– Потом расскажу, – проговорил Иван, вставая. Вагон плавно останавливался. Накрапывал дождь. Слабоосвещенный вокзал проплыл мимо, словно утонул в туманной дымке. Проводница открыла дверь, поднялась, освобождённая площадка, скрывающая ступени. Принялась вытирать поручни. Ловко спустившись на бетонную платформу, заоглядывалась, кого-то выискивая. Ветров увидел, как из-под вагона возникла лохматая собака. Проводница радостно заговорила:
– Вот моя красавица пришла. Не бойся. Ешь. В обиду тебя не дадим. Как ты теперь живёшь? Как твои щенки растут?
Иван заметил, что у тамбуров других вагонов, несмотря на сумерки, едят собаки. Их много. Они все разные.
– Давно тут у вас собачья столовая? – нехорошо улыбаясь толстыми губами, спросил пассажир из соседнего вагона.
– Всё время нас в Белово собачки встречают. Три месяца на этом маршруте. Сменщица сказала, чтобы я к станции готовила передачку.
– А эта, – кивнул пассажир на собаку, расправлявшуюся с костями и кусками хлеба. – Всегда вас встречает?
– Удивительно и непонятно, как она находит мой вагон. Никогда не ошибается. Сменщица сказала, что зимой она тоже приходила.
– Это её территория, – сказала проводница соседнего вагона, гладя свою собаку. – Наверно, вагоны тоже пахнут по особенному.
– Тонь, а ведь прицепляют иногда дополнительные вагоны. Как они нас находят?
– Спроси у них, – усмехнулась девушка, глядя вдоль состава.
– Не грызутся? – спросил тучный пассажир.
– Не видела, – сказала проводница соседнего вагона, – всегда прибегает ко мне. Рыженькая. А Тонькина собака похожа на охотничью.
Пассажиры молчали. Иван помнил, что на станциях торговали домашней снедью. Словно подслушав его, заговорил полный, поблёскивая ртом:
– Тут всегда торговали грибами и горячей картошкой. Можно было и бутылку купить отличного самогона.
– Помню, в детстве мне тут дядя Гриша купил две кедровые шишки, – задумчиво проговорил сгорбленный мужчина не пассажирского обличья. Никто не видел, откуда появился. – Мы ехали в Асино. Давно это было. Я еще в школу не ходил.
Иван слушал пассажиров и удивлялся. Промышленный городок. Неужели, и угольную промышленность разорили так, что на помойках и собакам нечем поживиться
– Перестроились, – грустно выматерился полный мужик, – сами на подачки заокеанские живём и собакам пришлось побираться.
Вагоны сдвинулись. Колеса привычно принялись вращаться, пассажиры втянулись в вагонные парадные, проводницы щелкали замками дверей. Мелкий дождь чертил косые линии на стёклах, плевал в глаза сутулому человеку, и собакам, которые махали хвостами, вслед уходящему поезду. Ветров смотрел в окно на бездомных. Он так и не получил отпускных, а зарплату выдали только за месяц. Как будет платить за учёбу сына, пока не знал.
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Пятый год подряд Ариадна Павловна Лебедева возвращается из санатория поездом. Как всегда, подъезжая к станции Камбарка, волнуется. Причины настоящей для волнения нет, но сдержать себя не может. Лебедева ехала, наполненная радостными силами и блестящими планами на последующую часть жизни. У неё было всё – квартира, машина, отличное воспитание и образование, был вполне нормальный муж, с которым она так и не могла поссориться со дня встречи и потом, после свадьбы. Он был внимательным, заботливым, честным и справедливым. Всё, что она готовила ему нравилось, о чем бы ни говорила, поддерживал её и помогал, если это требовалось. Никогда не психовал по поводу неумелой траты денег на пустяки или ненужные вещи, говоря, что у нас ещё миллион не заработанных, какие наши годы. Дочь была у них умница и красавица, учившаяся на пятёрки, занимающаяся музыкой и языками. Для полного счастья Ариадне Павловне не хватало какой-то малости, малости важной. По этой причине жизнь ей казалась такой пресной и скучной, что у неё разыгрывалась мигрень, и терялся аппетит. Врачи судорожно разводили руками, рекомендовали сменить обстановку, отправившись к морю или по путёвке в заграничное путешествие.
К станции Камбарка скорый поезд пришел в сумерках. Уставший и потный от дождя, стоял, подрагивая, словно старая лошадь после тяжкого труда. Женщина отложила вязание, посмотрела в мутное стекло окна, но, ничего не увидев, засуетилась, роняя с высоких колен клубки. Набросив на пологие плечи модный плащ-пальто из оранжевого ворсалана, выбежала в тамбур. Сквозь туманную дымку просматривались очертания вокзальчика, станционных построек. Пассажиры в шуршащих полиэтиленовых плащах и накидках несли сумки и детей, накапливаясь у спальных вагонов.
Лебедева стояла у пакгауза. Сияющими глазами смотрела на большие неровные буквы, выведенные на коричневой дощатой стене длинного склада. Несколько раз она повторила: "Я Таню люблю". Из её не старых глаз, смешиваясь с каплями дождя, спешили по щекам злые слезины. "Он всё ещё её любит. Поэтому и пишет на стенке каждый год. "В прошлую осень буквы были помельче, не такие чёткие", – прошептала Ариадна Павловна, входя в своё купе.
– Кто он? – спросила сухонькая старушка, поправляя клубки на столике.
– Кто ж его знает. Пять лет объясняется какой-то несносной Тане. Морочит голову парню.
– Вам-то, какая болесть?
– Нехорошо Татьяна делает. Может быть, она замужем, а он надеется, что его признание что-то изменит. Скорей всего, уехала, ведь написанное видно из окон вагонов.
Старушка открыла банку с варёной картошкой и купе окутали запахи укропа, лаврового листа и еще чего-то такого, что непременно связывается с детством.
Камбарка. 1970.
ГОРЬКОЕ СЧАСТЬЕ
Аркадий и Владимир уселись в кресла, щелкнули пряжками ремней и приготовились взлетать. Позади билетные хлопоты, шереметевские вокзалработницы и аэроюноши, требовавшие упаковывать кинокамеру, быстро вынимать ремень из брюк. Владимир поэтому и отстал от толпы пассажиров, психовал по поводу просвечивания портфеля, в котором фото и киноплёнки, но его успокаивали подковных дел мастерицы, заверяя, что фотоматериалы не попортятся.
Аркадий его нервно ждал в накопителе. Он летел к братьям и сёстрам. Двоюродным. С отцовыми братьями расстался во время войны, когда ему было четыре года. Разметала война белорусскую семью Курачей из деревни Заболотье Могилёвской области. В последнем детдоме Аркаше дали фамилию Константинов, так как он вспомнил имя отца.
А отец, партизанивший в отряде Антона Пакуша до прихода Красной армии, с другими бойцами был направлен в действующую армию. После войны Константин Яковлевич объездил все детские дома Белоруссии и Украины, спрашивая Аркашу Курача. Он будет в гитлеровской школе в Бобруйске, в которой готовили малолетних диверсантов, а в конце войны брали кровь для раненых офицеров. Бобруйск возьмут, а уцелевших детей отправят в детские дома. Аркадий получит фамилию Незнамов. Окончит ремесленное в Могилёве, приедет по распределению в Рубцовск. Станет набираться сварочного опыта на заводе сельского машиностроения. Через полгода пригласят в горвоенкомат. Бесплатно привезут на службу в солдатские ряды.
Внимательный замполит в конце службы заинтересуется судьбой солдата и разошлёт его фото в районные белорусские газеты. Так отыщутся родители солдата, но извещение о них придёт ему через два года. Получил раньше, но оно не успевало за ним. Аркадий отслужит, приедет на стройку Братской ГЭС. Построит там с товарищами солдатами запаса всё что нужно и вернётся на родной завод. Тут бы и получить ему информацию, но встретит Нину в столовой и женится.
Что делать в большом городе? Квартиру ждать? А где яблони сажать? Где морковку посеять? За городом? Молодая семья уедет в село Новоегорьевское, где Нина раньше росла и училась в школе.
В один из осенних солнечных дней сварщика Константинова вызовет Иван Иванович Жилин, директор МТС, покажет конверт с красной полосой – "Всесоюзный розыск". Спросит, дескать, чего натворил, говори сразу, помогу. Сварщик недоумевает. Особых грехов нет. Большой пакет разорвут руки директора. Выпорхнет бумажка. На крохотном листке адрес его родителей. Уволится сварщик-солдат. Помчится в родную Белоруссию. Произойдёт встреча с мамой, отцом и сестрой. А ещё узнает, что у него много братьев и сестёр. Двоюродных. …Жили одни в Минске, другие в Калининграде, а третьи на Дальнем Востоке работали. Аркадий и Нина начнут жить недалеко от родителей, в совхозе "Оресса". Так речку недальнюю называли. Придётся им вернуться на Алтай. Влажный белорусский климат окажется для Нины не подходящим.
Самолёт разбежался, развернулся. Сорвавшись, как с цепи, помчался, прикладывая все свои реактивные силы, чтобы одолеть земное притяжение. Владимир смотрел в круглое оконце, вспоминал недавние встречи с приятелями-литераторами, и совсем незнакомыми, приехавшими из разных городов, на Шукшинские чтения. С Сашкой Родионовым Вова нес несколько бутылок пива, чтобы освежить головы коллег. Тогда впервые увидел многих известнейших поэтов и прозаиков, в том числе и Валерия Золотухина, который сидел в легковой автомашине. …И не сдвинулся места, на пригласительный Вовкин жест, утолить жажду. Долго стояли и знакомились на крыльце гостиницы "Алтай", дышали утренним воздухом.
А Вова поехал в другую сторону. В аэропорту его ждал Аркадий Иванович. Десять лет он планировал поездку в Белоруссии, чтобы снять кинофильм и собрать материал для документальной повести о непростой судьбе знакомого, о белорусских партизанах, о большой семье Курачей. В соседней области жил когда-то его прадед Стефан Марченко, увезший семью по столыпинской путёвке в Змеиногорский уезд в сельцо Саввушку. Владимир знал, что в белорусской вёске нет родственников, но ему хотелось услышать родной язык деда, увидеть, как живут белорусы, опалённые войной и посыпанные чернобыльским пеплом.
Аркадий закрыл глаза, намереваясь подремать. Перед посадкой поели немного из буфетной кладовой, выпили по несколько граммов, припасённого из дома натурального продукта. Они летят в Москву, а потом в Калининград к двоюродным братьям, сёстрам и племянникам. Потом решили ехать в Минск поездом через границу с соседним государством, столицу которого расположили в белорусском городе Вильно, но назвали его по своему – Вильнюс. Кроме города Вильно подарили соседям и солидный кусок белорусской территории. Ничего не жалко для хороших соседей.
В Шереметево долго ждали рейс. Слонялись без дела по залам, пили фанту, читали газеты, сообщавшие о том, что делается на разрушенной чернобыльской атомной электростанции. Смотрели, как дымят, реактивными движками, взлетающие аэропланы, как падают на взлётные полосы, прилетающие воздушные суда.
Аркадий вновь увидел себя маленьким хлопчиком. Вот он убегает, заметив идущего за оградой огромного немецкого солдата. Аркаша в страхе мечется по двору, а потом вбегает в избу, бросается под печку, где зимой жил кнур – поросёнок. Следом за мальчиком вбегает рыжий бестолковый немец, кричит сидящей женщине с рёбёнком что-то о партизане. Евдокия Макаровна пытается объяснить, что это мальчик – киндер, а не партизан, но солдат яростно рвёт затвор автомата и стреляет очередью в тёмное пространство, под печью. Ни одна глупая пуля не задела малыша. Солдат вермахта суёт дрожащую конопатую руку в подпечек и за ножонку, вытягивает со страхом малыша, которого принял за партизана. Не найдя при нём ни взрывчатки, ни миномёта, уходит дальше, неся тёмным белорусом, которые едят сало с салом и спят на соломе, строгий порядок и цивилизацию.
Ни одна глупая пуля не задела тогда его.
Аркадий медленно просыпается. Ему часто снится мама, отец и маленькая Люба. Вот высокий и самый сильный в мире человек несёт его плечах среди цветущих яблонь. Он помнит, как стучали падающие яблоки по крыше дома. Но забыл на долгие годы свою фамилию, название вёски.
Владимир прикидывает, как будет снимать заткнутые палками гитлеровские каски, из которых пьют белорусскую воду утки. Он даже рисует в блокноте эскизы кадров. Но ему мешают.
Стюардессы, как добрые феи, порхают по проходу с подносиками, щедро оделяют пассажиров конфетами. Пассажиры радостно сосут леденцы и восторгаются сервисом. Гудит турбина за окном – места Аркадия и Владимира последние.
Миленькие и предприимчиво-надёжные девушки в синей форме аэрофлота несут в кабину пилотов подносы с обжаренной курятиной. Пассажиры приводят кресла в вертикальное положения, отстёгивают столики, но им приносят на обед лотерейные билеты.
Чаровницы, обещают по автомобилю, так как билеты, купленные на высоте двенадцать тысяч метров, обязательно принесут счастливые выигрыши. Возможно, у них научится впоследствии известный господин Чубайс, торгуя ваучерами, но уже на Земле, станет обещать россиянам по две автомашины.
– Я и так сщастливый, – говорит Аркадий Иванович, – В меня стрелял из автомата какой-то глупец, принявший четырёхлетнего мальца за партизана. Когда немцы спалили нашу и соседние вёски, я с мамой и сестрой уцелели, хотя почти всех жителей сожгли в большом сарае. Нас гнали до Бобруйска. Отстававших расстреливали. Я цеплялся за мамину юбку. Маленькая моя мама несла трёхмесячную сестрёнку. Мама смогла нас чем-то кормить. …Оказавшись с другими мальчиками в заведении с вывеской: "Союз борьбы против большевиков", уцелел, так как у многих детей забирали кровь. Не погиб и во время боёв за город. Город бомбили хорошо. Повезло и тогда, когда мы, ребятня, подобрав оружие в развалинах города, стреляли друг в друга, играя в войну. …Мы сбегали из детдомов, ездили на поездах, срывались с крыш, разбивались. Мы выплавляли взрывчатку из снарядов над кострами, мы бросали ржавые немецкие гранаты, глуша рыбу. Некоторые дети погибали, получали ранения и увечья. Стороной летели мои осколки. Впереди была встреча с семьёй. Через семнадцать лет нашлись родители. Я – счастливый человек. У меня много выигрышей, – говорил Аркадий Владимиру, который подписывает лотерейные билеты: "Вера, Оксана, Алёна".
РУЧЕЁК
На реечной скамейке, под навесом остановки междугороднего автобуса сидел человек. Несмотря на теплую весеннюю погоду, на голове шапка, а полами расстегнутой черной шубейки из синтетики укрывал котёнка, который важно поводил мордочкой. Человек разговаривал с ним, привлекая внимание детей и взрослых. Были желающие угостить котёнка. Мужчина брал кусок булки, пытался кормить питомца. Тот не ел хлеб. Мужчина отправлял подношение в карман. Словно извиняясь, говорил: "Проголодаешься, всё съешь". Тонкий ручей продирался среди окурков и пропадал в луже, отражающей большой зелёный автобус. Утром его не было, когда я сошёл на бетонную площадку. Дед с котиком сидел на скамье перед автовокзалом. Хотел дать ему денег, но он, заметив мои движения, отвернулся. Седая борода давно не стрижена и не видела расчески всю зиму. Нависавшие над губами волосины, скрывали рот. Заметно, что зубы у пассажира не все.
Женщина в годах, сидевшая недалеко от меня, открыла сумку, достала пакет с продуктами. Мальчику лет пяти, стоявшему подле неё, сказала: "Ваня, покорми котика. У нас точно такой же на даче, а когда мы уезжаем домой, он так смотрит, словно говорит, "ну, куда вы, как я тут буду без вас".
Мальчик две отварных сардельки протянул мужчине, тот сконфузился; его виноватое неопрятное лицо стало еще скорбней, а тоскливый взгляд выдал человека застенчивого и, возможно, в недалёком прошлом, знавшего себе цену.
Задавив гордость, принял сардельки и стал кормить котёнка, хотя было заметно, что подобное угощение ему пришлось бы по нраву. Вдруг мужчина встрепенулся. Его морщинистое серое лицо замерло в какой-то муке. "Мне позвонить, – вдруг тихо сказал, оглядывая сидевших и стоявших. – А я телефон забыл дома"
Юная особа в синем коротком плаще, с шикарной детской коляской сделала шаг к скамейке и подала мужчине роскошный аппарат. "Вера, ну зачем? Сейчас убежит, и опять останешься без связи", – говорил ворчливо молодой человек в новом кожаном пальто, в темно-синей шляпе. А мужчина уже говорил. Его голос стал хриплым, словно что-то сжимало горло.
– Здравствуй, здравствуй. …У меня всё нормально. Ты почувствовала? Хорошо. Живу у детей. У средней дочери. Помнишь, короля Лира? Я тебе говорил, когда они родились, когда пошли в школу. Давно это было. Тридцать с лишним лет. А старшей – скоро сорок. Не волнуйся. Мне тепло. У нас тут весна вовсю. Сегодня очень тепло. Я гуляю с котенком Дымкой. В сквере. Ты его не помнишь. Хотя рассказывал…
Мужчина беседовал с кем-то, кто его хорошо знал. Пассажиры внимательно слушали. А говорил он, не стесняясь, но и не играя на публику:
– Я вспоминаю наш детский сад. Ты была сама хорошая. Да, да. Понравилась. Не смейся. …Ей смешно. Я всё помню. …Ты можешь проверить. Спрашивай. …Что-нибудь полегче. Твоя подруга. Помню. Какая-то простуженная и рыжая. Убедилась? Так? …Хорошо помню, как у тебя сломалась кукла. Она ломалась постоянно, мне было радостно, когда ты обращалась. Я всегда ремонтировал твоих кукол. Значит, ты это забыла? А моя память лучше. Спроси еще что-нибудь. …На выпускном, когда нас выпроваживали в школу, у тебя были светло-фиолетовые банты. А мне мама сшила настоящие брюки. А папа подарил ремень. …Нет. Ни разу. Учился отлично. Ты разве забыла? …А помнишь ручеёк? В садике играли. Ну вот. Я выбирал тебя. А ты – меня. Мой друг всегда выбирал меня. Мы уходили вперёд. Ты шла следом. И мы снова держали друг друга за руки. Помню каждый твой пальчик. Даже шрам. Ты нашла пустую ампулу и порезалась. …Плохо сегодня тебя слышно. Говори громче.
Мы "подслушивали" чужую жизнь. С напускным равнодушием и спокойствием, слушал его. Он говорил:
– У меня новое пальто. Ты его видела. Я тебе показывал. …Ты плачешь? Не плачь. …Надоело врать? Ну, почему? Ты меня не обманывала никогда. Я – фантазёр? Не может быть! …Когда? Когда тебе было двадцать два года. Отчего? …Во время родов. Праздновали день восьмого марта. И ребёнок? Как же так? – он вдруг заплакал. По его морщинистым щекам текли слёзы, а плечи тряслись, котёнок испуганно спрыгнул с колен и забился под скамью. Мальчик позвал его, но тот сел и обнял себя хвостом. – С кем же говорил всё это время? Могла и раньше сказать. Я не обижаюсь. Значит, ты умерла сорок восемь лет назад, а мне ничего не почувствовалось. Я… я… ну, с кем же я разговаривал, если тебя?.. Знаю, что смерти нет, но не понимаю. Не плачу, не жалею. Зачем ты обманывала меня столько лет? Я думал, что ты живёшь в Ростове. …Звезды, говоришь, нет, а свет блуждает во тьме. Я разговаривал со светом? Да, как ты можешь столько лет?.. Я жил лишь мыслями о том времени, когда ты брала меня за руку? Ты и сейчас берёшь меня… – мужчина посмотрел на руку, потом подул на кисть, – Я разговаривал с твоей душой? Но так не бывает! – с мукой почти выкрикнул он. – А мне теперь зачем? Мне тоже. Что меня тут держит. …Я врал тебе. Нет у меня никаких детей. …Ты и это знаешь? Да. Тут люди. Мне неудобно. …И я тебя. Вырос и стал смелым. То в садике. Я боялся причинить тебе… Обидеть. Я хотел, чтобы никто не знал. Мы скоро встретимся. …Пожить и помаяться тут? Лгунья. …Не прощу. Ты же знаешь. Ты видишь меня? Ты всегда была со мной? Прости. Я такой подлый и отвратительный. А ты – добрая, – мужчина улыбался, а слёзы текли по его заросшему седой бородой лицу. Вот мужчина с поклоном подал телефон, поблагодарил женщину. Мы, молча, следили за ним.