Ромен Кальбри - Гектор Мало

Книга французского писателя Гектора Мало "Ромен Кальбри" повествует о приключениях подростка, которому пришлось пережить много невзгод и не утратить при этом бодрости духа. Сбежав от скаредного и бессердечного дяди, мальчик пускается бродяжничать, испытывает лишения, путешествует с бродячим цирком, чуть не погибает на улицах Парижа и даже переживает кораблекрушение.

Содержание:

• Глава I 1

• Глава II 2

• Глава III 2

• Глава IV 4

• Глава V 7

• Глава VI 9

• Глава VII 13

• Глава VIII 15

• Глава IX 19

• Глава X 21

• Глава XI 24

• Глава XII 26

• Глава XIII 32

• Глава XIV 36

• Примечания 38

Гектор Мало
Ромен Кальбри

Глава I

Зная мое теперешнее положение, не следует думать, что судьба баловала меня с раннего детства. Предки мои, хотя это слово может показаться несколько напыщенным, были рыбаками. Отец был одиннадцатым ребенком в семье, и деду стоило больших трудов поставить всех на ноги, потому что ремесло рыбака - одно из самых тяжелых, а доход от него очень невелик. Непосильный труд и опасности - настоящий удел рыбака, а заработок - только дело случая.

Восемнадцати лет отец был взят на морскую службу, что во Франции считается своего рода воинской повинностью; таким путем государство заставляет служить себе всех моряков в течение тридцати двух лет - с восемнадцати до пятидесятилетнего возраста. Уходя из дому, отец не умел ни читать, ни писать. Вернулся же старшим унтер-офицером, то есть дослужился до самого высокого чина, какой мог получить моряк, не окончивший государственного морского училища.

Пор-Дье - местечко, где я родился, - находится вблизи от английских островов, а потому Франция постоянно держит здесь военный катер, который должен следить за тем, чтобы жители острова Джерсей не ловили нашу рыбу, а французские моряки соблюдали установленные правила рыбной ловли. На этот катер и назначили моего отца для продолжения службы. Это было большой удачей, потому что, хотя моряк и считает судно, на котором плавает, своим домом, он все же бывает счастлив вернуться в родные края.

Через пятнадцать месяцев после возвращения отца я полнился на свет. Родился я в марте, в пятницу, да еще в новолуние, поэтому все единодушно предсказывали, что мне предстоит много приключений, морских путешествий и что и буду очень несчастлив, если только влияние луны не окажется сильнее влияния пятницы. Приключений у меня было немало - как раз о них-то я и собираюсь вам рассказать, морские путешествия я тоже совершал; что же касается борьбы двух влияний, то она была весьма ожесточенной, и вы сами решите по окончании моего повествования, которое же из них победило.

Предсказать мне приключения и путешествия - значилось признать меня настоящим Кальбри, потому что все Кальбри из поколения в поколение были моряками, и, если верить преданию, так повелось еще со времени Троянской войны. Такое древнее происхождение приписываем себе, конечно, не мы, а ученые, которые утверждают, что в Пор-Дье и поныне существует около сотни семей - как раз семей моряков - потомков жителей финикийской колонии. Так или иначе, бесспорно одно: мы совсем не похожи ни на нормандцев, ни на бретонцев - у нас черные глаза, тонкие носы, смуглая кожа, а наши рыбачьи лодки - точная копия лодки Одиссея, как ее описал Гомер: у них одна мачта и один четырехугольный парус. Такое снаряжение обычно для греческого Архипелага, но в Ла-Манше оно нигде больше не встречается.

Воспоминания нашей семьи относились к менее далеким временам и благодаря своему однообразию не отличались особой точностью. Когда говорили о ком-нибудь из родственников, всегда рассказывали приблизительно одно и то же: ребенком он ушел в море, жизнь его прошла в море или и заморских странах, среди племен, названия которых трудно запомнить, и погиб он в море - во время кораблекрушения, в бою или в английской плавучей тюрьме. У нас на кладбище много крестов с именами девушек и вдов, но крестов с мужскими именами почти не встречается: наши мужчины не умирали на родине.

Как и во всякой семье, у нас были свои герои. Во-первых, мой дед с материнской стороны, который плавал с самим Сюркуфом , а во-вторых, брат деда - дядя Жан. С тех пор как я научился понимать слова окружающих, я слышал его имя раз десять на дню. Он служил в войсках какого-то индийского раджи, имевшего собственных слонов. Он командовал частями, сражавшимися против англичан, и одна рука у него была серебряная. Не думайте - ни слоны, ни серебряная рука вовсе не были выдумкой. Врожденная страсть к приключениям, присущая всем Кальбри, заставила моего отца пуститься в новое плавание спустя два-три года после женитьбы. Он мог бы поступить помощником капитана на одну из шхун, которые каждую весну ходят на рыбную ловлю к берегам Исландии, но он привык к государственной службе и любил ее.

Его отъезд я не помню. Единственные воспоминания, сохранившиеся у меня о том времени, - это дни, когда бушевала буря, ночи, когда гремела гроза, и часы, проведенные мною возле почтовой конторы.

Сколько раз по ночам мать заставляла меня молиться перед зажженной свечой! Нам казалось, что буря, бушевавшая в Пор-Дье, бушует повсюду, и ветер, сотрясавший наш дом, сотрясает и то судно, на котором плывет отец. Иногда ветер дул с такой силой, что приходилось вставать и привязывать ставни, потому что наш дом был хижиной бедняков.

Хотя с одной стороны его защищали обломки скалы, а с другой - старая рубка, некогда служившая кают-компанией разбившегося трехмачтовика, он с трудом выдерживал осенние бури.

Как-то раз октябрьской ночью мать разбудила меня. Бушевал ураган, выл ветер, наш домик стонал и скрипел, резкие порывы ветра, врываясь в комнату, колебали слабое пламя свечи и порой даже гасили ее. Когда буря немного стихла, слышались грохот волн о прибрежные камни и удары моря о скалы, похожие на пушечную пальбу.

Несмотря на оглушительный шум, я заснул, стоя на коленях. Но вдруг оконная рама, сорвавшись с петель, упала в комнату, стекло разбилось вдребезги, и мне показалось, что меня уносит вихрь.

- Боже мой! - воскликнула мама. - Твой отец погиб!

Она всегда верила в предзнаменования и предчувствия, а письмо, полученное от моего отца спустя несколько месяцев после этой бурной ночи, еще сильнее укрепило в ней эту ветру. По странному совпадению, именно в октябре отец попал в сильный шквал и чуть не погиб. Жены моряков всегда спят беспокойно. Им снятся кораблекрушения, они ждут писем, которые все не приходят, и жизнь их протекает в постоянной тревоге.

В те годы, о которых я рассказываю, почта работала не так, как в наши дни. Письма попросту раздавали в почтовой конторе, а если за ними долго не приходили, посылались с каким-нибудь школьником. С весны и до осени все моряки находились в море на ловле трески, поэтому в день прибытия почты с Ньюфаундленда почтовую контору всегда осаждали женщины, которым не терпелось поскорее узнать новости. С ребятами на руках они ждали, когда выкрикнут их имя. Одни, читая письма, смеялись, другие плакали. Не получившие писем расспрашивали тех, кто их получил, потому что к морякам, плавающим в море, никак нельзя применять пословицу: "Нет вестей - значит, вести хорошие".

Была у нас старуха - все звали ее тетушка Жуан; в течение шести лет она ежедневно приходила на почту и за все шесть лет не получила ни одного письма. Рассказывали, что рыбачья лодка с ее мужем и четырьмя сыновьями пропала во время бури; ни людей, ни лодку так и не нашли. С тех пор тетушка Жуан всякое утро приходила на почту. "Для вас пока нет письма, - говорил ей почтмейстер. - Наверно, придет завтра". Она отвечала печально: "Да, наверно, завтра…" - и уходила, чтобы снова вернуться на следующий день. Ее считали немного помешанной. Но если она и была сумасшедшей, то я никогда в жизни не встречал более кроткого и тихого помешательства.

Когда бы я ни приходил на почту, я почти всегда заставал там тетушку Жуан.

Наш почтмейстер был, кроме того, и бакалейным торговцем; понятно, что он сперва обслуживал тех, кто приходил к нему за солью или за кофе, давая всем остальным возможность вдоволь наговориться. Аккуратно и пунктуально выполняя и те и другие свои обязанности, он еще растягивал время ожидания, делал множество приготовлений. Торгуя бакалеей, он надевал синий фартук и фуражку, а раздавая почту, облачался в суконную куртку и бархатную шапочку. Ни за что на свете он не продал бы горчицы в форме почтового служащего и не вручил бы письма, не сняв своего синего фартука, даже когда знал, что от этого письма зависит жизнь десятка людей.

Каждое утро тетушка Жуан рассказывала мне одно и то же: "Они ловили рыбу, как вдруг налетел такой сильный шквал, что им пришлось удирать с попутным ветром, и они не смогли вернуться в Бьен-Эме. Прошли они мимо Прюданса, но и там не удалось пристать. Ты же понимаешь, что с таким матросом, как мой Жуан, ничего не страшно. Им, верно, повстречался в открытом море какой-нибудь корабль. Он их и подобрал. Это случалось не раз. Вот так вернулся домой и сын тетки Мелани. А может быть, их высадили в Америке. Когда они возвратятся, Жером уже будет совсем большим. Тогда ему было четырнадцать лет… Четырнадцать да шесть - сколько это выходит? …Двадцать лет! Совсем взрослый мужчина!"

Она даже не допускала мысли, что они погибли, и умерла, считая их живыми. Незадолго до смерти она передала священнику три луидора для Жерома, когда тот вернется. Она терпела крайнюю нужду и все же сохранила эти деньги для младшего сына - своего любимца.

Глава II

Мой отец отправился в плавание на три года, а пробыл в море целых шесть лет. Офицеры постепенно сменялись, но матросы оставались в Тихом океане до тех пор, пока фрегату не стала угрожать опасность пойти ко дну.

Мне минуло десять, когда отец вернулся на родину.

Это произошло в воскресенье после обедни. Я стоял на набережной и смотрел, как входит в гавань дозорное таможенное судно. На палубе рядом с лоцманом я увидел какого-то военного моряка. Он сразу бросился в глаза, потому что был в полной парадной форме, тогда как все матросы были в обычных рабочих куртках. Как всегда, в эти часы на молу собрались старые моряки, которые в любую погоду, будь то шторм или яркое солнце, приходили сюда за два часа до прилива и уходили домой спустя два часа после отлива.

- Ромен, - сказал капитан Уэль, опуская подзорную трубу, - вон твой отец. Беги скорее на пристань, если хочешь его встретить.

Мне очень хотелось броситься навстречу отцу, но я не мог: ноги у меня подкашивались. Когда я добрался до пристани, таможенное судно уже причалило и отец сошел на берег. Все его окружили, жали ему руку, тащили в кабачок, предлагая угостить кружкой сидра.

- Вечером, - отвечал он. - Мне не терпится поскорее обнять жену и сынишку!

- Сынишку! Да вот он здесь!..

К вечеру погода испортилась, но в эту ночь в нашем доме никто не вставал и не зажигал свечи.

За шесть лет плавания отец много перевидал, и я не уставал слушать его рассказы. Он производил впечатление сурового и резкого человека, но на самом деле был очень добродушен и с неизменным терпением рассказывал мне не о том, что занимало его самого, а о том, что пленяло мое детское воображение.

Среди его рассказов был один, который я мог слушать без конца и постоянно просил повторить еще - рассказ о моем дяде Жане. Во время стоянки в Калькутте отец услышал о некоем генерале Флон, который был послан с поручением к английскому губернатору. То, что о нем рассказывали, походило на сказку. Родом он был француз и служил добровольцем у Берарского раджи. В одной из битв с англичанами он смелой атакой спас от гибели индийскую армию, за что его произвели в генералы. В другой битве ему ядром оторвало руку, он заменил ее серебряной рукой, а когда вернулся в столицу, держа серебряной рукой поводья лошади, жрецы в знак преклонения пали перед ним ниц. По их словам, в священных книгах написано, что Берарское княжество достигнет вершины своего могущества, когда его армиями будет командовать пришедший с запада иностранец, которого все узнают по серебряной руке. Отец явился к генералу Флон, и тот принял его с распростертыми объятиями. Целую неделю отец гостил у дяди, который оказывал ему княжеские почести и хотел увезти к себе в столицу. Но дисциплина на морской службе очень строга, и отцу пришлось остаться в Калькутте.

Этот рассказ произвел на меня огромное впечатление. Я не переставал думать о дяде Жане и постоянно мечтал о слонах и паланкинах. Перед моими глазами все время стояли два солдата - телохранители дяди, которые носили его серебряную руку. До тех пор я восхищался нашим церковным сторожем, но, услыхав про солдат, бывших к тому же рабами дяди, я проникся презрением к железной алебарде и шляпе с галунами, которыми щеголял сторож.

Отец радовался, видя, с каким восторгом я его слушал, а мама страдала: своим материнским чутьем она угадывала, какое впечатление производят на меня его рассказы.

- Все это разовьет у него страсть к морю и путешествиям, - говорила она.

- Ну так что ж? Тогда он станет моряком - таким, как и, а может быть, даже таким, как его дядюшка.

Стать таким, как дядя Жан! Бедный отец и не подозревал, какой огонь он разжег в моей груди.

Маме в конце концов пришлось свыкнуться с мыслью, что я со временем сделаюсь моряком, но она нежно любила меня и хотела чем-нибудь облегчить мне первые шаги на этом трудном поприще. Она уговаривала отца бросить военную службу, постараться получить назначение на судно, плавающее у берегов Исландии, и взять меня с собой, чтобы я начал обучение под его руководством.

Таким образом она надеялась удержать нас дома в зимнее время, когда рыболовные суда стоят в гавани. Но, увы, наши расчеты и предположения не всегда сбываются!

Глава III

Отец вернулся домой в августе. В сентябре чудесная погода, которая держалась более трех месяцев, внезапно испортилась. Началась полоса бурь, сменившая полосу затишья. Все только и говорили о кораблекрушениях, происходивших возле наших берегов. Один пароход утонул с людьми и грузом в быстром течении Бланшара. Несколько лодок из Гранвиля пропало без вести, и рассказывали, что море вокруг острова Джерсей сплошь покрыто обломками. На суше все дороги были завалены сломанными ветвями, а земля так густо усыпана зелеными яблоками, как будто их нарочно сбивали шестами. Многие яблони были вырваны с корнем, другие стояли с изуродованными стволами, а листья висели на ветвях пожелтевшие, словно опаленные огнем.

Жителей поселка охватила тревога - все ждали возвращения моряков с Ньюфаундленда.

Бурная погода продолжалась около трех недель, а затем как-то вечером наступило полное затишье и на суше и на море. Я решил, что буря прекратилась, но, когда за ужином спросил у отца, не поедем ли мы завтра снимать сети, поставленные еще до начала ненастья, он усмехнулся.

- Завтра, - ответил он, - с запада налетит ужасный шквал, потому что солнце село в багровом тумане, на небе слишком много звезд, море стонет, а земля сильно нагрета. Скоро ты увидишь такую бурю, какой еще в жизни не видывал.

Поэтому на следующий день мы не отправились в море, а стали укреплять камнями крышу нашей "рубки". На рассвете поднялся западный ветер. Солнца не было видно, на грязно-сером небе местами проступили длинные зеленые полосы, и, хотя прилив еще не начался, издали доносился глухой шум моря, похожий на рычание.

Вдруг отец, стоявший на крыше "рубки", бросил работу; я вскарабкался к нему. Вдали на сумрачном горизонте показалась небольшая белая точка - плыл какой-то корабль.

- Если они еще целы, то, видно, хотят разбиться, - заметил отец.

Действительно, когда дуют западные ветры, пристать к берегу в Пор-Дье невозможно.

Мы увидели это судно только благодаря случайному просвету на небе; оно тут же мгновенно исчезло из наших глаз. Облака все сгущались, они неслись быстрые, зловещие и клубились, как дым пожара. Казалось, очаг этого пожара находится где-то за линией горизонта.

Мы спустились в деревню. Народ уже бежал к молу, так как всем стало известно, что показалось судно и что оно в опасности.

И вдали, и у наших ног, и направо, и налево - повсюду море превратилось в сплошную клокочущую снежную пену, вода прибывала быстрее обычного, и ее глухой шум, сливаясь с ревом бури, оглушал нас. Облака, несмотря на страшный ветер, нависли так низко и были так тяжелы, что, казалось, давили своей тяжестью на пенистую белую массу. Судно приближалось. Это был бриг, он шел почти без парусов.

- Они поднимают брейд-вымпел, - сказал капитан Уэль, смотревший в подзорную трубу. - Это бриг братьев Леге.

Братья Леге были самыми богатыми судовладельцами в нашем краю.

- Они просят выслать лоцмана.

- Лоцмана! Да разве мыслимо сейчас выйти в море!

Эти слова проговорил сам лоцман - дядюшка Узар. И так как кругом стояли люди, понимающие толк в морском деле, никто ему не возразил. Все знали, что он прав и что выйти в море нельзя.