Что ему говорил командир – кажется, утешал, уговаривал, – Мишка понимал смутно. Но вот командир сказал:
– Мы проводим тебя домой…
Мишкины пальцы разжались, и на пол, звякнув, упало что-то блестящее. Это был ключ от пустого дома, который мальчик нес деду.
Командир взглянул на ключ и отвернулся.
В избе было тихо-тихо.
Слышно только, как уютно, по-домашнему, тикали ходики на стене.
– Это, конечно, не по правилам, – после долгого молчания сказал командир, – но, поскольку ты внук погибшего партизана, временно мы тебя оставим. Будешь… – Командир запнулся, не зная, какую должность придумать Мишке. – Будешь моим адъютантом. Согласен?
– Ага… – чуть слышно вздохнул Мишка.
– Ну, а теперь спать. Завтра поговорим.
Мальчик пошел к лавке, но сейчас же вернулся. Порывшись в кармане, он положил на стол перед командиром грязноватый холщовый мешочек.
– Это еще что такое?
– Это соль, – строго сказал Мишка, – ведь теперь будем вместе есть.
С тех пор они делили радость и горе, хлеб и соль.
В штабной избе, где на правах адъютанта стал жить Мишка, почти всегда толпился народ.
Кто ожидал нового боевого приказа, кто хотел прочитать принятые партизанской рацией сводки Советского Информбюро.
Народ приходил самый разный. Мужчины и женщины. Пожилые и молодежь. Командиры отрядов, разведчики, связные, подрывники.
Некоторые по занятости просто-таки не замечали Мишку, ни разу не улыбнулись ему.
Он не обижался. Время теперь неприветливое, суровое – война. Но все же Мишке хотелось, чтоб и в это суровое время кто-нибудь его приласкал. И особенно был счастлив мальчик, если ласковое слово говорил ему командир. Самый храбрый и умный, как думал Мишка, и самый добрый из всех людей.
Это он поручил разведчикам, ходившим с заданием в Калинин, заодно навести справки о Мишкиной матери. Когда мальчик узнал, что его мама жива, он не мог выговорить ни слова, замахал руками и убежал из избы.
А немного погодя в кустах послышалась песенка. Ее напевал чистый, как ручеек, мальчишеский голос.
– Слыхали? – подшучивали партизаны. – Адъютант запел. А мы думали, он безголосый. И до чего тонко выводит! Ну прямо дрозд…
Не забывал командир и о том, что мальчик не учится. Он подарил Мишке задачник, который где-то раздобыли разведчики.
– Займись в свободное время. Что непонятно – спроси.
Мишка терпеть не мог задач про бассейны. Ну зачем переливать воду из одного в другой? Небось вода зацвела и протухла, как в старом пруду. И все же он решал эти постылые задачи. Он бы еще не то сделал, лишь бы командир его похвалил.
Впрочем, часто мальчик не успевал решить задачу о бассейнах: надо было срочно скакать верхом в другой партизанский отряд. И, вцепившись в лошадиную гриву, Мишка скакал, ликуя, что его послали, ему поручили, что он самого командира бригады адъютант.
Но уже при первой встрече Лара, дразнясь, сказала, что разведчик важнее.
Она и потом дразнилась, ей нравилось дразниться. И Мишка загрустил.
Вот, например, сегодня. Командир поехал в лес выбирать площадку под партизанский аэродром. Надолго поехал, только завтра вернется, а своего адъютанта не взял с собой.
Мальчик совсем расстроился. Не зная, куда себя деть, он слонялся по деревне, пока не увидел на улице Петю Кондруненко, который разговаривал с пожилым партизаном Егоровым. От нечего делать Мишка стал слушать их разговор.
– Завтра в неведринской церкви престольный праздник – Троицын день, – рассказывал Егоров, – все бабы придут с кошелками. А в кошелках, бывало, и пироги, и творог, и яички зелененькие, словно весенняя травка. Их бабы красят березовым листом.
– Вот и хорошо, что придут с кошелками. В кошелки удобно листовки совать! – усмехнулся Петя.
– После обедни, – не слушая Петю, продолжал вспоминать Егоров, – все на кладбище. Охлещут могилку березовой веткой. Попарят, значит, покойника, чтоб теплее ему спалось во сырой земле. А потом тут же, на могилке, закусывают, поминают померших родных…
– Ладно, старик. Другой раз расскажешь про закуску… Мишук, ты не помог бы девочкам листовки переписать?
– Каким девочкам? – нахмурился Мишка.
– Нашим: Ларисе и Фросе. Им еще велено передать записку отцу Николаю, неведринскому попу.
– Шутите!
– А разве у попа нет родины? – сердито сказал Егоров. – Теперь только в церкви и разрешают народу собираться, и этот поп – очень удобный для нас человек. Прошлое воскресенье он народу читал не проповедь, а газету, которую ему доставили наши ребята.
Мишка заметно повеселел. Что бы ни говорил Егоров про отца Николая, но Мишка ни за что не согласился бы нести записку попу. Ну и задание дали Лариске! Раньше эта девчонка его изводила – теперь он посмеется над ней.
В избе у разведчиков лежали на столе образец листовки и пачка старых газет. За неимением бумаги листовки писались на газетных листах.
Все трое переписчиков – Фрося, Лара и Мишка – прилежно трудились. Каждую букву хотелось вывести четко и красиво. Ведь это были не просто слова, а названия городов, освобожденных от фашистов наступающей Красной Армией.
Написав последнюю фразу: "Смерть немецким оккупантам!!!" – Мишка поставил три восклицательных знака, острых, как три штыка. Теперь можно было передохнуть и заодно подразнить Лару.
– Богомолка, а богомолка!
– Ты что сказал?
– Сказал: богомолка! Завтра куда пойдешь? Богу молиться, попу ручку целовать?
– Ох, глупый!.. – вздохнула добродушная Фрося.
Но в глазах Лары уже зажглись озорные огоньки.
– А ты бы и ногу поцеловал, лишь бы тебя послали. Так не пошлют. Сиди в штабе, сиди!
Она посмела сказать "сиди!" ему, который раньше ее стал партизаном, научился хорошо стрелять и участвовал в боях. Она этого ничего не знала, и он ей не скажет, потому что он гордый.
Вечером Егоров, устроившись на завалинке, чистил трофейный карабин командира. Мишка подсел к Егорову, тронул курок.
– Какой-то ты нынче смутный, – сказал Егоров. – Задачка, что ли, не удалась?
– Что все ко мне пристают с этими задачками? – рассвирепел Мишка. – Разве поспеешь и воевать и учиться? Дядя Егоров, дайте-ка я почищу, а потом попрактикуюсь.
– Так ведь у тебя свой есть.
– Командирский лучше.
– А командир не осерчает? Хотя, говорят, ты ему жизнь спас. Я-то недавно в этой бригаде, но слышал от людей, что глаз у тебя меткий.
– Это точно, – с важностью кивнул Мишка, – глаз у меня меткий. А насчет командира вы сами понимаете: где командир, там должен быть и адъютант.
– Ну и как же это все-таки было? Как ты его спас?
– А вот как. Подпустили мы к себе фашистов близко-близко. Они на велосипедах ехали. Человек сто. И начали их лупить. Которых мы положили, а которые побросали велосипеды – и в лес. Мы за ними. Командир впереди, я позади. Он не заметил, а я заметил: один фриц залез на дерево и целится оттуда в командира. Только он не успел, гадюка, я в него раньше попал. Так что стрелять я умею. Но если долго не практиковаться, можно меткость потерять.
– Ну что ж, – Егоров протянул Мишке карабин, – попрактикуйся. Только во что ты будешь стрелять? В дерево неинтересно, дерево на месте стоит.
– Понятно: надо в движущуюся мишень.
На рассвете девочки понесли листовки в Неведро, а к полудню в штаб вернулся командир. Он первым делом спросил про Мишку. Выяснилось, что никто никуда мальчика не посылал.
Однако Мишка исчез. Исчез и карабин.
Неведринская церковь высоко на горе. Ее окружают березы. Их белые стволы сливаются с белыми стенами, и листва как бы отдельно висит в воздухе. Кажется, что вокруг церкви, чуть пониже куполов, ходят зеленые облака.
Разыскав на погосте домик попа, девочки вручили отцу Николаю записку.
– За здравие подавала записочку или за упокой? – просунув голову в дверь, полюбопытствовала попадья.
– За здравие! – засмеялась Лара. – За упокой – это пусть фашисты подают.
Теперь девочкам надо было осмотреть церковь, где они будут распространять листовки. В церкви было еще пусто. Какая-то старушка в темном платочке затыкала березовые ветки за образа.
В Ленинграде Лара однажды ходила на экскурсию в музей – в Исаакиевский собор. Там девочку поразили колонны – огромные, в два обхвата, гладкие и холодные, как лед. И пол был тоже холодный и такой гладкий, что ноги разъезжались, как на катке.
Но самое удивительное там было эхо. Скажешь слово – и над твоей головой загудит. Ты уже замолчал, а все еще гудит, все еще летает под куполом твой голос. Такой он высокий, Исаакиевский собор!
А в неведринской церкви потолок был низкий, пол деревянный, облезлый – не на что смотреть. Лару заинтересовала лишь стеклянная чашечка, висевшая перед иконой на тоненьких цепочках. Сквозь ее прозрачные, изумрудного цвета стенки просвечивал огонек. Он горел ровно, не чадил, как партизанская коптилка.
– Бабушка! – самым ласковым голосом спросила Лара старушку. – Где вы жир для своей коптилки достаете? И нам охота такой жир достать!
– Озорница, безбожница! Священную лампаду коптилкой называет да еще задом стоит к алтарю.
– Фрося, а что такое алтарь? – прошептала Лара, выждав, когда вдали затихли сердитые старушечьи шаги. – Нам на экскурсии это не объясняли.
– Я тоже не очень знаю. Ну, место такое, где священник читает молитвы. Вон там, за перегородкой. Я только знаю, что женщинам в алтарь ходить запрещено.
– Это почему же? У нас женщины равноправные. Я бы на их месте уже из-за одного этого не стала бы в церковь ходить.
Постепенно церковь наполнилась народом. Стало душно. Запахло, как в бане, человеческим потом и березовым листом.
Служба началась. Священник нараспев произносил слова молитвы, и в ответ ему глухо гудел хор.
Если молитва была особенно важная, все кланялись или становились на колени. Стоило наклониться белевшему впереди женскому платочку, и, словно полевые цветы под ветром, начинали склоняться и другие – белые, голубые и коричневые платки.
Вместе со всеми наклонялась и Лара. В это время было всего удобнее опустить в чью-либо кошелку листок. У девочки было такое чувство, словно она с вышки прыгает в море. И страшно и весело.
Конечно, страшно. Ведь рискуешь головой. А весело потому, что никто ничего не заметил, что тебе удалось.
Уже и в этой, и в той, в десятках кошелок лежат листовки. Их будут читать во всех деревнях. Люди узнают правду. Красная Армия наступает. Но надо помогать армии, помогать партизанам быстрей разгромить врага!
Осторожно передвигаясь в толпе, Лара заметила большую, обшитую клеенкой кошелку. Туда можно опустить целую пачку листовок! Но и старуха, которой принадлежала кошелка, тоже заметила Лару. Неспроста эта чужая девчонка к ней жмется: хочет съестное украсть.
– Что ты все вертишься, девочка? Пришла в церковь молиться Богу, так и молись.
Лара сморщила нос, пытаясь изобразить на своем лице набожность, и несколько раз торопливо перекрестилась.
Но сейчас же снова услышала шепот:
– Господи! Все православные крестятся справа налево, а энта наоборот. И кто же тебя, девочка, по-басурмански креститься учил?
– Извините, тетенька, спуталась.
В эту минуту церковный хор запел что-то торжественное, и старуха, подобрав юбку, опустилась на колени.
Снова стали клониться к полу белые, черные и голубые платки. Но один маленький цветастый платочек не наклонился. Фрося делала отчаянные знаки, показывая подруге на дверь. Значит, надо было уходить, и уходить немедленно.
Девочки бегом спустились с церковной горы. Здесь можно было остановиться. Никто их не догонял.
На выгоне паслось стадо. Коровы жадно захватывали толстыми губами сладкую молодую траву. Мальчик-пастушонок, поглядывая на девочек, жевал щавель. Через плечо пастушонка висел длинный кнут.
– Ой, Лариска, кого я сейчас у церкви видела! Чуть было листовку ему не сунула, а когда разглядела, прямо обмерла.
– Кто же это был?
– Печеневский староста, твой дядька. Теперь он знает, что мы не поехали в Германию. Как думаешь – донесет?
– А может, и нет. Партизан побоится.
Ларе не хотелось говорить о дяде в такой веселый весенний день. Жаль только, что в кошелке осталось несколько листовок. Надо кому-нибудь их отдать.
– Эй, мальчик! – окликнула Лара пастушонка. – Ты грамотный?
– А тебе что? – Мальчик выплюнул изо рта щавель, вытер зеленые губы. – Мы в немецкую школу не ходим.
– И мы не ходим. Но ведь в нашей школе тебя читать учили? Возьми, почитай.
Мальчик неохотно взял протянутые Ларой листовки, развернул их и протяжно свистнул. Ему бросилась в глаза крупно написанная фраза: "Смерть немецким оккупантам!"
– Это мы прочтем. Всей деревней прочтем.
Он засунул листовки за пазуху и побежал по изумрудно-зеленому выгону, оглушительно хлопая кнутом. Своими ухватками он сильно напоминал Мишку.
"А что сейчас делает Мишка? – подумала девочка. – Кажется, он вчера на меня обиделся. Чудак человек! Неужели нельзя пошутить?"
– Твоя работа?
Командир бросил на лавку застреленную курицу.
Мишка поежился. Как будто похоже. И у той были такие же пестрые перышки. Мишка потрогал морщинистую желтую куриную ногу. Наверное, она.
Просто удивительно, как быстро все стало известно! Не успел вернуться, как уже вызвали к командиру и даже курицу в штаб приволокли.
– Что молчишь? Это твоя работа?
– Моя.
– Я так и знал! Еду по лесу, а навстречу деревенская женщина. "Иду, – говорит, – на вашего дъютанта жалиться. Прискакал утречком в нашу деревню – и ну по курам палить. Пеструшку мою застрелил".
Мертвая курица зловеще смотрела на Мишку мутным глазом. Ее поникший гребешок побледнел.
– Мы беспокоимся, куда он пропал, что случилось, а он безобразничает… Да разве может так поступать партизан?
– Я не безобразничал… Я только хотел попрактиковаться в движущуюся мишень.
– Вот за эту движущуюся мишень и сядешь под арест.
– Слушаюсь! – держа руки по швам, вытянулся Мишка. – Задачник разрешите с собой взять?
– Задачник? – Командир чуть заметно улыбнулся. – Ну что ж, разрешаю. Возьми.
Егоров повел Мишку в амбарчик, куда сажали под арест.
Мальчик шел бодро, сбивая на ходу головки одуванчиков. Под мышкой торчал задачник.
– Эх, адъютант! Надо же было тебе проштрафиться! Из-за каких-то курей сам попал как кур во щи!
– Вот именно попал! – радостно подтвердил Мишка. – Та деревенская тетенька, которая на меня командиру жаловалась, еще не все рассказала. Я и в другую курицу тоже попал.
– Лихо!
– И еще я, дядя Егоров…
– Кончай разговор. Я заступил на пост, а часовому разговаривать не положено.
Егоров запер дверь, и Мишка очутился один в пропахшем мышами амбарчике. Мальчик сел на пол, раскрыл задачник. Свет проникал через одно-единственное узкое окошечко, но многие задачи Мишка знал наизусть.
"Со станции вышел поезд…"
Мишка живо представил себе паровоз с черной свастикой на стальной груди. С его платформ ощерились пушки. Как дракон, рассыпая искры, черный поезд несется в ночь. И вдруг – столб пламени, грохот. Черный поезд рухнул под откос! Партизаны заложили на рельсах взрывчатку.
Мальчик вскочил на ноги и отчаянно забарабанил кулаками в дверь:
– Дядя Егоров! Выпустите меня! На одну минуту!.. Я должен срочно доложить командиру!..
Как он мог позабыть, что еще до истории с курами разговаривал в деревне с одним стариком. Старик просил передать командиру, что может показать озеро, в котором наши войска, отступая, затопили взрывчатку – тол.
Всю дорогу Мишка думал про взрывчатку, но, когда его стали отчитывать, позабыл.
Мальчик метался по амбару, как мышонок в мышеловке.
– Дядя Егоров! Дядя-а-а… Выпусти меня…
Егоров не отвечал.
Наконец вопли утихли.
"Умаялся, уснул", – подумал Егоров.
Ему и самому хотелось дремать. Опершись о винтовку, он клевал носом. И вдруг заморгал глазами, выпрямился. Перед ним стоял командир.
– Часовой! Вы кого сторожите?
– Арестанта, товарищ командир бригады! Лично ваш адъютант сидит под замком.
– Сидит? Давайте проверим. Откройте дверь.
Открыли – никого. На полу белел раскрытый задачник. Бестолковый шмель, жалобно гудя, колотился о стенки, пока его не подхватила струя воздуха и не вынесла в окно.
Шмель показал путь, которым воспользовался мальчик. Только Мишка, благодаря своей ловкости и худобе, мог пролезть в узкое амбарное окошко.
Егоров ахнул и попятился за дверь.
– Дядя Егоров, – донесся до него знакомый голос, – вы не расстраивайтесь, я сейчас свое досижу.
Из кустов, радостно улыбаясь, вылезал Мишка.
– Чертенок! Я думал: он спит либо задачки решает, а он убег. Не ожидал я от тебя подвоха, Миша. Подвел ты меня, так подвел!
– Верите, не нарочно… Я просился, но вы не хотели слушать, а мне надо было срочно доложить…
– Это мне надо срочно доложить, – спохватился Егоров. – Товарищ командир бригады! Беглый адъютант мной обнаружен.
– Поздновато вы его обнаружили! – усмехнулся командир. – Он ко мне в штаб час назад явился, а вы даже не заметили, сторожили пустой амбар. Боец Егоров! Передадите оружие Овчинникову. Теперь вы сядете под арест, а он будет вас сторожить.
Мишка вскинул винтовку на плечо и отправился в обход.
Огибая амбар, он увидел за плетнем девчоночьи головы: одна светлая, другая потемней. Значит, они успели вернуться из Неведро и все им известно: и про кур и про тол.
Лара попробовала заговорить, но Мишка с каменным лицом прошествовал мимо.
Когда он второй раз пошел в обход, за плетнем уже никого не было.
Видно, обиделась. Потому что девчонка. Не понимает, что он на посту. Часовому отвлекаться не положено. Из-за этого вот Егоров пострадал.
Жалко Егорова, но Егоров простит его, Мишку, когда узнает, что сбежал он не из-за озорства, а из-за взрывчатки. За это ему командир кур простил.
"Уж теперь я в следующий бой выпрошусь, – размечтался Мишка. – А не отпустит, так сам прорвусь. Точно".
Мишка крепко-накрепко прижал к груди винтовку и потерся о дуло щекой.
А время шло. Уже по-летнему цвели луга, по-летнему жесткой и темной стала листва на деревьях. Кукушки куковали последние дни.
Мишка очень любил беседовать с кукушкой. Он не спрашивал, как другие: "Скажи, кукушка, сколько мне лет жить на веку?" Он собирался жить так долго, что кукушке не сосчитать.
Он загадывал: сколько трофейных винтовок и пулеметов добудут партизаны в следующем бою. И очень был доволен, когда кукушка много раз повторяла свое "ку-ку".
Но на этот раз ему предстояло услышать особенную кукушку. Даже не одну, а двух.
Из болотной низинки, где залег в засаду партизанский отряд, видно было росшее по другую сторону дерево. Оно, как маяк, возвышалось над овсяными, ржаными, льняными лоскутьями полей.