- Где же Валь? Я его не вижу, - волнуясь, спрашивает трепетный голос.
- Я здесь, тетя Люда. Пожалуйста, не беспокойся, я здесь.
Валь сидит в сторонке на траве. Подле него, мирно пощипывая траву, пасется Ворон.
- Девочки, на кровлю! Михако привел музыкантов. Идите танцевать! - раздается голос тети Люды, которая вслед за тем обращается к Дане:
- А ты, моя малютка, посмотришь на танцы. Не грусти.
И тетя Люда ведет Даню по лестнице наверх, на крышу сакли.
Впечатлительная натура Дани охватывает всю картину сразу.
На плоской крыше Джаваховского гнезда разостланы пестрые ковры. Восточные, крытые яркими кусками шелковых тканей диваны стоят по краям ее. Между ними - столики с прохладительным питьем. Вдоль парапета - другие, для игры в карты старшим гостям. Музыканты приютились на невысокой башне. Их несколько человек. У них духовые инструменты для бала. Отдельно, в стороне, неизбежные для аккомпанемента зурна, домра и чиангури.
А над кровлей бархатный купол кавказского неба.
Душа Даши пробуждается для восторга. Ах, как хочется Дане нарушить эту торжественную тишину. Нарушить звуками в честь и славу дивной ночи. Хочется песнями зачаровать еще больше эту волшебную ночь.
Со смерти матери Даня не прикасалась к струнам арфы.
Как бы в ответ на ее желание грянул оркестр. Нарушилась дивная, кроткая тишина ночи. Кровля ожила.
Тоненькая Лина Марголина, дочь полкового командира, первая с молоденьким адъютантом открыла бал. Звуки модного вальса полетели к звездам.
О, как Дане тяжело! Одна среди этих чуждых людей, чужого веселья.
Она, забалованная матерью, подругами, привыкшая к поклонению, всеобщему вниманию в юности, к восторгам толпы, она, такая необыкновенная, талантливая, не как все здесь, не ценится всеми этими людьми, забывшими, казалось, о ее существовании. Какое им до нее дело! Разве они ее понимают? Хороша тетя Люда тоже, эта "святая", какой ее считают здесь все! Привезла ее сюда и бросила, точно она просила ее об этом. А "друг"?
Друг ли ей, Дане, та странная, властолюбивая княжна, чересчур уж прямолинейная и как будто резкая? Что она спасла их в ту роковую ночь - так это сделал бы каждый на ее месте. Что приютила, ее, Данину мать, в тяжелую минуту - так это закон человеческой любви к ближнему. Что ее, Даню, взяла к себе, одевает, кормит и поит - так разве она, Даня, этого желала?
Разве ей легко, хорошо здесь? Уехать бы ей снова с ее арфой далеко, далеко, выступать в концертах, играть, поднимать звуками бурю в сердцах людей, не заниматься уроками с утра до вечера. Ведь она, Даня, почти взрослая девушка, а главное, она артистка. Она вкусила уже сладость успеха. Ее не удовлетворяет такая жизнь. Ей нужна слава и поклонение толпы. В этой жизни, тихой и методичной, она умрет, умрет, зачахнет, как роза без влаги дождя, как птица в клетке. И потом, как странно здесь все, дико и необычайно. Эти дети, неведомо откуда взятые, этот гость-разбойник, выпущенный из тюрьмы и так уважаемый всеми здешними, этот "идеальный" Сандро, следящий за каждым шагом их, точно гувернер, и, наконец, эта страшная, зеленая, таинственная сакля, о которой им не позволено говорить и откуда несется ужасный вой. Одна эта сакля может свести с ума такую, как ее, Данину, впечатлительную натуру. А сейчас даже Гема, привязанная к ней, как верная собачка, и та даже забыла ее, носится в вихре вальса со своим кавалером. Она и думать забыла про Даню. А еще вчера клялась ей в дружбе, говорила такие ласковые слова. Злое, нехорошее чувство заполняет сердце Дани.
- Что с вами, вы грустите?
Это Валь. Его глаза щурятся чуть насмешливо. Не понять, ласковы ли или смеются они.
- Какой глупый праздник! - капризно срывается с уст Дани, и брови ее хмурятся.
- Глупый? Нет. Люди здесь веселятся красиво. Само небо улыбается им, - отвечает мальчик.
- Отчего же вы не танцуете, Валь?
- О, со мной никто из девочек не захочет плясать.
- Почему?
- Я близорук и вечно путаю свою даму в кадрили, это раз. Потом наступаю на ноги - это два, но, что хуже всего, никогда не слышу такта. Девочки этого не любят. Взгляните-ка, как ловки Сандро и Селим.
- Вы давно здесь в гнезде, Валь?
- Два года, как и все здешние, но, кажется, точно с трех лет от роду. Меня привез "друг" из Финляндии. У меня умерли отец с матерью от какой-то заразной болезни. Есть у меня еще сестра Лидия. Она за границей учится, кончает там университет. Она институтская подруга "друга". Мы были очень богаты прежде, но папа незадолго до смерти потерял все. Я такое же дитя-питомец, как и вы, сирота. - Он задумывается на минуту, потом лицо его оживляется настолько, насколько может оживиться спокойное лицо Валентина.
- Глядите, "друг" вернулся. Сейчас будет настоящее веселье. Смотрите! Смотрите! Уже началось.
- Куда она ходила? И кто это воет так часто и страшно у вас в усадьбе?
- Кто?
Валь морщит лоб, и юное лицо его делается вдруг старческим и забавным.
- Милая Даня, есть вещи, о которых у нас в гнезде не полагается говорить. Это тайна "друга", а чужие тайны должны быть для нас священны.
Даня улыбается с чуть заметной насмешкой.
- У нас здесь уже слишком много тайн, Валь.
- Может быть, вы и правы. Но, смотрите, смотрите! Тетя Люда приготовила "другу" приятный сюрприз.
Из толпы молодых девушек выделяется Маруся. Кубанскую казачку сейчас не узнать. Она, всегда веселая, теперь торжественная и серьезная. У нее в руках бандура, старинный малороссийский инструмент.
Маруся садится на ковер посреди кровли, поджимает под себя ноги и поет. Поет высоким звонким голоском, чистым, как струя плавленого металла:
Ой, на реке Кубани,
На родной реке.
Собрались ребята, казаки, девчата.
Хоровод водить. Хоровод водить.
Песни заводить.
Голос юной певицы льется серебристою волною. Вторят ей струны бандуры, Бог весть каким образом заброшенной на берега тихого Дона, оттуда на славную Кубань, затем на Куру.
Гости, небо и ночь слушают певицу. Марусино личико теперь как будто грустное, как будто одухотворенное нежным чувством к ее родине. Вспоминается детство, покойная мать-казачка, крошечный хуторок. Ах, ты, тихая, родная станица, широкая улица, кизиловые кусты, светловодная, милая, ласковая река!
Слезинки сверкают в глубине маленьких глаз Маруси. Последним всплеском раздается мелодия, и песнь обрывается.
- Якши, славно! Так только райская пташка умеет петь! - первый нарушает молчание ага Керим.
Гуль-Гуль бросается к девочке, целует.
Гости восторгаются.
- Браво, Маруся, браво!
- Хорошо, Маруся. Очень хорошо. Твоя очередь, Гема, теперь.
Бледненькая Гема выходит трепещущая, как тростинка в бурю.
Ее темные глаза похожи, как две капли воды, на глаза Сандро, только не такие смелые, как у него. Она выходит на середину кровли, складывает ручки, кланяется гостям.
Гема - дитя Кавказа, белая роза Алазанских долин. И в честь ее поэтичной, прекрасной родины складывается поэма Гемы - чудесная грузинская легенда о мудрой царице Тамаре, переложенная в стихи. Гема робко начинает:
Тамара охотится… Звери и птицы,
Сраженные, падают, царской рукой…
Сверкают прекрасные очи царицы,
И мчится со свистом стрела за стрелой.
Богатые, знатные уздени с нею
До устали гонят могучих коней,
Во славу царицы, себя не жалея,
Желая удачи и радости ей.
Но горе: любимейший кречет Тамары,
Умчавшись за реку, куда-то исчез.
И взоры орла из-под царской тиары
Летят за ним следом за горы и лес.
И молвит царица: "Вы, храбры джигиты,
Кто реку из вас проплывет?
Кто смелый и сильный из рыцарей свиты
Мне ястреба снова сюда принесет?"
Лиахва в разливе. И черные волны
Бурлят, и шумят, и гудят под горой,
Свирепого, жуткого бешенства полны,
Грозят полонить под студеной водой…
Погибнут бесцельно - какая отрада,
Задохнуться в иле зыбучего дна?
И снова Тамара:
"Пусть будет награда
Мой царский венец и царица-жена".
Тут юноша светлый выходит, сверкая
Красой небывалой, любовью томим.
Взлетел на утес он. В Лиахву кидая
Колчан свой тяжелый, летит вслед за ним.
Лиахва бунтует. Но он уж далеко.
Плывет он обратно, а кречет в руке.
Глядят его очи, отверсты широко,
Глядят на царицу. Царица в тоске.
Сомненье в Тамаре: "Напрасно спешила,
Суля с незнакомцем свой трон разделить.
Зачем ему вещее сердце дарила,
Зачем посулила его я любить…
Супруг мой - народ мой. Отчизна мне счастье…
Мне лучшее в мире - народный покой.
О, Бог мой великий, спаси от ненастья
И к лучшему все, о Могучий, устрой!"
Едва прошептала, как грозно, победно
Забилась река, заклубилась вода…
Пронзительный выкрик. И юноша бледный
В пучине исчез. Навсегда! Навсегда!
И тут же велела царица Тамара
Из камней могучих воздвигнуть дворец.
Остатки той крепости видны доныне
Над местом, где сгинул бесстрашный пловец… -
Гема закончила.
Старый тучный полковник тяжело поднялся с места.
- Матушка-княжна Нина Арсеньевна, - отдуваясь, заговорил он, - да неужто эту штуку могла сочинить такая малютка?
Нина подходит к девочке.
- Это ты сочинила, Гема? - спрашивает она.
- Нет, "друг", нет, это не мое, - отвечает Гема и отыскивает глазами кого-то в толпе.
Вот он в белом бешмете с лаврами и розами на кудрях, с робкой улыбкой на благородном лице.
- Это он, Сандро, сочинил! Переложил в стихи старую горийскую легенду о развалинах крепости на Лиахве. Он с тетей Людой писал, тетя поправила. Сандро это! Сандро! - волнуясь, заявляет Гема, и голос ее полон восторга и торжества.
- Сандро, - ты поэт! Браво, Сандро! - раздается кругом.
Взор Сандро гаснет в смущении.
- О, "друг"! Зачем это Гема предала меня? Это слишком! Я не люблю похвал.
- Ты заслужил их, мой мальчик.
Нина ласково треплет по плечу своего любимца. Потом незаметно машет платком музыкантам.
И вслед за этим раздаются звуки своеобразного кавказского оркестра. Чиангури и зурна слились. Звенят и поют. Поют и точно рассказывают что-то.
Из круга молодых девушек выбегает Селтонет в своем национальном костюме. Ее глаза сверкают всеми созвездиями Востока, ее губы улыбаются. В черных глазах восторг.
Начинается танец. Это не лезгинка. В Дагестане такого танца не знает никто. Это какая-то дикая пляска. Лихая Кабарда, разбойничья, жуткая, пробуждается в ней.
С заломленными над головой руками, тонкая, извивающаяся, как змейка, носится перед гостями Селтонет. Ее ноздри раздуваются, трепещут, глаза горят, косы бьются по спине, плечам и груди.
Забыты песня Маруси, поэма-декламация тихой Гемы, джигитовка Сандро. Забыто все. Гул похвал несется навстречу плясунье.
- О, она настоящая фея Востока, эта черноокая гурия Селтонет!
- Царица сегодняшнего бала!
Лицо Нины хмурится.
- Не портите девочку похвалами, - замечает она недовольно.
Но Селтонет и без того знает свою силу. Недаром она приберегла свой "нумер" под конец. Она должна затмить их всех, этих глупых ребятишек.
Но вот пляска окончена.
Под гул одобрения, тяжело дыша, Селтонет бросается на тахту. Молодежь окружает ее - молодые офицеры, юнкера, прочие гости, барышни, подруги - все.
- О, Селтонет, как вы плясали!
В ее глазах надменное выражение. Гордо улыбаются губки.
- У нас, в Кабарде… - начинает она.
Неожиданно подходит к ней тетя Люда.
- Поди, приведи себя в порядок, Селтонет, ты растрепалась.
Уйти сейчас, когда не дослушаны до конца льстивые речи! Когда вся она упивается своим прекрасным торжеством! Ах, как это жестоко! Но она не смеет ослушаться - перед ней "друг".
- Ступай, Селтонет, и делай, что тебе приказано.
Девушка закусывает губы. Глаза ее полны гнева. Но если можно еще ослушаться тетю Люду, то не повиноваться "другу" нельзя.
С опущенными, полными затаенного гнева глазами она убегает.
* * *
Даня сидит в своем углу на тахте, смотрит и не видит. Эта песня, эта декламация, эта пляска Селтонет, успех, доставшийся на долю этим детям, жжет ее мысль и душу.
О, если все это прекрасно, то что же скажут они, все эти жалкие провинциальные жители захолустного кавказского городка, когда услышат ее игру на арфе, ее, артистки, талантливой, большой!
Капризно и гордо улыбается она, точно бросая вызов всему миру.
Мимо нее проходит тетя Люда.
- Людмила Александровна, тетя Люда, - срывается с губ Дани, - я хочу просить вас позволить в честь "друга" сыграть и мне. Можно?
- Если тебе будет не очень тяжело, дитя!
- О, нет! Пусть мальчики принесут арфу. - Через минуту на кровле появляется арфа. Даня смело обнимает ее рукой, задумывается на минуту, потом кладет пальцы на струны и начинает.
Тихо, чуть слышно запевает арфа. Потом громче, сильнее. Сейчас она звучит уже во весь голос. О темном бархатном небе, о золотых звездах, о могучем полете орла рассказывает она. О том, как тяжело живется непонятой душе, Самим Богом отмеченной талантом, среди серых будней, мелкой жизненной прозы.
- На волю! На волю! Вперед по пути к славе! - рыдает арфа и страстно вторит ей Данина душа.
Конец. Молчание. И над белокурой головкой раздается гул голосов:
- Вот это талант настоящий, недюжинный, огромный!
Сердце Дани растет. В глазах, в лице ее отражается гордая, сверкающая радость. Нет сомнения, ее поняли и оценили. Но не хоронить же ей здесь, в забытом Горийском гнезде, свой прекрасный, сильный талант.
Она оглядывает всех гордо, как царица. Около нее Гема. В глазах девочки преданность и восторг. Она вся трепещет от счастья за свою любимицу.
Маруся улыбается широко.
- Вот это… хоть сейчас на Кубань, сию минуту, - говорит она и хлопает в ладоши.
Молодежь, как за четверть часа до этого расточала похвалы Селтонет, расточает их теперь ей, Дане.
В это время, как из-под земли, вырастает "друг".
"Сейчас похвалит, расцелует, будет благодарить", - проносится в голове девочки.
Но Нина смотрит серьезно, глубоко. Ее черные брови сведены в одну ниточку. Она молчит.
- Что же вы не похвалите меня? Разве я худо сыграла, "друг"? - все еще не остывшая от своего вдохновенного захвата, спрашивает Даня.
Нина кивает головою.
- Очень не дурно для такой юной девочки, как ты, - отвечает она спокойно. Но, Даня, надо еще долго и много учиться, чтобы заслужить название настоящей артистки, выступать перед публикой. Наши гости и друзья были слишком снисходительны к твоей милой, но все же наивно-детской игре.
Точно падает Даня… О, это уже слишком!
Это уже слишком, сиятельная княжна! Жгучая, злая, бессмысленная ненависть закипает в ее душе.
"Она завидует тебе, завидует, - твердит кто-то в самой глубине ее сердца, - она сама была бы не прочь играть так же и не может, не может, не может!" - почти вслух бросает девочка и кидаете вниз, подальше от гостей.
На первой же ступеньке Даня почти лицом к лицу сталкивается с Селтонет. Молодая кабардинка смотрит на нее в упор жуткими, злыми, взволнованными глазами.
- Пусть не воображает русская, что ее золотая штучка могла затмить пляску Селтонет, - шипит она. - Селтонет первая, всегда первая. Лучше всех. Краше всех. И в Гори, и в Кабарде. По Куре и Риону нет лучше Селтонет. Не тебе, дурочка, заглушить ее своей побрякушкой. На восточном небе много звезд у Аллаха, а звезда Ориона ярче и краше, лучше всех. И черная роза краше других в Джаваховском саду. Селтонет - звезда. Селтонет - роза, и никому не даст выше себя подняться Селтонет. Убиралась бы по добру туда, откуда пришла со своей певучей штукой. А не то разгневается на тебя Селтонет.
Последние слова едва долетели до Дани у дверей ее спальни, и она почти не расслышала этих последних слов, так как, испугавшись страшного вида Селтонет, вбежала в комнату и закрыла за собою дверь.
ГЛАВА 4
- Селим! Селим!
Мальчик, кравшийся по уступу утеса, вздрагивает от неожиданности. Селим узнает голос Селтонет.
- Где ты?
- Гляди наверх. Там меня увидишь.
Над крутым обрывом у Куры стоит чинара. В густых ветвях ее сквозят яркие пятна алого с голубым. Это пестрые одежды кабардинки.
- Селтонет!
- Тссс! Молчи! Ни звука! Молчи, алмаз души моей. Если "друг" или этот глупый Сандро увидят нас здесь, мы пропали. Влезай ко мне. Ветви дерева крепки, как клыки дикого кабана. Лезь смело на верхушку, не бойся ничего.
От этого "не бойся" Селим вздрагивает.
- Если бы я родился трусом, земля поглотила бы меня, - роняет он, кладя руку на рукоятку маленького кинжала.
- Полно, полно! Селтонет не хотела тебя оскорбить, горный орленок. У нас в Кабарде только и родятся такие. Недаром ты сын Али-Ахверды. Да!
Девушка протянула свою тоненькую, смуглую руку и похлопала Селима по плечу.
Селим нахмурился. Он признает в себе настоящего джигита, и одобрение девчонки, женщины, далеко не лестно ему. Но Селтонет не девочка, не женщина. Селтонет, по мнению Селима, такой же абрек, наездник и умница, как самый ученый алим!
Он улыбается от ее похвалы и самодовольно покусывает губы. Селтонет смотрит пристально на него.
- Селим, ты истинный друг Селтонет? Скажи без утайки одну правду, - помолчав минуту, спрашивает она.
- Как перед лицом Всевышнего, Селто. Слушай, мы оба из Кабарды. "Друг" взял нас оттуда обоих. Обоих вместе приручала нас княжна Нина. И оба мы рвались на родину, назад. Селто, научился Селим любить тебя за эти два года как сестру, да, как сестру, потому что, Селто, ты точно принесла кусочек нашего неба, леса и гор в твоих черных очах. В тебе любит свою удалую родину Селим. Разве ты мне чужая? Нет, нет, ты мне сестра, настоящая сестра, Селто…
- О, как ты говоришь мудро и сладко. Но слушай. У джигита-абрека слово вяжется с делом. Наши отцы учили так своих сыновей. Ты должен доказать мне свою дружбу и преданность, Селим, брат мой!
Черные глаза девушки стали вдруг непроницаемыми и глубокими. Зеленая листва чинары бросает мелкую тень на побледневшее лицо Селтонет.
Она придвигается ближе к своему товарищу и шепчет:
- Еще так недавно Селтонет была счастлива, как птичка в мае, Селим. Селтонет была богата. Ее обокрали. Она узнала горе…
- Кто? Кто тебя посмел обидеть, сестра сердца моего? Скажи, и кинжал Селима заступится за тебя!
Мальчик вспыхивает. Смуглая рука его хватается за кинжал. Он готов сейчас броситься на обидчика той, с кем пролетело его недолгое детство.