- Белояр тоже мелеет. Когда я в ваши годы был, - обращается к нам десятник, - тогда по Белояру и летом катера ходили. Беленький один мне здорово нравился. Пронырливый, легкий, как перышко. Встречь стержня так и режет. Загудит-загудит: "Ждите! Встречайте!" А ночью разноцветными огнями нарядится - так и мелькают между деревьями… Почему, инженер, река мелеет?
- Лес редеет, - отвечает Василий Петрович. - Без защиты и не такие водоемы, как Белояр, песком засыпает и солнцем сушит. Лес и вода - вечные друзья. Где вода, там и зелень.
- Как же лес не рубить? Он для того и растет, чтобы рубили. Вот мы подсаживаем сосны, а потом их тоже пилить будут.
- Обязательно. Сок взяли - значит, и дерево надо на дело пустить, а то на корню посохнет. И человеку пользы не даст, а лесу вред принесет.
- Как же это, Василий Петрович, и беречь надо, и пилить надо? - спрашивает Костя Беленький.
- В том-то и дело: надо так дерево взять, чтобы оно больше пользы давало, тогда и рубить меньше придется. Да расчет держать, чтобы сколько срубил, столько и вновь подрастало на смену. Не изучали, сколько лет нужно, чтобы сосне до полной спелости дойти?
- Не помню, - отвечает Костя.
- А ты так запомни, что сам себе сосну не вырастишь: жизни не хватит. За восемьдесят лет сосна растет и больше сотни прошуметь может. Вот и надо делить бор на такие доли, чтобы каждому году своя норма была да молодняк на смену выходил.
И слышится в словах Туманова тревога за судьбу Ярополческого бора.
- За счет этого бора, - говорит он, - до революции сколько купцов нажилось. В гражданскую войну ему тоже не легко приходилось. А сейчас новое строительство в деревнях и в городах началось. Откуда строительный материал? Тот же лес. Ведь Россия-то до революции на девяносто процентов была деревянная, а в деревне на сто домов и одного каменного не насчитаешь. И сейчас еще, по старой привычке, мы иногда смотрим на лесные массивы как на привычное, даровое, вечно обновляющееся богатство. А приберегать да пополнять его забываем. Сами себя обедняем. Вот какая, Костя, печаль у Ярополческого бора. Есть, конечно, и другие в такой же печали. Лесам средней полосы России особенно трудно досталось. Сократились и поредели они.
- Как же теперь дело поправить? - растерялся наш старший.
- Как-нибудь надо, - улыбнулся Василий Петрович. - Беречь надо сохранившиеся старые леса. И новые садить надо. Вот Максимыч - он бережет, а садить - тут и на вашу долю достанется.
- А Максимыч разве бережет? - усомнился Ленька Зинцов.
- Безусловно. Теперь к тому дело идет, чтобы пилить на разные постройки только те деревья, которые вздымщики хаками пометят. Сначала сок из них возьмут, а потом и в срубы пустят.
- А зачем сок брать?
- Чтобы бесполезно не пропадал. Расскажи-ка им, Максимыч, поподробнее, что теперь еще мы стали от сосны и ели получать.
И Максимыч начинает перечислять, а Костя Беленький записывает.
- И еще запиши, - громыхает вдруг Максимыч. - Так запиши: "Леса и воды - краса природы". Поговорка это. Вот как народ про леса и воды сказал!
Позднее мы эти слова и на обложку первой тетради вынесли, каемками обвели. И живут неразлучно с этой записью и старинная песня о трех соснах на муромской дорожке, и громогласный Максимыч, и опирающийся на замшелый пенек лесной инженер Туманов, и призадумавшаяся у плеча Надежды Григорьевны "королева", и памятное прощанье. Оно и было не в доме Туманова, а там же, над речкой Белояром.
Мы спешили вернуться в сторожку к дедушке. Пришла попрощаться и бабка Васена. Каждого обняла, каждому в карман по вареному яичку положила. Кончиком полушалка глаза утирает. И мы расчувствовались.
Максимыч из-за пазухи широкого пиджака кулек конфет достал, передал нам от имени всей бригады вздымщиков и сборщиков живицы.
- Спасибо ни к чему. Это вы на подсочке сами заработали, - сказал он и крепко нам руки пожал. - Не забывайте. Наведывайтесь. Всегда будем рады.
Василий Петрович вручил нам по грамоте с благодарностью за тушение лесного пожара.
Трудно еще Туманову с земли подниматься. Надежда Григорьевна под руку его поддержала. На замечание Кости Беленького сказала:
- Ничего, поправится. Мы с Ниной пока здесь останемся, присмотрим за ним. Верно, Нина?
И "королева", довольная, утвердительно кивнула головой.
Учительница последней с нами попрощалась. Хорошую книжку с картинками подарила.
- Это, - говорит, - от нас обоих, - и на Василия Петровича взглянула. - На память о лесном походе.
И радостно и грустно стало нам от большого внимания и добрых пожеланий. Идти бы скорее, да из-за "королевы" задерживаемся. Стоит она в сторонке: не смеет ни обнять нас, как бабушка Васена, ни руки пожать, как Максимыч. Чудно она прощалась. И пяти шагов отойти мы не успели - налетела сзади на Леньку, забарабанила кулаками в спину.
- На дорожку дам горошку. - И - была да нет.
От такого прощанья сразу веселее стало. С каждым шагом рассеивается печаль. И хочется скорее к дедушке, к Боре. Как-то они там?
Сорок сосенок
- Ах вы, бездельники! Лодыри вы царя небесного! Что вы, не знаете, что грибы пошли? - такими словами встретил нас дед Савел. - Павел, Квам, беритесь за ножи. Боря, тащи сковородку! - по-молодому бодро покрикивает дедушка, хлопочет, словно клушка возле молодого и беспокойного выводка.
Шипит и потрескивает, расплываясь в сковородке на Угольях, душистое сливочное масло. Пузырятся соком, выпариваются и темнеют, все ниже и плотнее прилегая к сковородке, молодые белые грибы. Павка, не ожидая, когда они поспеют, уже готовит крошево для второй сковородки: ватага собралась большая, у каждого на вкусное блюдо зуб горит.
- Как дела на Белояре? Как Василий Петрович себя чувствует? - интересуется дедушка. - Вставать стал или все еще в постели лежит?
- Провожал нас сегодня. Вместе с Надеждой Григорьевной тебе поклон передать велели.
- Подождите, подождите! О какой это вы Надежде Григорьевне?
- Учительница наша на Белояр приехала. Лекарства Василию Петровичу привезла.
- Так-так-так, - настораживается дедушка, словно стоит у берега с удочкой в руке и у него поклевка началась. - А где же сейчас Надежда Григорьевна?
- Она на поселке осталась.
- Хорошо, хорошо! - весело покашливает и передергивает он плечами. - Значит, и мое письмецо не пропало даром. Ничего, ничего, Надежда Григорьевна: мне, старику, и пожурить не грех. А то, гляди, так и не собралась бы… - разговаривает дедушка, будто наша учительница стоит с ним рядом. - Как, соколики, одни грибы съедим- за другими, что ли, двинемся? Или устали, отдохнуть надо?
Но мы уже не хотим терять даром времени, откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
- Сейчас пойдем!
- Правильно, соколики, дремать некогда. Гриб, он ждать не любит: появился - бери, прошел - гуляй по лесу с пустой корзинкой.
У дедушки к нашему приходу уже все приготовлено. Легонькие белые корзины из чищеных ивовых прутьев стоят рядком вдоль задней стены сторожки. С такими по лесу пройтись одно удовольствие. Шагаем тесной кучкой, ждем команды, когда на поиски грибов можно будет по одиночке рассыпаться.
В сосняке, перемешанном с молодым ельником, куда привел нас дедушка, грибы совсем не нужно было искать: они со всех сторон сами в руки просились, только успевай подрезать да в корзину класть. Один хорош срезал, а рядом стоит тройка и того лучше.
Тут боровики густо обложили широкий пень, там, на по\яне, в реденькой траве, маслята табуном рассыпались.
Наши Ефимьевскую рощу, Перелет или Горожанку с грибными местами в Ярополческом бору и сравнивать нельзя. Там, в маленьких перелесках, пока гриб ищешь, все глаза проглядишь, руками десятки кустов и пней кругом обшаришь. А здесь только успевай ножом работать.
Без ножа к грибу прикасаться у дедушки - ни-ни! Он внимательно наблюдает за порядком, грозится пальцем:
- Грибницу не разрушать. И на будущий год грибы еще нужны будут.
В деревне мы так привыкли: сначала гриб из земли целиком выдернем, а потом ножом корешок подчищать начнем. От земли подрезать несподручно как-то. А потребовал дедушка- приспособились, даже быстрее получается. Шаркнул один раз ножом - гриб чистенький, в корзине ему место.
Только у Павки, если попался боровик с толстой ножкой, почему-то с одного раза не снимается - дважды и трижды прорезать приходится. Присматриваюсь и вижу, а ножик у Павки обломанный. Новенький, блестит острием, а обломанный. Когда только Павка успел его сломать? Интересно мне это выяснить.
Увлекся Дудочкин сбором грибов, на меня и внимания не обращает. А я на него посматриваю, и уже какая-то догадка в уме у меня шевельнулась. Уловил момент, когда положил Павка ножик в корзину, - цап его. Ножик стальной, ручка костяная, коричневая, просвечивает немножко, и сквозь нее желтые блестящие гвоздики пропущены. Кончик у ножа обломанный.
- Павка, где сломал? - спрашиваю я.
Выкатывая глаза, Дудочкин глядит оторопело, не понимая, что мне от него нужно. Потом хватает меня за руку:
- Отдай ножик!
- Не отдам! Скажи, почему он сломанный?
Ленька Зинцов, тот моментально сотню объяснений нашел бы, а Павка ничего не находит.
- Ладно, молчи. Никому не говори!
А мне все равно допытаться хочется, о чем же нужно молчать. Начистоту все выяснить.
И узнаю я, что перехитрил нас, обвел вокруг пальца, как самых недогадливых простаков, наш скромный и степенный Друг. Никогда и не думал он, что сломанный ножик Кости Беленького спаять можно. А был у Павки свой, в точности такой же. Отцы Беленького и Дудочкина вместе их в кооперативе покупали.
- Тогда, у первого болота, - подмигивает мне Павка, - я Косте свой отдал, а его, сломанный, в карман спрятал. Помалкивай, никто не догадался.
Вот, значит, какую тайну от нас Павка хранил! Вот почему ножичек Кости Беленького ему особенно нравится!
- Павка, бери мой. У меня корзина почти полная.
- Ага! - оживленно мотает Дудочкин головой. - На-переменки будем.
Теперь Павкина тайна и моя тайна, которую ни Косте Беленькому, ни Леньке Зинцову не разгадать. Но тебе, дорогой читатель, должно быть, ясен стал Павкин "секрет чудесного исцеления ножичка". Понятно, какую жертву принес Дудочкин под дубком у болота ради сохранения дружбы.
Учила нас Надежда Григорьевна с друзьями всегда правдивыми быть, но, думаю, за кривду у дубка Павку не осудила бы. Мне она и в неправде очень правильной показалась.
До вечера собирали и носили мы грибы к сторожке. Сам домик деда и площадка вокруг него превратились в сплошное сушильное производство. Вокруг костра на поляне, где недавно сидели мы возле сковородки с жареными грибами, выросла наскоро сложенная печка в один кирпич. На нитках, протянутых от сторожки до шалаша, тоже сушились грибы. Ими была загружена и печка в сторожке. Длинными гирляндами грибы свешивались на нитках из чердачного маленького окошка.
- Теперь нанизывайте на палочки! - командовал дедушка. - Только не на сосновые. От сосны горечью отдает. Вот на такие нанизывайте.
И положил перед нами пучок тонких березовых лучинок.
- Одним концом лучинки сюда втыкайте, - пододвигал он наполненную сухим желтым песком жестяную жаровню.
Мы втыкали лучинки с нанизанными на них грибами, и в жаровне вырастал грибной лес из полсотни и больше лучинок. Эти жаровни мы помогали дедушке завозить в печку на смену высушенным грибам.
- Надо, чтобы ни один гриб не подгорел, чтобы вода выпарилась, а сок сохранился. В этом вкус гриба, - учил дед Савел.
Так узнали мы дедушкин способ сушки грибов. То-то удивятся дома, когда я подскажу матери, которая раскладывает грибы на жаровню: "А их не так надо сушить". И, насыпав песку, стану устанавливать в жаровне березовые лучинки с нанизанными на них грибами: "Вот как надо по-настоящему грибы сушить!"
Утром следующего дня мы снова взялись за корзины, подались вслед за дедом в другую сторону. Незаметно дошли до поруби, где Фома Онучин семянку срезал. Сбегали посмотреть на то место.
По широкому пню крупными каплями густо проступали желтые, прозрачные и клейкие капельки. И так пустынно и голо было вокруг одинокого пня, что даже печально стало.
Вспомнили мы песню "На муромской дорожке", вспомнили недавний рассказ Василия Петровича о бедах Яропол-ческого бора, и так захотелось хоть чем-нибудь порадовать этот бор.
- Дедушка, а если сейчас молодые сосенки возле семянки посадить - не погибнут они?
- Весной и осенью деревья сажают, соколики, когда сок в них без движения. Тогда и повредишь немножко - не беда.
- А если аккуратно, чтобы совсем не повредить?
- Корни у них длинные, шире веточек разрастаются.
- А если выкопать их шире веточек? С землей перенести?
- С землей - беды не будет. Со своей землей неповрежденный кустик и летом на новом месте приживается.
Ждать нам некогда. А желание оставить о себе в бору хоть маленькую память - очень большое. Если сегодня не заняться посадкой, завтра уже будет некогда.
- Вечерком, на заходе солнца, - говорит нам дедушка, - когда попрохладнее станет.
И вернулись мы к вечеру на многопамятное место, к спиленной семянке, с лопатами, ведрами, носилками.
Дедушка показывает, какие сосенки среди молодой поросли можно брать, на новое место их переселять, а мы лопатами работаем.
И малюсенькую сосенку не легко выкопать, чтобы корней не затронуть. Она всего-то с лисий хвост над землей распушилась, а за почву крепко взялась.
На четырех лопатах вместе с землей поднимаем мы зеленые хвостики на носилки, вчетвером опускаем в ямы, заготовленные возле загубленной семянки. На каждую сосенку льем ведро воды, бегая за ней к лесному ручью. Чтобы в первые дни солнышко не опалило, осыпаем пушистые ветки свежей травой.
- А там трава высохнет, сама от ветерка по сторонам разлетится, - успокаивает дедушка нашу тревогу, что под травой сосенкам будет неудобно.
За вечер сорок сосенок мы перенесли и посадили. И дедушка доволен, что останется в этих деревьях долгая память о нашем лесном походе.
Он стирает клейкие капельки с широкого пня, застилает его поверху подсохшими моховыми купырями и задумчиво говорит:
- Когда приду, хорошо здесь посидеть будет. Погляжу на сосенки - будто снова со всеми с вами повстречаюсь.
Старикова яблоня
Пожелал дедушка на прощанье показать нам еще одно местечко.
Пошли мы за лесником ниже по ручью, из которого воду брали. И привел нас дед Савел к яблоне. Стоит она на небольшой круговине одинокая. По сторонам сумрачные ели вперемежку с соснами кверху тянутся, и в окружении боровых игольчатых деревьев - густая, кудрявая яблоня. Яблоки на ней уже румянцем занимаются. И не маленькие да горькие, как бывают обычно на диких яблонях, а крупные, на вкус сладкие, с кислинкой.
Под яблоней про ту же яблоню и последняя сказка была. Удивились мы, откуда такая яблоня в лесу могла появиться.
- Человек вырастил. Трудолюбивый и добрый человек, - сказал негромко дедушка.
И подумалось нам, что старый лесник знает того человека.
- Только по тому, что оставил он после себя, знаю. Человеческий срок известен, а после люди по делам о нем вспоминают.
От деда Савела и мы узнали историю яблони. Тихо и неторопливо он рассказывал:
- Жил в нашем лесу древний старик. Заботливый трудолюбивый был человек. И надумал он посадить в лес) садовую яблоню, чтобы память о себе детям и внукам оста вить. Взял он лопату и принялся за дело.
В это время проезжал мимо царь со свитой.
- Зачем, - говорит, - старик, сажаешь ты яблоню? Все равно тебе не придется яблок с нее попробовать. Поднял старик голову и отвечает царю:
- Кто сладкого одному себе желает, о том горько вспоминается. Не нами жизнь кончается. Не хочется уходить с земли, добра по себе не оставив. Посажу я кустик, вырастет из него яблоня. Будут мои дети и внуки яблоки собирать - и меня вспомянут.
- Когда на ней яблоки будут? - спрашивает царь.
- Кто делом занят, не заметит, как вырастут. "Скоро, значит", - подумал царь.
Жадный он был и завистливый. Решил присвоить старикову яблоню.
- Моя будет, - сказал он. И уехал. Вернулся царь через год, а яблок на деревце нет.
На следующий год снова приехал. А яблонька бурьяном зарастает.
На третий год за бурьяном ее и совсем не видно стало. Яблок и в помине нет.
- И не будет, видно, - решил царь. И оставил деревце.
Уехал он, про яблоньку и думать забыл. А старик перекопал, разрыхлил землю - зацвела по весне молодая яблонька розовым цветом. К осени плоды принесла крупные да сочные.
…Давно умер старик, а память о нем и поныне в яблоньке живет. Хорошая, добрая память…
Возвращались мы к сторожке молчаливые. Думал я о добром трудолюбивом старике, и представлялся он мне старым лесником - седобородым дедом Савелом.
Отзвуки уходящего бора
Заботливая хозяйка не просыпается раньше, чем мы поднялись в это утро.
Дедушка еще не показывался на крыльце сторожки, а шалаш уже загомонил негромко. Откинут брезентовый плащ над входом.
Первая мысль о сосенках: "Как-то они себя чувствуют?
Осторожно, чтобы не оступиться и не стукнуть невзначай, не звякнуть перевяслом (пусть дедушка думает, что мы спим), выносим из чулана порожние ведра.
Боря Королев бежит к себе в сторожку, чтобы ко времени успеть подогнать повозку. Мы спешим к месту, где вчера посадили сосенки. Нам уже нет нужды выверять свой путь просеками: направление известное. Сокращая расстояние, идем по прямой.
Лес шевельнулся, свежо прошелестел вершинами, будто признал нас и, как старых знакомых, приветствует с добрым утром. И "здравствуй" и "прощай" без слов отвечаем мы ему.
Рассаженные на поруби сосенки сегодня кажутся нам еще меньше, чем были вчера. Трава на ветках за ночь повяла, поблекла, но пушистые метелки сосенок проглядывают из нее такие же сочные, зеленые, с легким налетом голубизны. Какие же они хорошие!
Поливаем с вершины, чтобы влага освежила веточки, а потом дошла и до корней.
"Кто-то о вас завтра утром позаботится?" - думаю я.
На обратном пути прошли мимо сторожевого гнезда, сняли веревку, по которой на вершину сосны поднимались. Помечтали о том, что, если снова доведется побывать на сторожке у деда, обязательно устроим все лучше, чем сделали в этот раз, и Павка непрерменно железную втулку на подъемнике устроит.
Ленька Зинцов поднял и положил в карман две еловые шишки, которыми так недавно палила в нас из сторожевого гнезда "королева". И недавно и уже давно будто. И жалко, что не повторится больше такое "сражение".
Солнышко, выравниваясь с бором, лучит тепло. Дед Савел на крылечке перенизывает сушеные грибы с палочек на нитки.
- Что это вы сегодня так рано потревожились?
- Спать не хочется.
Возле шалаша неторопливо раскладываем по сумкам свои пожитки, освобождаем уютный домик под елью. Ленька задумчиво глядит за озеро, где темным пятном обозначилось место пожарища. Павка Дудочкин снимает дедушкин плащ у входа в шалаш, аккуратно складывает его, перегибая несколько раз, и так же неторопливо несет в дедушкину сторожку. Костя Беленький, сняв сосновый заслон с елового дупла, выбирает из него тетради.
Наше обжитое лесное жилище приобретает вид осиротелого дома.