- Ну, знаешь, - сказал Вова Бык, лениво встал и вразвалочку подошёл к Анюте, - ты думаешь, ты девчонка, так я тебя измордовать не посмею? Ты мой кулак на всю жизнь запомнишь.
Он плюнул в руку, сжал её в кулак и замахнулся, чтобы ударить Анюту.
- Я тебе не девчонка, - сказала быстро Анюта и изо всей силы ударила его левой рукой по правой щеке, а потом, не переводя дыхания, ударила его правым кулаком - в кулаке были зажаты деньги - по левой щеке. И сразу же снова его ударила и слева и справа.
Так это было неожиданно, так было странно, что у Вовы Быка вдруг покраснели обе щеки, и он, опешив, даже опустил руку, которую занёс было, чтобы ударить Анюту. Так всё это было неожиданно, что подданные захихикали.
Вова кинул на них бешеный взгляд. Он схватил Анюту за кисти обеих рук.
- Ну, - сказал он, - наплачешься ты у меня.
Анюта разжала кулак, и пятнадцать рублей упали на булыжники, которыми был вымощен этот дальний угол двора.
- На́, жулик, - сказала Анюта. - Подбирай деньги, обворовал брата, и ладно. Подумаешь, у такого, как ты, ещё самолюбие!
Вова кинул взгляд на деньги, лежавшие на мостовой. Всё было чисто: лежали десять рублей и пять рублей. И очень это было обидно. Опять судьба была к Вове несправедлива: он видел сказочный город и пробивался в него вопреки всем жизненным обстоятельствам, а из него сделали жулика и стяжателя.
Почему-то Вова забыл в эту минуту, что играл он и вправду нечисто, что Миша попался потому только, что не знал его приёмов и поверил, что игра идёт честная. Это Вова забыл. Он видел сейчас одно: снова к нему несправедлива жизнь. Вот уж совсем близок сказочный город, где растут удивительные плоды инжира и плещется море, которое ведёт неизвестно куда. Вот он уже почти добился своего, ещё бы три дня, и он бы сидел в вагоне и солидно разговаривал бы с пассажирами о видах на урожай и о городах, проплывающих мимо. Как назло, эта девчонка пришла, чтобы отравить ему последние дни.
- На колени станешь, - сказал он резко и стал выворачивать Анютины руки.
- Чего выворачиваешь, - сказала Анюта, тяжело дыша, - думаешь, боюсь? Не боюсь. Что у тебя, стыд есть, совесть? Ничего у тебя нет! Тебе деньги нужны. Наклонишься, подберёшь деньги и будешь доволен. - И вдруг она плюнула Вове в лицо. - Вот тебе, - сказала она. - И не боюсь. Это тебе не обидно. Пятнадцать рублей лежат, и хорошо. А то, что лицо заплёвано, - это подумаешь…
Была секунда, когда Вова мог исколотить Анюту до полусмерти. Была секунда, когда он смотрел на неё глазами, затуманенными яростью, но даже сквозь туман, застилавший ему глаза, он увидел и понял, что избить Анюту, конечно, сможет, но добиться того, чтобы она заплакала и попросила прощения, не сможет. А ему только это и нужно было.
И странная душевная вялость овладела Вовой Быком, и почему-то впервые увидел он, как прогнили доски, на которых выстроены были сараи, как источены временем кирпичи задней стены соседнего дома, какое маленькое, тесное, тоскливое его царство.
- Подумаешь, - сказал он и отпустил Анютины руки. - Надо мне тут разговоры вести! Я получил, что мне положено, и хорошо.
Он наклонился, поднял десятку, неторопливо расправил её, потом поднял пятёрку и тоже расправил, сложил обе бумажки и, не торопясь, сунул в карман.
- Всё, - сказал он. - Расчёт кончен. И убирайся отсюда. Надоела ты нам. У нас тут свои дела.
- Будешь Мишу ещё затаскивать? - спросила Анюта. - Смотри, я ведь и в милицию пойти могу. Там по головке тебя не погладят.
- Ничего я не боюсь, - устало сказал Бык. - Захотел бы, так Мишка твой знаешь как бы вертелся, но только нужен он мне, как пятая нога собаке. Как играть, так он мастак, а как расплачиваться, так шум на весь город. Ну его, купи ему куколку, пусть он в куколку поиграет.
Вове надоел этот разговор, и он надеялся, что разговор уже кончен.
Но разговор только начинался. Сквозь щель между сараями стали протискиваться один за другим ребята из пионерского лагеря. Тут были и мальчики и девочки, и никто из них раньше не был здесь, кроме только Паши Севчука, который протиснулся последним, голова которого маячила где-то сзади, так что нельзя было понять, то ли он здесь, то ли его вовсе и нет.
Глава двадцатая. Анюте верят
Анюта была так взволнована, так много ещё было у неё дел и забот, что она не придала значения появлению за сараями ребят из лагеря. Она не знала, что лагерь слушал её разговор с братом. Она только об одном думала - надо было выручать портсигар.
Анюта проскользнула в щель между сараями, выбежала со двора и хоть не побежала по улице - неудобно тринадцатилетней девочке бегать, как маленькой, но зашагала так быстро, что получалось не медленнее, чем если бы она бежала.
Она боялась, что, может быть, портсигар сдали уже в милицию, по надписи милиция без труда обнаружила владельца. Мишу будут вызывать, допрашивать… этого нельзя было допустить.
Она не расспросила Мишу толком, кому он, собственно, отдал портсигар, и, войдя в комиссионный магазин, растерянно огляделась. Она увидела надпись на двери "Директор" и решила: как бы там ни было, а директор, наверное, в курсе дела. Нерешительно она приоткрыла дверь в кабинет и спросила:
- Можно?
Толстый лысый человек сказал:
- Войдите.
- Простите, пожалуйста, - сказала Анюта. - Я к вам насчёт папиного портсигара.
- Так, - сказал директор. - А как твоя фамилия?
- Я Анюта Лотышева.
- А Миша твой брат?
- Да, он мой брат.
- Он что, украл отцовский портсигар?
Анюта прямо похолодела, когда услышала эту фразу: она сейчас только поняла, что никто не знает обстоятельств дела, что в глазах посторонних людей Мишка, несчастный, запутавшийся, рыдавший Мишка, выглядит бесчестным жуликом и вором!
- Понимаете, - задыхаясь от волнения, сказала Анюта, - это всё-таки не так.
- Ну как же не так? - спокойно сказал лысый директор, глядя внимательно на Анюту. - Именно так. Не может же быть, чтобы уважаемый геолог Лотышев послал мальчика продавать золотой портсигар, который стоит двести пятьдесят рублей. Правда ведь, не может быть?
- Правда, - еле слышно сказала Анюта.
- Ну, вот видишь. Значит, твой брат сам взял портсигар и хотел продать его для себя. А это и называется "украл", правда ведь?
- Правда, - еле слышно согласилась Анюта.
- Ну, вот видишь!
Анюта стояла красная, опустив глаза, чувствуя, что Мишины дела плохи, что если она не найдёт в себе достаточно сил, чтобы ясно и убедительно объяснить, почему Миша всё-таки не вор и не жулик, то произойдёт ужасное.
Слабость овладела ею. Усилием воли она взяла себя в руки.
- Понимаете, как получилось, - сказала она, стараясь говорить спокойно, но голос её дрожал, и красные пятна горели на щеках. - Папа у нас бросил курить, и портсигар давно валялся в ящике. О нём никогда и разговора не было. Миша думал - это старая, ненужная вещь, которую бросили. Вот он его и взял. Он потом сам испугался, понимаете?
- Ну что ж, пусть папа зайдёт за портсигаром. Мы ему отдадим.
- Ой, вы знаете, папа сейчас в экспедиции на Чукотке.
Слёзы потекли по её щекам, но она их не замечала. А директор смотрел на неё внимательно, спокойно, и невозможно было понять, что он думает.
И в это время на столе зазвонил телефон.
- Слушаю, - сказал директор в трубку. - Я у телефона. Слушаю вас.
Долго в трубке звучал голос. Слов Анюта не могла разобрать, да они её и не интересовали. Ей-то какое дело было до разговора директора! Она об одном думала: скорее бы он кончил, скорее бы решилась Мишина судьба.
- Всё так, - сказал в трубку директор. - У меня. И уже человек пришёл по этому поводу. Нет, не он, но тоже небольшой. Хорошо, мы сейчас подойдём.
Директор повесил трубку и внимательно посмотрел на Анюту.
- Вот что, Анюта Лотышева, - сказал он, - я тебе отдать портсигар не имею права. Хочешь, пойдём вместе со мной в милицию, и если там разрешат, я портсигар отдам.
- Хорошо, - сказала Анюта, и сердце у неё сжалось. - Я всё объясню. Только, пожалуйста, пожалуйста, пусть Мишу не трогают, хорошо? Он знаете как намучился.
Директор, ничего не отвечая, открыл ящик стола, вынул портсигар - Анюта его узнала, - положил его в карман, вышел из-за стола и протянул руку Анюте.
С ужасом Анюта подумала, что директор боится, как бы она не убежала, что поэтому он хочет вести её за руку. Ну что ж, надо было пережить и это. Только бы в милиции поняли, как всё было на самом деле.
Держась за руку, высокий, полный, лысый человек и худенькая тринадцатилетняя девочка с двумя косичками прошли через магазин и зашагали по тротуару. Анюта шла и отворачивалась от директора, чтобы директор не видел, что слёзы у неё всё текут и текут по щекам и никак не могут остановиться. Оба молчали.
Отделение милиции помещалось в первом этаже высокого нового дома. Иван Степанович и Анюта поднялись на несколько ступенек, прошли по пустынному коридору, выкрашенному голубовато-серой краской, и остановились у двери, на которой висела дощечка с надписью: "Начальник оперативного отдела". Иван Степанович постучал в дверь. "Войдите!" - крикнули из комнаты. Иван Степанович и Анюта вошли.
За письменным столом сидел худощавый, невысокий человек в милицейской форме. На стуле, стоявшем у стены, сидела женщина в синем костюме и белой кофточке. У женщины были чёрные волосы, гладко зачёсанные назад, и лицо казалось бы молодым, если бы не складки у рта.
- Садитесь, - сказал человек, сидевший за столом.
Иван Степанович и Анюта сели.
- Портсигар у вас? - спросил человек за столом.
Иван Степанович молча положил портсигар на стол.
Человек, сидевший за столом, очевидно, начальник оперативного отдела, взял его и внимательно осмотрел.
- Так, - сказал он. - Именной. Почётная награда. И вещь сама по себе дорогая. - Он поднял глаза и посмотрел на Анюту. - Как же ты, Анюта, за Мишей-то недоглядела? - спросил он.
Чего угодно ожидала Анюта, но не этого простого вопроса. Откуда он знает имена её и Миши? Откуда он знает, что она недоглядела за ним?
- Он мальчик честный, - сказала она, - честное слово, честный! - Она смешалась и замолчала.
А начальник оперативного отдела продолжал смотреть на неё и тоже молчал.
- Да, - наконец сказал он, - родятся-то, понимаешь, все честные, а потом раз споткнулся, другой споткнулся и пошёл кувыркаться по жизни, так что уже не остановишь. Ты это понимаешь?
- Понимаю, - шепнула Анюта.
- Как же так, отец в экспедиции, мама в больнице, значит, ты глава семьи?
- Я, - шепнула Анюта.
Теперь она окончательно ничего не понимала: откуда здесь всё известно? А с другой стороны, она подумала, что если они всё так подробно знают, то не могут же не понять, что Миша не виноват, что он только запутался. И от этой мысли ей стало спокойнее.
- Так вот, - строго сказал начальник оперативного отдела. - Значит, с тебя и спрос: будешь смотреть за братом?
Анюта молча кивнула головой. Она уже спокойнее посмотрела на худощавого человека в милицейской форме, разглядела четыре звёздочки на его погонах и в первый раз посмотрела прямо ему в глаза.
- Он сам теперь так мучается, так мучается, товарищ капитан, - сказала она.
Капитан отвёл от неё глаза, посмотрел на женщину, сидевшую в стороне.
- Как, Александра Михайловна, - спросил он, - поверим главе семьи?
- А раньше ты ничего за Мишей не замечала? - спросила Александра Михайловна у Анюты. - Ты не бойся, говори прямо. Мише ничто не угрожает, никто его трогать не будет, а мы тебе можем и посоветовать и помочь.
- Было, - сказала Анюта. - Он в лагере сказал, что болен, а сам каждый день уходил будто в лагерь. Но я думала, что он просто, знаете, гуляет или играет с ребятами, ну поговорила, он обещал…
- Во что его Бык обыграл, в горошину? - спросила Александра Михайловна.
- В горошину, - подтвердила Анюта.
Она уже перестала удивляться тому, что сидящие здесь люди откуда-то всё знают. Ей не хотелось сейчас думать, почему это так. Важно было другое: Мише ничто не угрожало.
- Обыкновенный фокус, - сказала Александра Михайловна. - Бык выигрывает наверняка. Удивительно только, что так много ребят не могут понять, что их обжуливают. Ну, о Быке мы отдельно поговорим, - сказал капитан. - Как-нибудь общими усилиями с Быком мы справимся.
Он повернулся к Анюте и спросил небрежно, как бы для формы, как бы это само собой разумелось:
- У кино билетами торговал?
- Торговал, - кивнула Анюта головой.
- И всё, что наторгует, Быку проигрывал?
Анюта кивнула головой.
- Ну, товарищи, - спросил капитан, - как с портсигаром? Я думаю, надо отдать Анюте, пусть она положит его на место, как будто ничего и не было. Так?
- По-моему, так, - сказала Александра Михайловна.
- Составим акт? - спросил капитан Ивана Степановича.
- Я ведь, собственно, квитанции не выдавал.
- Ну, значит, обойдёмся без канцелярщины. - Капитан протянул портсигар Анюте. - На, и береги его. Почётная награда! Это понимать надо. И Мише растолкуй. Ясно? Александра Михайловна, у вас есть вопросы?
- Вопросов нет, а советы есть, - сказала Александра Михайловна. - Сейчас, конечно, когда у вас такое трудное положение, матери ничего говорить не надо. Миша где сейчас?
- Я его домой отвела, - сказала Анюта уже совершенно спокойно, - посоветовала "Всадника без головы" читать. Я хочу, чтобы он успокоился, а то так разволновался, бедняга, ужас.
- Ну и хорошо. Бери портсигар и иди домой. Скажи брату, что портсигар вернулся. А если Вова Бык попробует ещё раз втягивать в "хорошие" дела Мишу, беги сейчас же ко мне.
- А как вас найти? - спросила Анюта.
- В конце коридора детская комната. Спросишь заведующую Александру Михайловну. И желаю тебе, чтобы завтра у мамы прошла операция благополучно.
Анюта не помнила, как она вышла из милиции. Кажется, она всё-таки догадалась со всеми проститься за руку и всех поблагодарить. Она шла по улице, и у неё кружилась голова от событий, которые она пережила сегодня. Страшная история была закончена. Непонятно, как, откуда в милиции всё знали? Ей не пришлось ничего доказывать, ничего объяснять. Неважно. Важно, что всё кончилось. Она шла быстрым лёгким шагом, с раскрасневшимся, оживлённым лицом. И вдруг снова тоска сжала ей сердце: как она могла забыть хоть на минуту о завтрашней операции! Но она взяла себя в руки. Думать об этом она могла сколько угодно, но при брате она должна быть весёлой и спокойной.
Анюта пошла быстрее. Она вошла во двор. Пенсионеры и домохозяйки сидели на скамеечках. Анюта поздоровалась с темп из них, кого сегодня не видела. Ей показалось, что все смотрят на неё как-то особенно пристально и внимательно. Но она решила, что это только ей кажется. Ведь никто из сидящих не знал ни того, что пережил Миша, ни того, что пережила она.
Она поднялась по лестнице, отперла ключом дверь и вошла в комнату. Миша стоял в передней бледный и смотрел на неё большими, округлившимися глазами. Он, очевидно, всё время стоял здесь и с ужасом ждал: не позвонит ли кто, и ждал с нетерпением, когда же наконец придёт сестра.
- Вот твой портсигар, - весело сказала Анюта. - Директор магазина отдал. Он даже никакого значения не придал. Подумаешь, мало ли ему носят всяких вещей. Пойди положи его папе в стол. И Быку я отдала деньги. Он, конечно, тебя обжулил. С горошиной это просто фокус. Он выигрывает наверняка.
Миша взял портсигар, ушёл к отцу в кабинет и долго не возвращался. Анюта нарочно громко стучала кастрюлями, чтобы Миша думал, что она и внимания не обратила на его отсутствие. На самом деле она напряжённо прислушивалась. Но в кабинете была полная тишина. Потом наконец Миша вышел, и глаза у него были красные и заплаканные.
Глава двадцать первая. Долг отдают второй раз
О двух людях думала Катя: о Мише, несчастном, затравленном Мише, и о Вове Быке. Как ей было жалко Мишу! Как она ненавидела Быка, как ей хотелось скорее начать действовать.
Ох, во многом, во многом была она виновата! Бой надо выиграть не только по форме, но и по существу. Пусть Вова составляет ничтожно маленькую частицу среди тех ребят, о которых она, Катя, обязана думать и заботиться. Вова частица маленькая, но обладающая огромной силой притяжения. Просмотришь её, и десятки частиц устремятся к нему.
Катя нервничала: "Почему не возвращаются ребята? Надо же скорее идти к Быку. Может быть, сейчас Анюта беспомощно мечется и не может достать денег. Сегодня четырнадцатое, как раз перед получкой, люди поистратились".
Катя собралась с мыслями. "Что мы будем делать? Мы прежде всего соберём деньги и отдадим Быку. Потом мы с ним будем разговаривать, и разговаривать серьёзно. Так, как имеет право говорить коллектив".
Но вот стали возвращаться ребята. По одному, по двое, по трое, они стремительно вбегали в ворота лагеря и мчались к Кате. Они запыхались, вспотели, но лица у них были серьёзные, сумрачные, деловитые. И каждый совал Кате деньги.
- Папа придёт домой, я ещё достану, - говорил один, передавая Кате рубль.
Другой совал несколько двугривенных и объяснял, что тут рубль сорок, но что если не хватит, он возьмёт ещё у соседей. Самая маленькая девочка в лагере, которую почему-то звали роскошным именем Инесса, принесла шестьдесят копеек, завёрнутые в платок. Иначе эту сумму она бы не донесла, потому что вся эта сумма состояла из отдельных монеток достоинством в одну копейку.
Самый серьёзный и хмурый шахматист, именовавшийся в лагере "Жук", принёс четыре рубля. Он как раз собирался идти покупать шахматы, когда случилась эта история.
Последним прибежал запыхавшийся, с безумными глазами Паша Севчук. Задыхаясь, он рассказал, что дома у него никого нет, что он пытался застать папу на службе, но папа, как назло, уехал куда-то на завод. Кажется, только он не принёс ни одной копейки. По лицу его было видно, как он мучается этим, как ему неприятно и стыдно, но никто его не осуждал. Ну, что же делать, если не повезло и негде взять? Важно, что парень старался, что намерения у него были хорошие.
Деньги, скомканные бумажки, серебряные и медные монетки, разложили на скамейке и стали торопливо пересчитывать. Всего оказалось тридцать восемь рублей. Это было гораздо больше, чем нужно. Решили всё-таки взять с собой все. Может быть, Миша не решился назвать всю сумму долга, а всем хотелось во что бы то ни стало сейчас же отдать деньги Быку.
- Где они собираются? - спросила Катя.
- Во дворе, за сараями, - торопливо ответили ей сразу несколько голосов.
- Пошли, - сказала Катя.
Они пошли. Катя шагала впереди, неся завёрнутые в платок деньги. За ней возбуждённые, с нахмуренными лицами шагали мальчики и девочка.
Шёл в толпе, стараясь не очень на себя обращать внимание, и Паша Севчук. Он считал для себя обязательным присутствовать при объяснении с Быком. То, что Бык его не выдаст, он знал точно. Не такой был у Быка характер. Мог что-нибудь сболтнуть лишнее кто-нибудь из других ребят. Севчук рассчитывал, что если другие ребята увидят, что он, Севчук, здесь, это удержит их от неуместной болтливости.