ты сечёшь в этом деле? - поддел его Витя.
- А как же! С каким капитаном плаваю! От капитана на судне вся музыка, - сказал Яша.