Кабриоль тоже очень устал, и, когда я вытянулся горизонтально на руках под прямым углом к шесту, я почувствовал, что шест заколебался. Сердце у меня замерло от страха, я разжал пальцы и полетел вниз, вытянув руки вперед.
Толпа ахнула. Я свалился с высоты пяти метров и сильно ударился об землю. Если бы земля не была покрыта опилками, я, вероятно, расшибся бы насмерть. В плече у меня что-то хрустнуло, и я почувствовал резкую боль.
Однако я сейчас же встал на ноги и хотел, как это полагается, раскланяться с публикой, повскакивавшей с мест и со страхом смотревшей на меня. Но я не мог шевельнуть правой рукой.
Меня окружили, все говорили разом. От давки я начал задыхаться, мне было страшно больно, и я потерял сознание.
- Пустяки! - объявил Лаполад. - Просим публику занять места. Представление продолжается!
- Он только не сможет больше делать вот так, - сказал Кабриоль, поднимая руки над головой, - а потому добрые люди могут спать спокойно.
Публика зааплодировала, и все громко расхохотались.
В самом деле, целых шесть недель я не мог делать движения, показанного Кабриолем, потому что у меня была сломана ключица.
В балаганах редко обращаются к помощи врачей. Когда представление окончилось, Лаполад сам положил мне на плечо повязку, а вместо лекарства оставил меня без ужина.
Я жил один в повозке для зверей и лежал в постели уже больше двух часов, но не мог уснуть. Меня мучила жажда, я ворочался с боку на бок и никак не мог найти удобное положение для больного плеча.
Вдруг мне показалось, что дверь повозки тихонько скрипнула.
- Это я, - шепотом сказала Дьелетта. - Ты не спишь?
- Нет.
Она быстро подошла к моей кровати и поцеловала меня.
- Это все по моей вине. Простишь ли ты мне? - спросила она.
- Прощу тебе что?
- Если бы я тебя не задержала, ты бы не расшибся сегодня.
В маленькое окошечко светила полная луна, озарявшая лицо Дьелетты, и я увидел, что ее глаза полны слез. Я решил держаться молодцом.
- Пустяки, - ответил я. - Разве ты считаешь меня неженкой?
Я попробовал вытянуть руку, но невольно охнул, почувствовав боль.
- Вот видишь, - сказала Дьелетта. - Это все из-за меня, из-за меня!
И резким движением она отвернула рукав своей кофточки.
- Вот посмотри, - сказала она.
- Что?
- Потрогай.
Она осторожно взяла мою руку и положила ее на свою, повыше локтя. Я почувствовал что-то влажное, похожее на кровь.
- Когда я увидела, что ты сломал ключицу, я изо всех сил укусила себя за руку. Мне хотелось сделать себе как можно больнее, потому что друзья должны страдать вместе.
Она произнесла эти слова с мрачной решимостью, и ее глаза при свете луны засверкали, как брильянты. То, что она сделала, было, конечно, очень глупо, но она меня тронула до слез.
- Дурачок, - сказала Дьелетта, угадав мое волнение. - Ты сделал бы то же самое для меня… Ах да! Я ведь принесла тебе винограду. Хочешь есть?
- Я очень хочу пить, от винограда мне станет легче.
Она пошла за чашкой воды для меня, выскользнув из повозки бесшумно, как тень.
- А теперь, - сказала она, вернувшись, - пора спать, - и положила мою голову на подушку. - Тебе надо скорее выздоравливать, чтобы бежать отсюда. В тот день, когда ты поправишься, мы уйдем. Я не хочу, чтобы ты больше лазил на шест. Все эти фокусы не для тебя.
- А если Лаполад меня заставит?
- Он не посмеет, не то я натравлю на него Мутона, и тот его съест. Это совсем нетрудно: один удар лапой, один укус - и от Лаполада ничего не останется.
На пороге, прежде чем закрыть за собой дверь, она дружески кивнула мне головой:
- Спи!
Мне показалось, что боль в плече немного утихла. Я нашел удобное положение, вытянулся и заснул с мыслью о маме, взволнованный, но уже не такой огорченный.
Самое неприятное в этой истории было то, что задерживался наш побег, а между тем наступала осень и с нею плохая погода. Под открытым небом можно ночевать в теплые летние ночи, но не в ноябре, когда ночи длинные и холодные, когда идут дожди, а иногда и снег.
Дьелетта не разрешала мне работать, она сама ухаживала за зверями и ждала моего выздоровления, кажется, с еще большим нетерпением, чем я сам. А когда я ей говорил, что благоразумнее, пожалуй, подождать до весны, она очень сердилась.
- Если ты останешься здесь, - возразила она, - ты не доживешь до весны. Лаполад начнет тебя учить кувыркаться на трапеции, и ты расшибешься. К тому же мы все дальше и дальше уходим от Парижа, а весной, вероятно, будем уже на юге.
Этот довод окончательно убедил меня.
Надо было скорее выздоравливать. Каждое утро Дьелетта осматривала мое плечо; затем я становился спиной к повозке и поднимал насколько мог больную руку, а она делала ножом зарубку на стенке. Сравнивая высоту этой зарубки с предыдущей, мы день за днем следили, как идет мое выздоровление…
Из Алансона мы приехали в Вандом, а из Вандома в Блуа. Из Блуа собирались ехать в Тур, и было решено, что там я начну снова участвовать в представлениях. Поэтому мы с Дьелеттой решили покинуть труппу в Блуа и через Орлеан идти в Париж. Она дала мне денег, и я купил в Вандоме у букиниста подержанную карту Франции. С помощью шпильки я смастерил циркуль и высчитал, что от Блуа до Парижа сорок лье. Пройти такой путь в ноябре очень трудно, потому что дни в это время года короткие - не более десяти часов. Дьелетта не привыкла много ходить. Сможет ли она идти по шесть лье в день? Она уверяла меня, что сможет, но я в этом сильно сомневался. Во всяком случае, нам придется идти не меньше недели. К счастью, Дьелетта подкопила немного денег, и теперь у нас набралось десять франков. Мы запаслись провизией, башмаки мои были готовы, а Дьелетте посчастливилось найти на дороге старую лошадиную попону, которой мы решили укрываться ночью.
Теперь все было готово, и мы ждали только моего полного выздоровления, которое, по нашим расчетам, а главное, судя по зарубкам на стене, должно было наступить ко времени нашего отъезда из Блуа. Но тут взбунтовался Мутон, обычно такой смирный и послушный, и опять задержал наш побег.
Как-то вечером два англичанина, восхищавшихся Дьелеттой, подошли к ней, после того как вся публика уже разошлась, и попросили ее еще раз показать свое искусство. Лаполад охотно согласился исполнить их просьбу, уверенный в том, что эти сытые и, наверно, щедрые господа хорошо ему заплатят. Дьелетта снова вошла в клетку.
- Какое прелестное дитя!
- И какая смелая!
И они начали громко аплодировать.
Не знаю отчего, но самолюбие Лаполада было этим сильно задето, и он объявил, что Дьелетта может так бесстрашно играть со львами только потому, что он, Лаполад, прекрасно их выдрессировал.
- Вы… - засмеялся, глядя на него, младший из англичан, красивый белокурый и румяный молодой человек, - да вы просто хвастун! Я уверен, что вы и в клетку-то побоитесь войти!
- Держу пари на десять луидоров, что вы туда не войдете! - прибавил второй.
- Я принимаю ваше пари.
- Отлично! Но пусть девочка выйдет, и вы пойдете в клетку один.
Быть может, напрасно думают, что нужно большое мужество, чтобы войти в клетку к хищным зверям.
- Подай хлыст! - сказал Лаполад, обращаясь к Дьелетте.
- Значит, вы согласны, - продолжал младший англичанин, - чтоб девочка ушла отсюда и не подходила к клетке?
- Согласен.
Мы все собрались возле них. Кабриоль, госпожа Лаполад, музыканты и я. Я должен был открыть дверь клетки. Лаполад снял с себя костюм генерала.
- Если этот лев умен, - сказал один из англичан, - он его не тронет. Слишком жесткое у него мясо.
И оба принялись шутить и смеяться над нашим хозяином, что доставляло всем нам большое удовольствие.
Да, Мутон был умен, он прекрасно помнил, как Лаполад бил его железными прутьями через решетку клетки, и весь задрожал, лишь только хозяин с поднятым хлыстом вошел к нему. Видя, что Мутон дрожит, Лаполад расхрабрился. Он решил, что старый лев боится, и ударил его хлыстом, заставляя встать. Но удары хлыстом - это не удары железными прутьями. Мутон понял, что враг теперь в его власти. Мужество вспыхнуло в его усталом сердце. Он зарычал, встал на задние лапы, и не успел Лаполад ступить и шагу, как лев прыгнул и обрушился на него всей своей тяжестью.
Выпустив когти, он схватил Лаполада огромными лапами и подмял под себя с грозным рычанием.
- Умираю! - закричал Лаполад.
Склонившись над Лаполадом, лев смотрел на нас из-за решетки. Глаза его горели. Он бил себя хвостом по бокам, как по барабану.
Кабриоль схватил железный прут и принялся дубасить льва по спине, но тот даже не пошевелился. Тогда один из англичан выхватил из кармана револьвер и хотел выстрелить Мутону в ухо, почти касавшееся решетки, но госпожа Лаполад оттолкнула его руку.
- Не убивайте Мутона! - закричала она.
- О-о! - воскликнул англичанин. - Да она больше любит льва, чем собственного мужа! - И прибавил еще несколько слов по-английски.
На шум и крики прибежала Дьелетта и бросилась к клетке. Один из прутьев отодвигался, для того чтобы Дьелетта в случае неожиданного нападения льва могла из нее выскочить. Тоненькая девочка легко проходила в эту узкую щель, а лев не мог просунуть в нее свою большую голову. Дьелетта отодвинула прут и проскользнула в клетку. Мутон, стоявший к ней спиной, ее не заметил.
Хлыста с собой у нее не было, но она смело схватила льва за гриву. Удивленный неожиданным нападением и не зная, кто вошел к нему, лев так быстро обернулся, что прижал девочку к решетке. Однако, узнав Дьелетту, он тотчас опустил лапу, которую занес для удара, бросил Лаполада и забился в угол.
Лаполад был жив, но так сильно помят, что его с трудом вытащили из клетки, пока Дьелетта удерживала взглядом пристыженного льва.
Сама она вышла из клетки прихрамывая. Лев отдавил ей ногу; целую неделю она не могла ходить и просидела на стуле. Лаполада же уложили в постель полумертвого, ободранного, залитого кровью.
Только через две недели Дьелетта сказала, что она может ходить и что пора привести наш план в исполнение, тем более что раненый Лаполад не сможет нас преследовать.
Глава XII
Было уже 3 ноября, но погода стояла теплая. Если нигде не задерживаться, то можно прийти в Париж до наступления холодов.
Мы долго обсуждали план побега и в конце концов остановились на следующем. На меня теперь не обращали никакого внимания, и я должен был выйти из балагана первым, взяв все наши вещи, то есть запас черствого хлеба, попону, бутылку, вторые башмаки, небольшой узелок с бельем, который Дьелетта спрятала в моем ящике, и жестяную кастрюльку - одним словом, все необходимое для путешествия. Затем, когда хозяева уснут, Дьелетта встанет, выскользнет из повозки, и мы с ней встретимся на бульваре около заранее намеченного дерева.
Я пришел туда ровно в одиннадцать вечера, а Дьелетта явилась только в полночь. Я уже стал приходить в отчаяние, думая, что ее могли задержать, как вдруг услыхал ее легкие шаги на бульваре. Она вошла в полосу света, и я узнал ее красную накидку, которую она обычно надевала для выхода после представления.
- Я уже думала, что мне не удастся выбраться, - сказала она запыхавшись. - Лаполад кряхтел, как тюлень, и все не мог заснуть. А потом я должна была еще попрощаться с Мутоном. Бедный Мутон, вот кто будет скучать без меня!.. Ты ничего не забыл?
Но сейчас было совсем не время проверять вещи. Я сказал, что нас могут хватиться, а потому нужно поскорее выбраться из города.
- Хорошо, идем! - сказала она. - Но прежде дай мне твою руку.
- Зачем?
- Дай мне руку, и поклянемся в дружбе на жизнь и на смерть! Хочешь?
- Конечно, хочу.
- Тогда дай руку и говори за мной: клянемся помогать друг другу всю жизнь, до самой смерти!
- До самой смерти, - повторил я.
Она крепко пожала мне руку, и я был очень растроган - голос ее дрожал, когда она произносила слова клятвы.
В городе царила мертвая тишина. Только вода в фонтане с тихим журчанием стекала струйками в бассейн да жалобно скрипели на железных цепях уличные фонари; они качались и отбрасывали большие изменчивые тени на мостовую.
- Теперь идем, - сказала Дьелетта.
Мы быстро вышли из города и очутились в поле. Следуя за Дьелеттой, я с любопытством смотрел на нее. Мне казалось, что под накидкой она держит в руке какой-то круглый предмет. Все вещи были у меня, и я недоумевал, что она несет. Наконец я не выдержал и спросил.
- Это моя резеда, - ответила она, распахнув накидку.
Я увидел небольшой горшочек, обернутый в серебряную бумагу. Дьелетта постоянно ухаживала за своей резедой, стоявшей на маленьком окошке повозки. Ее возня с цветком часто раздражала Лаполада.
- Неужели мы потащим его с собой? - спросил я, недовольный этим лишним грузом.
- Я не могла ее бросить, она бы погибла!.. Я уж и так покинула Мутона. Бедняжка! Знаешь, я чуть-чуть не увела его с собой. Как он смотрел на меня, когда я уходила! Я уверена, что он обо всем догадался.
Увести с собой Мутона на поводу, как собачку! Эта мысль показалась мне очень забавной, и я невольно улыбнулся.
Дьелетта решила поделить поровну всю нашу поклажу, и я насилу уговорил ее оставить мне большую часть.
Хотя холода еще не наступили, ночь была довольно прохладная. Звезды ярко сияли на темно-синем небе. Все вокруг покоилось в тихом сне. Деревья стояли неподвижно, листья на них словно застыли. Птиц не было слышно, насекомые не стрекотали в траве, как летом. Только собаки, когда мы проходили мимо домов, провожали нас громким лаем. На их голоса откликались соседние собаки, и этот лай раздавался в ночной тишине подобно окрику часовых, которые предупреждают друг друга об опасности.
На случай, если Лаполад вздумает выслать за нами погоню, мы решили идти без остановок всю ночь. Я боялся, что Дьелетта не выдержит, но она только к утру пожаловалась на усталость. Мы прошли через несколько спящих деревень и по дорожным столбам узнали, что находимся в пяти лье от Блуа. Желтый свет забрезжил в небе; петухи проснулись и начали перекликаться в курятниках. В окнах, еще закрытых ставнями, замелькали огни, и вскоре нам начали встречаться крестьяне, медленно ехавшие в повозках на осенние полевые работы.
- Давай отдохнем, - предложила Дьелетта. - Теперь я уже не боюсь.
- Разве тебе было страшно?
- Еще бы! Все время, как только мы вышли из Блуа.
- Чего же ты боялась?
- Тишины. Я не люблю ночи. Повсюду черные тени, они то увеличиваются, то становятся короче. Как только я их увижу, у меня сердце то быстро-быстро забьется, то замирает от страха…
Пока мы завтракали сухими корками, занялся серый туманный день, и мы увидели, что нас окружает голая равнина; только кое-где за купами деревьев прятались домики, над которыми медленно тянулись вверх столбы желтого дыма. Свежевспаханные поля перемежались с полосами жнивья, но нигде не было видно зелени. Стаи ворон пролетали по небу, тяжело махая крыльями, а затем, разделившись небольшими кучками, опускались возле плугов, на которых работали крестьяне.
Мы снова двинулись в путь и прошли еще два лье. Но теперь усталость все больше давала себя знать, а Дьелетта просто засыпала на ходу. Она так утомилась, что проспала подряд пять часов.
Больше всего меня беспокоила мысль о том, где мы будем ночевать во время нашего путешествия. Я уже знал, каково спать под открытым небом, и очень тревожился, думая о наступающих холодных ночах. Поэтому мы решили идти не останавливаясь до тех пор, пока не найдем хорошо защищенного уголка. Мы нашли такое местечко у ограды парка, куда ветром намело большую кучу сухих листьев.
Было всего четыре часа пополудни, и у нас оставалось достаточно времени, чтобы приготовить себе постель на ночь.
Я набрал в лесу несколько охапок сухих листьев и прибавил их к большой куче, лежавшей возле стены. Сверху, в трещины между камнями, я воткнул длинные ветки, а другим концом крепко всадил их в землю. Получилось нечто вроде навеса, на который я натянул попону. Теперь у нас была постель и крыша над головой.
Дьелетте очень понравилось мое сооружение. Настоящая хижина в лесу, как в сказке "Мальчик-с-пальчик". Ах, если бы у нас было масло, она сварила бы такой вкусный суп! Но масла у нас не было.
Однако когда после обеда, состоявшего, как и завтрак, из одних сухих корок, надвинулся вечер, когда угас последний луч солнца, когда замолкли птички, приютившиеся в густых елях, и тьма окутала лес, Дьелетта снова приуныла.
- Тебе хочется спать? - спросила она меня.
- Нет.
- Тогда очень прошу тебя: не спи, пока я не засну. Я буду меньше бояться.
Попона хорошо защищала нас от ветра, но в ней было столько дыр, что мы видели, как сверкали звезды у нас над головой. Кругом, казалось, все уснуло, но до нас доносились тихие непонятные звуки, напоминавшие нам, что мы ночуем под открытым небом.
Довольно долго Дьелетта вертелась и не могла успокоиться. Наконец усталость одолела ее, и она уснула. Я очень обрадовался, что могу больше не караулить ее, и тоже заснул.
Я оказался прав, опасаясь холода. Стужа разбудила нас задолго до рассвета.
- Ты озяб? - спросила меня Дьелетта, услыхав, что я проснулся. - Я совсем окоченела.
Но делать было нечего, мы исчерпали все свои возможности - больше укрыться было нечем. Оставалось только постараться заснуть до утра.
Но как я ни старался, мне это не удавалось; я так замерз, что дрожал всем телом. Кроме того, вокруг нас слышались какие-то странные, тревожившие меня звуки: листья на земле хрустели так сильно, точно по ним ползало множество насекомых.
- Ты слышишь? - спросила Дьелетта шепотом.