И чем хуже шли дела демохристиан во Флоренции, тем яростнее ненавидел сын торговца маленького Джулиано. Сначала Джулиано не понимал этих приступов ярости, он просто прикрывал телом свои рисунки, а по большей части норовил не попадаться здоровяку Франческо на глаза. Потом он подрос и стал неразговорчивым серьезным маленьким синьором с длинными до плеч черными волосами и нахмуренными бровями. К этому времени Джулиано научился кое в чем разбираться. Он ходил с отцом на митинги, организуемые флорентийским городским комитетом компартии, а когда ему исполнилось десять лет, сам стал активистом. Мальчишки и девчонки, в основном дети флорентийских рабочих, помогали в охране митингов, демонстраций, забастовок своим отцам, матерям, старшим братьям и сестрам: они стояли в разведпостах и порой первыми сообщали взрослым, если поблизости появлялись провокаторы из правых организаций или отряды профашистских молодчиков; они участвовали в пикетах близ заводов и фабрик и указывали пальцами на штрейкбрехеров, дразнили их. Они, кроме того, организовывались и сами: проводили под руководством взрослых соревнования по легкой атлетике и плаванию, занимались в кружках искусства, где с ними возились те из старших, кто понимал толк в живописи и ваянии. Там-то Джулиано стал впервые по-настоящему учиться рисованию и лепке. Потом он пристрастился к музеям и часами простаивал в галерее Уффици перед прекрасной мадонной Липпи, картинами Боттичелли, Перуджино, Тициана, Рафаэля. Однажды старый редактор, что работал вместе с отцом в фирме Джунти, повел членов их кружка в Ватиканский музей, и Джулиано никак не мог оторваться от последней картины Рафаэля "Преображение". Он в жизни не видел ничего подобного. Движение величественного бога, проносящегося над землей, поразило его, небесная голубизна тронула до слез, - казалось, она очищала душу от всего мелкого, наносного. Когда он смотрел на полотно, то ему казалось, будто перед ним раскрываются все тайны мира, все его радости и горести; он уходил из музея взволнованный и потрясенный. С тех пор как это чувство пробудилось в нем, он уже считал эти музеи, эти картины и сам город, где он жил, его истертые временем мостовые, его древние мосты и здания частью своей жизни.
В двенадцать лет Джулиано стал помогать отцу: он за небольшую плату убирал цех, в котором тот работал, а в свободное время останавливался около стендов готовой продукции фирмы Джунти-Нардини и осторожно начинал перелистывать страницы только что вышедших альбомов.
Он стоял и смотрел на репродукции мастеров прошлого, видел их непревзойденный рисунок, их неподражаемый свет, ему становилось радостно оттого, что он прикасается к великим тайнам творчества, и грустно потому, что сам он, со своими детскими рисунками, был так неизмеримо далек от этого совершенства. И все равно это была его жизнь, его Флоренция!
Он приходил домой задумчивый, смятенный, и отец смотрел на него и говорил: "Работай, Джулиано, добивайся своего, воспитывай себя, деньги делают человека богатым, но синьором делает его лишь воспитание. А мне так хочется, чтобы ты был синьором". Отец Джулиано был настоящим синьором, хотя и работал простым печатником, - вежливый, спокойный, сдержанный, прекрасно разбирающийся в искусстве человек.
Все было бы хорошо, если бы не младший Барани: он буквально преследовал Джулиано, издевался над ним, пихал его ногами при встрече, тянул за волосы, драл за ухо.
Однажды Джулиано все-таки рассчитался с Франческо. Это было во время антифашистского митинга на пьяцца Беккариа. Франческо и его друзья пришли сюда, в район, контролируемый коммунистической префектурой, пьяные, с велосипедными цепями в руках и напоролись на посты рабочей самообороны. Джулиано тоже стоял в охране митинга; он шнырял по соседним улицам, смотрел, не собираются ли фашистские молодчики сорвать митинг. И на тебе, пожалуйста, - со стороны Борго ла Кроче от церкви святой Терезы вдоль стен домов двигалась молчаливая толпа - человек тридцать - сорок. И Франческо, конечно, был среди них. Джулиано не помнил уже, как он добежал до площади, как крикнул пикетчикам: "Идут фашисты". Только потом, отдышавшись, он увидел удирающих юнцов; их цепи, палки, кастеты валялись на мостовой.
С тех пор Барани стал еще злее. А потом он надолго исчез и через несколько месяцев появился в полицейской форме. На нем скрипели новые ремни, мотоциклетный шлем блистал в солнечных лучах; Барани шел с опущенным прозрачным забралом, хотя в этом не было никакой необходимости - никто на него не нападал, и защищать лицо было не от кого.
С этого момента он перестал обращать внимание на Джулиано, но мальчишка чувствовал, что Барани следит за ним. Теперь они часто сталкивались в дверях подъезда: Джулиано спешил в школу, а Барани - на дежурство. Иногда полицейский насмешливо цеплял его словами: "Ну, как ваши рисуночки, синьор Альберти?" или "Всё развиваетесь духовно, синьор Альберти?" - и при этом похлопывал себя по новенькой черной кобуре. Джулиано лишь хмурил густые брови и прищуривал глаза. Он не боялся Барани, но ему было противно.
А сегодня Барани вдруг сказал что-то новое, не утерпел, видно.
Джулиано шел по набережной Арно в сторону моста Алле Грацие и размышлял. Почему он говорил о встрече на пьяцца Санта-Кроче? Да, действительно, он, Джулиано, спешил на пьяцца Санта-Кроче. Но ведь нынче туда спешила вся Флоренция. Сегодня там в двадцать один час тридцать минут начнется знаменитый футбол Калчио, футбол по-флорентийски; там на усыпанной песком площади будут играть так, как играли в мяч во Флоренции XVI века.
Коммунистическая мэрия Флоренции делала все, чтобы поддержать в славном городе древние традиции, возродить у людей интерес к гордой истории Флоренции, сохранить от разрушения памятники старины - замечательные дворцы, площади, церкви, знаменитую средневековую живопись и скульптуру, которые сегодня были богатством не только флорентийцев, но и всего итальянского народа, всего мира. На эти цели городской муниципалитет, возглавлявшийся коммунистами, не жалел средств, хотя они нужны были и на строительство школ и больниц для бедняков и на помощь безработным. И все-таки для каждого демократически настроенного жителя Флоренции так дорога была история и культура родного города. Поэтому люди поддерживали муниципалитет, одобряли его политику. Зато с какой радостью входили они в реставрированные палаты Лоренцо Великолепного, в зал трехсот и зал пятисот Палаццо Веккио. Сохраняя и возрождая старые традиции, коммунисты не только старались бережно передать культуру прежних эпох нынешнему поколению жителей Флоренции, но стремились этой культурной политикой сплотить их, сделать их союзниками в борьбе за новую демократическую Италию, повести за собой.
И вот футбол Калчио. Коммунисты решили возродить в городе традиции древней игры. Пусть это не будет настоящий футбол, который заставляет всколыхнуться всех болельщиков страны, пусть он будет раз в году, но пусть в этот единственный и неповторимый вечер во Флоренции все будет так, как в XVI веке: те же улицы, площади и дома, те же костюмы, те же фанфары и барабанный бой и тот же продолговатый, похожий на дыню мяч, который гоняли жители Флоренции триста лет назад. И пусть все, кому дорога родная история и культура, будут в этот вечер на пьяцца Санта-Кроче, рядом с коммунистами, которые организовывали этот традиционный народный праздник.
Джулиано тоже спешил на пьяцца Санта-Кроче. Но дело было не только в заманчивом зрелище. Вот уже неделю правые газеты города вели травлю коммунистов. Они помещали статьи, в которых говорилось, что коммунисты не могут управлять городом, что они не способны провести на хорошем уровне ни одного крупного городского мероприятия, что все их дела заканчиваются беспорядками и развалом и все увидят, с каким треском провалят они и этот веселый футбольный праздник Калчио.
Правые силы Флоренции, неофашисты, мешали коммунистам, как могли. Они пытались сорвать Калчио еще во время отборочных соревнований. Тогда вся Флоренция, как в XVI веке, была поделена на четыре района - зеленый, красный, белый и голубой. И каждый район выставлял свою футбольную команду. И тогда белые выиграли у зеленых, а голубые у красных, и все, кто пришел в те дни на площадь Флоренции, надели на голову зеленые, красные, белые и голубые шапочки и держали в руках знамена цвета своих команд.
Но уже тогда правые хулиганы пытались сорвать народные праздники. Они затевали драки и скандалы, избивали людей на трибунах, и, как нарочно, полицейские в те дни словно забывали о своих прямых обязанностях и равнодушно взирали на то, как правые пытались помешать коммунистам. Да и что в этом удивительного: ведь всем было известно, что в полиции служили в основном сторонники правых, что они люто ненавидели городской муниципалитет и мэра-коммуниста и лишь ждали удобного случая, чтобы вместе с неофашистами нанести удар по прогрессивным силам города.
Но тогда отряды самообороны быстро навели порядок. Праздники прошли успешно. И все-таки правые газеты не преминули свалить на коммунистов вспыхнувшие беспорядки.
К сегодняшнему Калчио коммунисты готовились особенно тщательно. Вокруг пьяцца Санта-Кроче были расставлены посты народной дружины, специальные распорядители стояли на всем пути предполагавшегося шествия команд на площадь. И даже мальчишкам было дело. Им поручили шнырять в толпе и смотреть, не собирается ли кто сорвать народный праздник, и если они заметят что-нибудь подозрительное, то немедленно сообщить дружинникам.
Джулиано шел на площадь с хорошим настроением: не каждый день ему доводилось выполнять такие ответственные поручения. Ему доверили пост на виа де Бенчи, в том месте, где улица выходит на пьяцца Санта-Кроче. И теперь он размышлял, как будет выполнять свое дело. Главное, не соваться в самую гущу: там затрут, и ничего не увидишь, кроме двух-трех человек, стоящих рядом. Ему же надо иметь обзор, и лучше всего встать где-нибудь поодаль на возвышении. Пусть он не увидит так близко шествия, зато будет смотреть поверх толпы, и любое подозрительное движение сразу попадет ему на глаза. А едва шествие повернет на площадь, он уже может спокойно бежать на трибуну. В кармашке джемпера у него лежал сложенный вдвое билет - пропуск за номером семьдесят семь - и он, если поторопится, сможет все увидеть со своего места.
И все-таки на душе у него было как-то неспокойно: уж очень ему не понравилась эта наглая усмешка Барани, его угрожающий тон. Нет, не случайно это было, неспроста проговорился его давний враг. Правые что-то затевали, и Барани наверняка знал об этом.
Джулиано подошел к углу улицы и площади за два часа до начала праздника, когда солнце скрылось за черепичными крышами домов и виа де Бенчи погрузилась в сумерки. Народ уже прибывал, но улица была еще достаточно свободна. Джулиано устроил себе наблюдательный пункт на высоком крыльце, огороженном железным барьером. Отсюда был виден край площади, просматривалась и виа де Бенчи, и продолжающая ее виа Джузеппе Верди, и выход из улицы Борго деи Гречи.
А люди все прибывали и прибывали, и скоро все подступы к пьяцца Санта-Кроче были заполнены. Со стороны Борго деи Гречи оставался узкий проход, по которому от пьяцца делла Синьориа и Палаццо Веккио, от старинного центра Флоренции к пьяцца Санта-Кроче должна была пройти торжественная процессия. Шествие еще не началось, но на пути к пьяцца Санта-Кроче все время возникали какие-то недоразумения. Распорядители с трудом сдерживали каких-то людей, которые норовили перейти улицу обязательно там, где ожидалось шествие. Сзади на распорядителей и дружинников порой напирала толпа - да так, что проход на площадь совершенно перекрывался и дружинники с большим трудом вновь расчищали путь.
Джулиано смотрел по сторонам во все глаза и кое-что заметил: какие-то люди все время будоражили толпу, со смехом устраивали толкучку, пихали локтями своих соседей, а в результате - толпа колыхалась и то и дело перекрывала проход.
Джулиано сбежал с крыльца и с большим трудом добрался до дружинников. Одному из них, веселому густоволосому парню в белой рубашке, он сказал тихо:
- Синьор, по-моему, эту толкучку создают правые молодчики, они действуют в толпе. Будьте осторожны.
Парень улыбнулся, что-то прошептал своему соседу. Скоро у выхода из улицы Борго деи Гречи появились еще несколько дружинников, которые вдоль всего прохода образовали живую цепь. А скоро показалось и шествие. Джулиано лишь услышал дробь барабанов и увидел из-за голов дула старинных мушкетов, проплывающие над толпой страусовые перья на шляпах офицеров, разукрашенные драгоценной сбруей головы лошадей. И тут же он кинулся в сторону площади. Здесь было все в порядке. Дружинники прочно держали коридор. Шествие началось, и теперь оно будет длиться целых полчаса. Надо успеть сесть на свое место и все увидеть оттуда, с трибуны.
Джулиано сел на свой стул под номером семьдесят семь, когда шествие вступило на площадь.
Пьяцца Санта-Кроче было теперь не узнать. По бокам площади стояли собранные из легких конструкций трибуны, а на них уже бурлила многотысячная толпа. Одна из трибун примыкала вплотную к парапету церкви Санта-Кроче. Все окна домов, окружавших площадь, были распахнуты настежь. Люди стояли также на всех балконах, отовсюду свешивались белые и голубые флаги, и белый и Голубой цвет плыл над трибунами. Команд еще не было и в помине, но жители "белого" и "голубого" кварталов, кварталов победителей - в шапочках цвета своих команд, размахивающие белыми и голубыми знаменами, - распевали песни, смеялись, взбадривали себя, и трибуны постепенно охватывало ощущение радости и праздника.
Джулиано смотрел на это полыхание белой и голубой материи, на засыпанную толстым слоем песка пьяцца Санта-Кроче, и ему было уютно и радостно. Это был его личный праздник. Его устраивали коммунисты. И вместе с ними трудился он, Джулиано. Вот они все здесь: и мэр города, и члены муниципалитета, сидят на противоположной трибуне. Где-то там находится и его отец. И все они, умудренные опытом люди, и тот парень в белой рубашке из дружины, и он, Джулиано, активист, трудились не покладая рук, чтобы нынешний праздник обязательно удался.
А на площадь уже вступала артиллерия; лошади везли огромные неуклюжие бомбарды XVI века, и капитан-бомбардир шел впереди своих орудий, а далее шли видные граждане средневековой Флоренции.
Их имена - имена знаменитых купцов, мореплавателей, военных - глашатай объявлял через микрофон на всю площадь, и видные граждане величественно поднимали руку и приветствовали своих сегодняшних сограждан. Потом в воздухе проплыла статуя Иоанна Крестителя - патрона Флоренции, за ним появилось огромное изображение красной лилии - старинного городского герба. Скоро вся площадь была заполнена участниками процессии. В лучах прожекторов блистали расшитые золотом и серебром кафтаны, тускло блестел металл мушкетов и бомбард, колыхались на легком ветру старинные плюмажи. И вот наконец появились участники состязания. Они шли, одетые в длинные смешные шаровары, в голубые и белые рубахи с буфами. Впереди команд шел судья, держащий в руках продолговатый белый мяч.
Команды прошли вдоль трибун, приветствуя зрителей и бросая на трибуны букеты белых и красных гвоздик. Люди ловили их, поднимали над головой, подбадривали спортсменов. Одна из гвоздик упала к ногам Джулиано. Он поднял ее и встал во весь рост, размахивая рукой с зажатым в кулаке цветком.
А потом прожектора потухли, и поле и трибуны погрузились в темноту. Лишь видно было, как над темным четырехугольником пьяцца Санта-Кроче висят яркие июньские звезды да вспыхивают огоньки зажигалок и тлеют в темноте красными точками кончики сигарет.
А когда прожектора вспыхнули вновь, то на поле уже не было ни лошадей, ни бомбард, ни мушкетеров, ни почтенных граждан старой Флоренции, ни команд в смешных шароварах и рубашках. В центре круга друг против друга стояли вполне современные футболисты в белой и голубой форме. И вновь взметнулись над трибунами белые и голубые флаги, и над рядами пронесся клич болельщиков: "Аванти!" - "Вперед!"
Игра началась. Продолговатый мяч метался между игроками. Они быстро, на бегу передавали его руками друг другу, стремясь приземлить за чертой поля соперников, а противники старались отнять мяч, хватали мчащихся в их сторону футболистов за пояс, валили с ног, отнимали мяч и сами бросались в атаку. Атаковали голубые. Трибуны радостно гудели, аплодировали. Но что это? На поле вдруг произошла короткая стычка. Кто-то из неверно атакованных футболистов в белой рубашке ударил противника по лицу, тот ответил. К дерущимся бросился судья и тут же разнял их; игра продолжалась, но какая-то тревога вдруг повисла в воздухе. Прошло несколько минут, и снова белые футболки затеяли драку, и снова судья разнял дерущихся, но теперь уже каждый игровой эпизод сопровождался грубыми приемами, столкновениями, взаимными ударами. А через несколько минут игра прекратилась, футболисты обеих команд набросились друг на друга, на поле началась тяжелая мужская драка. И тут же над трибунами пронесся чей-то истошный крик: "Ребята, их подкупили! Это провокация!"
Трибуны оцепенели. Разом исчезли улыбки на лицах людей, в глазах появились настороженность, страх. И вдруг Джулиано увидел, как двумя рядами ниже один из тех хулиганов, кого он заприметил в толпе еще на углу улиц Борго деи Гречи и виа де Бенчи, начал толкать локтями своих соседей, потом пихать их ладонями в грудь. Один из соседей, почти мальчишка в голубой шапочке, что-то прокричал обидчику и бросился на него с кулаками. Началась драка. И тут же, словно по команде, и на этой и на других трибунах вспыхнули стычки. Люди дрались молча и свирепо, и все уже позабыли о футболе. Зрители с опаской смотрели на дерущихся. А в это время на поле творилось что-то невообразимое. Судья и несколько распорядителей тщетно пытались разнять дерущихся футболистов. Некоторые из игроков уже лежали на песке без сознания, в окровавленных белых и голубых футболках. Появились санитары с носилками.
Джулиано вскочил со своего места и тоже закричал: "Товарищи! Это провокация! Не поддавайтесь на провокацию правых!" И в это же время из громкоговорителей, прикрепленных на столбах вокруг трибун, прозвучал голос диктора: "Друзья, сохраняйте спокойствие! Не поддавайтесь на провокацию. Праздник будет продолжен! Друзья, сохраняйте спокойствие!" Футболисты ушли с поля, служители заравнивали песок, присыпали пятна крови. Драки стали затихать. Дружинники выводили с трибун одного за другим хулиганящих юнцов.
Через несколько минут матч снова начался. Ряды футболистов поредели, а из тех, кто продолжал игру, многие вышли с бинтовыми повязками, с наклейками пластыря. Зрители постепенно успокоились, и напряжение на трибунах спало. Но Джулиано понимал, что все это не кончится так просто, понимали это и распорядители праздника. Дружинники встали в проходах между рядами, заняли посты в воротах.