- Вы что же это вздумали? Бросать ведущего? Разрушать строй?.. - разносил его командир эскадрильи.
- Но я сбил самолёт, - пытался оправдаться Нико-ленко.
- Хоть два! Из-за вашего самовольства мог погибнуть ведущий, нарушиться строй. В образовавшуюся брешь могли ударить фашистские истребители, навязать нам невыгодный бой… Мы бы не выполнили задания по охране штурмовиков и понесли бы потери!
Словом, досталось Николенко.
Но привычке своей - волчком отскакивать от строя в погоне за своим успехом - он не Оставил. Правда, благодаря лихости и сноровке на его счету появилось несколько сбитых вражеских самолётов. И в ответ на упрёки своих товарищей по лётной школе он насмешливо отвечал:
- "Дисциплина, дисциплина"!.. Что мы, в школе; что ли? Вот вы - первые ученики, с пятёрками по дисциплине. А где у вас личные счета? Пусты…
Как-то раз командир полка, улучив минуту, когда они были одни, по-дружески обнял его за плечи и сказал:
- Смотрите, Николенко, убьётесь!
- Меня сбить нельзя! - задорно тряхнул головой Николенко.
- Вот я и говорю: сами убьётесь.
- Подставлю себя под удар? У меня глаза на затылке! И Николенко так - удивительно покрутил головой, что, казалось, она у него вертится вокруг своей оси.
- Шею натрёте, - усмехнулся командир.
- Не натру: вот мне из дому прислали шарф из гладкого шёлка.
И показал красивый шарф нежно-голубого цвета.
- Ну, ну, смотрите, да не прозевайте. Уж очень вы на одного себя полагаетесь. А знаете, что мой отец, сибирский мужик, говаривал: "Один сын - ещё не сын, два сына - полсына, три сына - вот это сын!" Так и в, авиации: один самолёт - ещё не боевая единица, пара - вот это боец, четыре пары - крепкая семья, полк - непобедимое братство!
Задумался Николенко. Ещё в школе упрекали его, что он плохой товарищ. Ни с кем не дружит, всегда сам по себе. Зачем ему друзья - он и так первый ученик! А когда трудновато, родители репетитора наймут. И опять он лучше всех. Был он у отца с матерью единственным сыном, и они хотели, чтоб он везде был самым первым. Чтоб и костюмчик у него был лучше всех, и отметки…
Учителя им гордились. Другим в пример ставили. А ребята не любили. Так и прозвали: "гордец-одиночка".
А ему ни жарко ни холодно. Он школу с отличием окончил. Когда ему бывало скучно без компании, он умел подобрать себе товарищей для игр. Только не по дружбе, а по службе. Приманит к себе малышей отличными горными санками, которые ему родители из Москвы привезли. И за то, что даст прокатиться, заставляет службу служить: ему санки в гору возить.
Словом, все и всё для него: и родители, и приятели, и учителя. Только он ни для кого ничего…
И до сих пор жил отлично. Лучше всех, пожалуй. Да и на войне вот: разве он не лучше других себя чувствует? Все хорошо воюют, а он лучше всех. Кто из молодых лётчиков больше самолётов сбил? Лейтенант Николенко.
Усмехнулся Николенко в ответ на предупреждение командира и только из вежливости не рассмеялся.
А командир знал, что говорил…
Не прошло и нескольких дней, как сам полковник поднял восьмёрку по тревоге. Получено было донесение разведки, что на тайный аэродром, устроенный фашистами невдалеке от наших позиций, прилетела новая истребительная эскадра. Самолёты все свеженькие, как с чеканки. Заправились фашисты горючим и полетели штурмовать наши войска. Летают над позициями, над дорогами, обстреливают каждую машину, резвятся. Не боятся, что у них бензина мало. Тайный аэродром рядом. Только скользнут над густым лесом - вот тебе и стол и дом… Для пилотов - тёплые землянки, горячий завтрак, а для самолётов - бензин и смазка и дежурные мотористы наготове.
Хорошо устроились. Да наши партизаны выследили и по радио всё это сообщили.
Восьмёрка истребителей поднялась, чтобы подловить фашистов в самый момент возвращения домой. Бензин у них на исходе - драться они не смогут.
Конечно, аэродром не озеро, на которое прилетают утки. Его охраняют зенитные пушки. Его прикрывает "шапка" дежурных истребителей.
Всё это наши знали. Подошли скрытно, со стороны солнца, и стали делать круги, разбившись на пары.
Фашистские лётчики, прикрывавшие аэродром, вначале заметили пару наших самолётов, затем ещё два - повыше. А потом разглядели и ещё. И смекнули, что советские истребители явились в боевом порядке, эшелонированном по высоте. Такой боевой порядок был назван лётчиками "этажерка". Неуязвимый строй: нападёшь на нижнюю пару - тебя на выходе из атаки верхняя собьёт, нападёшь на верхнюю - тебя во время скольжения вниз нижняя подхватит… А уж в центр такого строя соваться и совсем не стоит, если дорожишь головой. И фашистские лётчики, прикрывавшие аэродром, отошли в сторону, поднялись повыше в облака.
Одна у фашистов была надежда: вот сейчас их зенитки дадут огонь, глядишь - заставят "этажерку" рассыпаться, растреплют строй. И тогда…
Но не тут-то было. Наш полковник свой манёвр знал. Лишь только ударили пушки и расцветили небо разрывами снарядов, он приказал всей восьмёрке, не нарушая боевого порядка, скользить вправо, влево, выше, ниже. Не так легко пристреляться к таким танцующим в воздухе крылатым парам.
Да и недолго осталось стрелять фашистским зенитчикам: вот сейчас, через какие-то минуты, должны вернуться немецкие самолёты, и тогда хочешь не хочешь, а убирай огонь, не то своих подобьёшь.
Наш командир, усмехнувшись, посмотрел на часы:
"Скоро явятся фашистские истребители, и начнётся славная охота!"
Вся "этажерка", совершая круг, "работает" точно, как вот эти часы с секундомером. Он оглядел строй довольными глазами.
- Немного терпения, мальчики, - сказал он по радио. И вдруг чёрная тень пробежала по его лицу, когда один самолёт вышел из боевого порядка и скользнул в сторону, за высокие ели, туда, где не было разрывов зенитных снарядов.
"Николенко!" - так и ударило в сердце.
И командир не ошибся. Это был Николенко. Не желая находиться под зенитным огнём и напрасно подвергаться риску, он решил схитрить: уйти из зоны огня и "прогуляться" в сторонке, пока не вернутся немецкие самолёты. Вот тогда он и включится в бой… И набьёт больше всех!
Вслед за Николенко, по обязанности защищать командира, пошёл и его ведомый.
Увидел этот манёвр не только наш командир - тут же заметили его и фашисты.
Это были опытные лётчики. Держась в стороне, они высматривали удобный момент, чтобы ударить по отделившемуся, сбить зазевавшегося. И сразу, словно хищники, почуявшие лёгкую добычу, устремились из-за облаков на самолёты, уклонившиеся от зенитного огня. У кого нервы сдали, того легче бить!
Храбреца Николенко, по его поведению, фашисты приняли за труса. Как бы он возмутился, если бы знал! Но узнать ему не довелось. Наблюдая за огнём с земли, он просмотрел опасность с воздуха.
- Николенко, вас атакуют! - крикнул командир по радио.
Но было уже поздно, немцы открыли прицельную стрельбу. Пушечные залпы, как огненные дубины, обрушились на самолёт Николенко, круша и ломая его. Затем на самолёт ведомого.
И два краснозвёздных ястребка, один за другим, охваченные дымом и пламенем, посыпались на верхушки елей.
…А в это время возвратились восвояси фашистские истребители. Они явились всей эскадрой и густо пошли на посадку. Зенитки сразу замолкли. Всё небо покрылось машинами. Одни планировали на аэродром, другие, дожидаясь очереди, летали по кругу. А наши гонялись за ними, сбивая один за другим.
Подбитые валились и в лес, и на лётное поле. Тут костёр, там обломки. На них натыкались идущие на посадку. Капотировали. Разбивались. Два фашиста в панике столкнулись в воздухе. Иные бросились наутёк.
- Попались, которые кусались! - шутили потом участники замечательного побоища.
Удалось бы набить больше, если бы не несчастье с Николенко, ведь наши остались вшестером.
Да ещё пару пришлось выделить, чтобы связать боем фашистскую дежурную двойку, сбившую Николенко и его ведомого. Только четвёрке наших истребителей удалось действовать в полную силу, штурмуя аэродром и фрицев на посадке.
И попало же Николенко во время разбора боевого вылета вечером того же дня! Критиковали его жестоко, хотя и заочно…
А наутро его ведомого, молодого лётчика Иванова, выбросившегося с парашютом, опалённого, поцарапанного, вывезли из вражеского тыла партизаны. И сообщили, что второй лётчик сгорел вместе с самолётом.
Сняли шлемы лётчики, обнажили головы.
- Сообщить родителям Николенко, что сын их погиб смертью героя… - приказал командир. И добавил: - Тяжко будет отцу с матерью, а ведь сами виноваты, смелым воспитали его, да только недружным.
Война продолжалась. Много было ещё горячих схваток, тяжёлых утрат и славных подвигов. А командир никак не мог забыть, что случилось с Николенко. Принимая в полк молодых орлят, полковник всегда рассказывал эту поучительную историю. И темнел лицом. И некоторое время был сердит и неразговорчив. Так сильно разбаливалась в его командирском сердце рана, которую нанёс ему молодой лётчик своей бессмысленной гибелью.
Карелинка
Если нужно было поразить далёкую, еле видимую цель, никто не мог сделать это лучше молодого снайпера нашей роты - Евгения Карелина, а попросту - Жени.
Это он снял с одного выстрела "фрица с длинными глазами" - фашистского наблюдателя, который разглядывал Ленинград, устроившись на маковке заводской трубы. Фашист так и свалился в трубу, только стекла бинокля сверкнули…
Женя умел выбирать цель и днём и ночью. И позиции находил в самых неожиданных местах: то затаится в болоте среди кочек и снимет немецкого наблюдателя; то заберётся в печку сгоревшего дома, избитую снарядами до того, что она вот-вот рухнет, и выцелит оттуда офицера, вышедшего из блиндажа прогуляться по свежему воздуху.
- Здорово у тебя получается! - завидовали иные бойцы. А Карелин отвечал:
- По науке. Я' траекторию учитываю. Могу попасть даже в невидимого фрица.
И аккуратно протирал кусочком замши стекло оптического прицела. Винтовку он берёг и холил, как музыкант скрипку. Носил её в чехле. Когда Женя выходил на снайперскую охоту, его охранял автоматчик. Берегли у нас знатного снайпера.
Напарника ему дали надёжного, уроженца Сибири, по фамилии Прошин.
Командир сказал ему:
- Сам погибай, а снайпера сохраняй!
- Будьте надёжны! - ответил Прошин.
И охранял на совесть. При выходе снайпера первым выползал вперёд и оберегал выбранную Карелиным позицию, а при уходе прикрывал с тыла.
Однажды он сказал Карелину:
- Молодой ты, Женя, а хитрый: сколько прикончил фрицев, а сам жив остаёшься. Наверное, жизнь свою очень любишь.
- Люблю, - не смутившись, ответил Карелин. - Жизнь мне очень нужна. Длинная-длинная, до седых волос…
- Это зачем же такая?
- Я должен за свою жизнь вывести под Ленинградом грушу-дюшес "карелинку" и виноград "северный карелинский". Друзьям детства обещал, когда ещё пионером был.
- Ага, - догадался Прошин, - так это ты для того у командира отпуска зарабатываешь, чтобы с лопатой в Летнем саду повозиться? Знаю. Наши солдаты видели тебя у мраморных фигур.
- Нет, это я не для того. Чтобы спасти от обстрела мраморные статуи, ленинградцы решили их закопать в землю. А мы их опавшими листьями укрывали, чтобы землёй не поцарапать.
- Ишь ты, какой заботливый! - сказал Прошин, по-отечески обняв Женю за плечи. - Ничего, не бывать врагу в городе. По его улицам Ленин ходил… Здесь нам каждый камень дорог.
Подружились они крепко и за время обороны Ленинграда врагов поубивали немало.
Наступил день прорыва блокады. Бойцы чувствовали подготовку нашего удара и ожидали его, как праздника.
Пехотинцам ставилась задача: с первого броска достигнуть вражеских артиллерийских позиций.
После ураганной артиллерийской подготовки, в которой приняли участие и грозные броненосцы, стоящие на Неве, бросилась вперёд наша пехота.
Обгоняя товарищей, неслись на лыжах Карелин и Прошин.
Жене хотелось во что бы то ни стало достигнуть первым артиллерийских позиций на Вороньей горе. Там стояли батареи тяжёлых орудий, которые вели обстрел Ленинграда.
Вот с ними-то и хотел Женя посчитаться.
Он знал тут все ходы и выходы. По долинке ручья, по канавке, окружающей старинный парк, незаметный в белом халате, проскользнул он в парк, а за ним и Прошин, также на лыжах.
И только они выбрались на опушку - увидели, как из мелкого кустарника поднимаются к небу стволы орудий, выше деревьев.
Лафеты их передвигались по кругу, громоздкие, как тендеры паровозов. Замки орудий открывались, как дверцы паровозных топок.
Эти дальнобойные пушки недавно прибыли с заводов Круппа, из глубины Германии. Гитлер хвастался, что разрушит Ленинград при помощи этих стальных чудовищ.
Вот они готовятся к стрельбе. Белый брезент, прикрывавший гору снарядов, был раскрыт. Солдаты подкатывали вагонетки со снарядами по рельсам узкоколейки. Заряжающие поднимали снаряды лебёдками. Наводчики крутили штурвалы, и пушки медленно поднимали дула к небу. Офицер, поблёскивая очками, торопливо выкрикивал приказания. Позади батареи глухо ворчали большие крытые грузовики.
Карелин понял, что гитлеровцы, перед тем как удрать, хотят выпустить по городу весь запас снарядов.
- Прошин, друг, не позволим! - прошептал он, схватив товарища за руку.
- Да что ты, Женя! Что же мы сделаем вдвоём?
И автоматчик оглянулся, далеко ли рота. Далековато… Позади слышался гранатный бой. У решётки парка наши наткнулись на прикрытие.
- Ишь ты, как мы вырвались вперёд! Что же делать-то?
Но Карелин знал, что. Как кошка, вскарабкался он на дерево и, положив винтовку на сучья, открыл снайперский огонь по орудийной прислуге.
Выстрел, другой, третий - и каждая пуля в цель. Заряжающий опустил рукоятку лебёдки. Снаряд ткнулся в снег, придавив подвозчика. Наводчик ткнулся головой в лафет. Офицер сел, взмахнул руками.
Прошин, стоя за деревом, считал пустые гильзы, сыпавшиеся с дерева как ореховые скорлупки, и шептал:
- Ага, вот оно как, вот…
Но вдруг заметил опасность. Стволы нескольких орудий перестали подниматься к зениту, а стали медленно опускаться. Ниже, ниже, словно высматривая, кто притаился тут, на опушке парка.
Вот один ствол уставился прямо на самого Прошина, так, что его покоробило.
- Женя, - закричал он, - слезай! Сейчас они нас прямой наводкой! Женя!..
Но Карелин не слушал. Зарядив новую обойму, он стрелял, всё ускоряя огонь. Среди пуль попались бронебойные и зажигательные. Бронебойные с визгом ударялись о сталь лафетов, зажигательная подожгла грузовик.
На батарее возникла паника. Солдаты бежали к грузовикам, бросая орудия, офицеры прятались за укрытия. Но несколько орудий нацелили на опушку парка, откуда вёлся меткий огонь. Фашисты вообразили, что опушка парка уже захвачена многочисленной русской пехотой.
- Женя, приказываю - слезай! Я за тебя отвечаю! Пропадёшь…
- Не мешай! Погоди…
- Женя, вперёд! А то накроют!
Но Карелин уже не слушал, что кричал ему Прошин снизу. И залп орудий, направленных на опушку парка, застал его в разгаре боя. Тяжёлые снаряды вспахали землю, подняли вверх камни, решётку парка, деревья.
Всю местность заволокло жёлтым дымом. Разрывы прогрохотали так, словно взорвался артиллерийский склад.
Разбежавшиеся было фашисты решили, что с русскими пехотинцами, захватившими опушку парка, покончено, и стали возвращаться к орудиям.
Но в это время из дымного облака, в котором ещё крутились, оседая, какие-то бумаги, ветки деревьев и окопное тряпьё, поднятое вихрями разрывов, послышался хриплый крик:
- Ур-ра!..
По лафетам зацокали пули. И перед фашистами появился русский пехотинец. Простоволосый, без каски, в разодранном белом халате, он бежал на батарею, прижав к груди автомат. Строчил из него, рассеивая пули веером, и неумолчно кричал "ура".
Фашистам показалось, что за ним бегут цепи русской пехоты. И, увидев первого грозного вестника наступающих, они бросили вагонетки, снаряды, пушки и кинулись по машинам.
Через минуту Прошин был уже на батарее хозяином.
Забравшись на гору снарядов, он размахивал автоматом над головой и приказывал:
- Карелин, ко мне!
Но Женя не откликался. Что случилось с ним?
На батарею уже бежали наши подоспевшие бойцы. Все пушки были захвачены целыми.
Прошин вернулся на перепаханную снарядами опушку парка.
Долго, хлопотливо разбирал он груды ветвей, поднимал расщеплённые стволы, всё искал товарища. И наконец нашёл его мёртвое тело.
Карелин погиб, спасая свой родной Ленинград. Но винтовка его сохранилась. Без единой царапины. Была ещё тепла от выстрелов, и оптический прицел поблёскивал.
Прошин вынес тело снайпера и старательно уложил на видное место, а сам побежал догонять роту - бой не ждал.
Он захватил с собой его винтовку. И до вечера носил за спиной. Только к ночи опомнился у какого-то костра и затосковал о Жене, как о погибшем сыне.
Бойцы видели, как он взял в руки снайперскую винтовку Карелина и долго смотрел на неё. Потом вздохнул, подошёл к командиру и отрапортовал:
- Виноват, не уберёг Карелина… Примите оружие. Командир посмотрел на него, подумал и, отстранив винтовку, сказал:
- Не смогли уберечь - сумейте заменить товарища. Ведь вы, сибиряки, - стрелки!
- Спасибо! - сказал Прошин. - Постараюсь заслужить подарок. Будьте надёжны - заиграет в моих руках.
И заиграла.
Стрелял из неё Прошин без промаха и, когда ушёл в тыл после ранения, передал отличному снайперу - Жильцову. А после него она была у Матвеева. Так и дошла, как эстафета, до самого Берлина.
И каждый, кто принимал её как почётное оружие, становился на одно колено, целовал ложу, всю исчерченную насечками по количеству истреблённых фашистов, и давал клятву воевать так же, как воевал её первый хозяин - Евгений Карелин.
Так дожила она до победы. А сейчас стоит рядом со знаменем полка. Ветераны зовут её ласково "карелинка".
Молодым солдатам, пришедшим в полк, всегда рассказывают её историю.
А тем, кто отличился в учёбе, дают сделать из неё почётный выстрел.