- У него настоящая дистрофия, - шепнула Колина мама и покачала головой, словно это страшное слово не имело к ней никакого отношения. - А упрямый!.. Еще вчера хотел идти на завод, да я его не пустила. - И, понизив голос: - Ты знаешь, что теперь наш завод выпускает? Ого!..
Витя не знал, что такое "дистрофия", но он видел, что именно так выглядели люди, умирающие от истощения, а Колин папа сейчас очень походил на Федора Васильевича в последние дни его жизни.
- Заходи к нам в любое время, а я сегодня же сообщу о тебе кому нужно, - проговорила Колина мама, когда Витя рассказал ей обо всем. - Я бы сама пошла с тобой, да на завод уже пора.
Она сдержала свое слово: вечером пришли вожатая и два комсомольца. Они притащили дрова, унесли Федора Васильевича, звали Витю с собой в общежитие, но он отказался идти.
"Я уйду, а тут и придет письмо от папы", - подумал Витя. Кроме того, была и другая причина, из-за которой он не хотел уходить из квартиры: Витя решил весной убежать в Москву. Конечно, расстояние не малое, придется переходить фронт, но после этих месяцев блокады ему ничего не страшно!
Дни стали заметно длиннее. По-прежнему над городом кружили фашистские самолеты, по-прежнему на улицах рвались вражеские снаряды, по-прежнему было плохо с едой, но все равно стало как-то веселее. И все солнышко виновато! Оно торопится обогреть землю и очень редко прячется за тучи. Светло, тепло. Даже на окне лед растаял. Витя все свободное время старался проводить на улице или сидел на подоконнике. Он видел, как оживал, оттаивал город, сбрасывал с себя ледяную броню. Порой даже жалко было, что день так загружен различными делами.
"Скорей бы лето, - думает Витя, щурясь от солнца. - Перейду фронт - и прямо в Москву! В наркомате наверняка скажут, где папа…"
Витя достал из кармана последнее письмо папы. Оно выучено наизусть, но хочется еще раз посмотреть на знакомые строчки. Письмо написано маме, но есть кое-что и для Вити. Отец велит помогать маме и учиться. Помогать маме… Витя всегда помогал маме. Он ходил в булочную и дома выполнял все ее поручения. Один раз даже пол мыл. Правда, потом мама долго смеялась и сама перемывала пол, но главное - он помогал от всего сердца. А теперь некому помогать…
В дверь сильно постучали. Витя нехотя поднялся с кровати и открыл дверь. На лестничной площадке стоял высокий мужчина в белом полушубке и черной морской шапке с командирской эмблемой. Продолговатое лицо его было чисто выбрито, держался он прямо, хотя у него за плечами и висел вещевой мешок довольно-таки внушительных размеров. С первого взгляда было ясно, что командир приезжий.
- Простите, Ореховы здесь живут? - громко спросил командир.
- Здесь. Проходите, пожалуйста, в комнату.
Идет командир тоже по-особенному: шаг у него широкий, ногу ставит на всю ступню, и мешок, видимо, ему нисколько не мешает. В комнате Федора Васильевича командир снял мешок, поставил его у стены, осмотрелся и спросил:
- А где Вера Александровна?
- Мама умерла… А вы кто?
- Курбатов. Капитан-лейтенант Курбатов.
- Папин командир! - воскликнул Витя и подошел ближе.
Теперь он смотрел на командира с нескрываемым восторгом и интересом. Да и не могло быть иначе: Курбатов служил с папой, вместе с ним был на войне. Может быть, и сейчас привез весточку?
- С кем же ты живешь?
- Один, - ответил Витя, посмотрел на Курбатова, понял, что он ждет более подробного объяснения, и последовательно, почти день за днем, рассказал всю свою жизнь с начала блокады.
Курбатов слушал Витю внимательно и, казалось, спокойно. Но сдвинутые брови да несколько сломанных спичек, которые он бросил в печурку, выдавали его волнение.
Капитан-лейтенант Курбатов служил два года на одном корабле с Витиным отцом. Вместе они были и в том походе, когда тральщик взорвался, наскочив на фашистскую мину. Подобрали их из воды морские охотники за подводными лодками. В памяти Курбатова сохранилось бескровное, почти восковое лицо механика Орехова…
Больше они не встречались, и поэтому, получив командировку в Ленинград, Курбатов решил зайти на квартиру Орехова, чтобы узнать о его судьбе, а если удастся, то и помочь его жене и сыну. Рассказ Вити изменил первоначальные планы: теперь не мог капитан-лейтенант уйти просто так, оставив мальчика одного. Но что тогда делать?
- …И решил я летом перейти фронт, - закончил Витя свой рассказ, вздохнул и замолчал.
Курбатов сидел, постукивая пальцами по колену, брови его были нахмурены, в углу рта шевелилась потухшая папироска. Но вот он взглянул на Витю. Тот сразу же понял, что Курбатов ему настоящий друг!
Капитан-лейтенант подтянул к себе вещевой мешок, развязал его и осмотрел комнату, отыскивая стол. Стола не было. Только на четырех кирпичах лежал железный противень. Вот на него Курбатов и выложил масло и буханку хлеба.
Вите хотелось отвернуться, смотреть в сторону, но глаза видели только буханку.
- Ешь, Витя, - сказал Курбатов, протягивая большой кусок хлеба, намазанный маслом.
Вторично приглашать Витю не пришлось, а когда он справился со своим куском, то мешок оказался уже завязанным.
- Больше сейчас нельзя, - сказал Курбатов, поймав его жадный взгляд. - Заболеешь… Я сейчас пойду по делам, а ты тем временем приготовь настоящий обед. Вернусь - пообедаем и поговорим.
Курбатов ушел, словно и не было его. Но его появление не сон. Вон у окна лежит его вещевой мешок. Он только завязан. Витя не может оторвать глаз от него. Сколько там, наверное, лежит всякой снеди!
А есть так хочется…
Может быть, хоть заглянуть в мешок? Чуть развязать и заглянуть?.. Только заглянуть… Витя тяжело вздыхает и, стараясь не касаться руками самого мешка, а держась только за его лямки, заталкивает его подальше под кровать: брать чужого он никогда не будет. Кроме того, Курбатов сказал, что вредно есть сразу много.
Дела свои Василий Николаевич Курбатов закончил быстро, но не уходил из кабинета адмирала, а стоял перед столом и гладил рукой раздвоенный подбородок.
Адмирал заметил непроизвольное движение руки Курбатова и пытливо взглянул на него. Губы капитан-лейтенанта были сжаты, между черными бровями залегла упрямая складка, а в серых потемневших глазах можно было прочесть, что Курбатов еще о чем-то хочет сказать. И адмирал решил помочь.
- Еще есть что-то? - спросил он, тихонько постукивая карандашом по толстому стеклу, которое лежало на столе.
- Я хочу просить вас о втором месте на самолете. Здесь живет сын нашего механика. Один парнишка остался. Разрешите взять его на катера?
- Сколько мальчику лет?
- Двенадцать. - И Курбатов рассказал все, что узнал от Вити.
Адмирал выслушал его, несколько раз прошелся по кабинету, сел к столу и подписал пропуск на имя Виктора Орехова.
Когда Курбатов вернулся, Витя сидел перед печуркой, на коленях у него снова лежало старое, потертое на сгибах отцовское письмо, а на печурке кипел суп из консервов, оставленных Курбатовым.
В этот вечер, впервые за последние месяцы, Витя наелся досыта. Он лег на кровать, уже было закрыл глаза - и вдруг услышал:
- А завтра с солнышком собирайся, Виктор Георгиевич. Нечего тебе здесь штаны просиживать. С нами воевать будешь.
Вот и все. Немного грубовато, но голос ласковый, дружеский. Всего несколько слов, а ведь это настоящий переворот в жизни Вити! Еще сегодня днем он мечтал о том, как перейдет фронт, узнает в Москве адрес отца, и вдруг… Завтра лететь! Завтра уже не будет ни этой комнаты, ни школы, ни дежурства на крыше… Разве тут уснешь?
От залпов кораблей тихонько звенели стекла. Где-то упала фугасная бомба. Багровое зарево, словно кровью, залило окно.
Город борется, бьет врагов.
"А я там буду бить фашистов", - думает Витя и засыпает под полушубком Курбатова.
Витя спал спокойно, крепко, а Курбатов еще долго-долго сидел у самой дверцы печурки, подкладывал в нее щепочки из кучи дров, принесенных комсомольцами, и прислушивался к вою бомб и снарядов.
Глава вторая
ВЕСНА НА ВОЛГЕ
Долгожданная весна подкралась незаметно и перешла сразу в решительное наступление.
Обнажились глинистые обрывы гор, и по ним к Волге устремились тысячи ручейков. Весело журча, они разъедали ее синий прибрежный лед.
Волга взбухла, вода давит на лед, и местами, не выдержав напора, он ломается.
В маленьком затончике весна еще заметнее. И не потому, что на берегу зеленеют первые кустики травки, не потому, что ветерок рябит воду. Нет, не это главное. Около катеров, поднятых на деревянные клетки, с зари до зари работают матросы и командиры. Еще нет побудки, а матрос уже выводит белой краской на борту катера цифры "120". Выводит их с любовью, с величайшей аккуратностью, Слышен стук молотков, треск электросварки, временами - отрывистые команды. Всем надоело сидеть в казармах, всем хочется поскорее переселиться на катера, почувствовать под ногами палубу, вздрагивающую от работы машин, и выйти на простор Волги.
- Мы - резерв, - сказал как-то Курбатов матросам, обступившим его. - Запомните, что воюет не только тот, кто находится на фронте.
Вите понравились эти слова. Понравились они, видимо, и матросам, так как меньше стало разговоров о том, что надо проситься на фронт, что нечего сидеть в тылу, когда враг разгуливает по твоим родным полям. Да и не для отдыха собрали здесь моряков. Родина приказала им к началу навигации создать военную флотилию на Волге и подготовить ее к боевым действиям.
Только в обеденный перерыв, когда Курбатов обычно рассказывает о положении на фронтах, тихо бывает на катерах. Моряки слушают его внимательно, а потом толпятся у карты и долго смотрят на волнистую линию фронта.
Но зато потом еще злее трещит сварка, еще быстрее работают руки.
У всех есть дело, а больше всех занят Витя. Одет он, как и другие, в черный бушлат, брюки, и есть у него даже бескозырка с ленточкой: "Военно-Морской Флот".
Стоит Вите показаться около катеров, как кто-нибудь из матросов кричит:
- Юнга! Шаровую краску!
Витя знает, что шаровой краской называется та самая серая краска, которой покрывают военные корабли, бежит на склад и, сгибаясь под тяжестью ноши, возвращается обратно.
А Курбатов будто ждет: незаметно подойдет, возьмет ведро с краской, понесет его и отдаст Вите у самых катеров, чтобы самому сразу уйти совсем в другую сторону. Он всегда занят: у командира отряда много хлопот перед началом навигации.
Витю радостно встречают, но не успеет он вытереть пот с лица, как снова крик:
- Юнга! Доложи капитан-лейтенанту Курбатову, что у нас готово!
И, шлепая ботинками по многочисленным лужам, бежит Витя разыскивать Курбатова, который сейчас не просто Василий Николаевич, а капитан-лейтенант, командир отряда катеров-тральщиков.
Дружба у Вити с Василием Николаевичем настоящая. Прилетев вместе с Курбатовым на Волгу, Витя убедился, что отца нет здесь, и загрустил. Конечно, все к нему относились хорошо, но порой мальчику так хотелось видеть отца, что участливое отношение окружающих становилось в тягость. В один из таких моментов Курбатов и завоевал доверие и расположение Вити.
- Что пригорюнился, Витя? - спросил тогда Курбатов, подсаживаясь к готовому расплакаться мальчику.
- Так…
- "Так" и насморка не бывает… Об отце соскучился?
- Ага…
За окном поскрипывал ледок под каблуками матросов, возвращавшихся из столовой, а в доме было тихо и темно. Только сверчок трещал где-то.
- Знаешь, Витюша, что мы с тобой сделаем? Письма напишем! Ты - отцу, а я - в наркомат! - горячо сказал Василий Николаевич. - Глядишь, отец после выздоровления к нам и приедет! Согласен?
Витя, конечно, согласился.
Еще до этого разговора Курбатов много усилий потратил, выясняя адрес госпиталя, в котором находился на излечении механик Орехов, но теперь начал все снова.
Вскоре после этого разговора Витя стал обращаться к Василию Николаевичу за советами и с вопросами, просьбами. Например, однажды он спросил:
- Василий Николаевич, а когда мне винтовку дадут?
- Винтовку? А зачем она тебе?
- Так… У всех матросов есть оружие, а у меня нет ничего.
- Ты еще не матрос, а юнга.
- Ну и что? Значит, вы мне не доверяете? Не доверяете? Да?
- Не в этом дело…
- Не доверяете? Да? - От обиды у Вити даже слезы на глазах показались.
Василий Николаевич нисколько не рассердился; долго он объяснял Вите, что, прежде чем получить оружие, нужно изучить его, стать настоящим воином.
- А ты сейчас нисколечко не похож на солдата. Форма на тебе есть, а сам ты как был простым мальчиком, так им и остался, - сказал Василий Николаевич. - Разве настоящий матрос так разговаривает с командиром?.. "Не доверяете", - передразнил он Витю. - Нет, ты еще не воин. Вчера ты вступил в пререкания со старшим, опоздал на обед, сегодня меня перебиваешь… Я уже не говорю про то, что ты меня все время зовешь Василием Николаевичем. А как по уставу полагается? Знаешь? А почему не выполняешь?.. Помни, Виктор, что в военном деле нет мелочей. Если ты действительно хочешь стать моряком, то серьезно подтянись по дисциплине. Не справишься - не видать тебе флота как своих ушей!
Этот разговор врезался Вите в память.
Прошло еще немного времени, и он хорошо понял, как был прав Василий Николаевич. И Витя стал следовать его советам. Вот и сейчас он с радостью бежал к Курбатову, который стоял на бугорке около мастерских и разговаривал с рабочими.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан-лейтенант? - спрашивает Витя, приложив руку к бескозырке.
- Обращайтесь, - отвечает Курбатов и тоже козыряет.
- У Юсупова все готово!
Теперь скорее обратно! Не прозевать бы заливку подшипников!
На "сто двадцатом" расплавился подшипник, и, чтобы его залить, хотели ехать в город, чуть не за сто километров. А Юсупов сказал, что и сам справится. С помощью простой сковородки сделает заливку. Ну, как не посмотреть на такую работу?
Молодец этот Юсупов! Он, по словам Курбатова, свое задание выполнил на отлично.
Можно бы теперь Вите и передохнуть, но на соседнем катере ставят пулемет, и не простой, а крупнокалиберный! Нужно там помочь? И Витя помогает: тащит веревку, подает ломик или просто стоит рядом, готовый в любую минуту оказать услугу.
Все ждали ледохода со дня на день, и все-таки он начался неожиданно. Витя завтракал, когда мимо окон пробежал мальчишка в кепке со сломанным козырьком и, остановившись на мгновение, крикнул:
- Тронулся! Тронулся! Лед тронулся!
И опустела столовая. Даже Курбатов отодвинул в сторону недопитый стакан чая, взял фуражку и вышел на берег.
Огромные ледяные поля плыли по реке, переваливая по стрежню от одного берега к другому. Вот одна льдина зацепилась за выступ берега, уперлась в него, остановилась, как бы пытаясь сдержать напор, но не устояла, полезла с шипением и скрежетом на камни, вздыбилась, сломалась и упала в воду, исчезла под другой льдиной, занявшей ее место.
Льдины идут, тесно прижимаясь друг к другу, трутся краями, и на них вырастают валики измолотого в кашицу льда. А нетерпеливый рыбак уже шествует по берегу с саком на плече. Он ищет свободную ото льда воду. Нашел! Закидывает сак, тянет шест, изогнувшийся в дугу от напора воды, и, к великому удовольствию наблюдающих за ним матросов, достает из сетки маленькую серебристую рыбку. Летом он бросил бы ее обратно, назвав мелочью, а сейчас бережно кладет в кожаную сумку, перекинутую через правое плечо.
Недалеко от Вити, заломив на затылок бескозырку так, что из-под нее торчат белобрысые волосы, стоит матрос Бородачев. Он, прикрыв глаза от солнца ладонью, всматривается вдаль и кричит:
- Медведь! Глядите, на льдине медведь!
Витя видит елочки, окружающие теперь никому не нужную прорубь, обломки лодок, но медведя нет.
- Где? Где медведь? - спрашивает кто-то.
- Откуда ему здесь взяться? - сомневается другой и шарит глазами по плывущим льдинам.
- Выходит, взялся, раз Бородачев видит, - возражает третий.
- Где? Где медведь? - кричит и Витя.
- Да вон. На той большой льдине, - охотно объясняет Бородачев, показывая рукой не то на реку, не то на синеющий вдали лес.
Тихо. Все смотрят. Наконец кто-то не выдерживает и с обидой спрашивает:
- Да где ты его, окаянного, видишь?
- Вот слепой! И как тебя на флот взяли? - удивляется Бородачев. - Неужели не видишь, как он в Ледовитом океане за Новой Землей прохаживается?
Смеются матросы, командиры и тот матрос, которого Бородачев назвал слепым. Только Вите немного взгрустнулось: жаль, что нет на льдине медведя…
К матросу Бородачеву Витя с этого момента почувствовал какой-то интерес.
- Юнга! - слышит Витя голос Курбатова и оглядывается.
Обычно Василий Николаевич ходит в просторном матросском ватнике и кирзовых сапогах, в широкие голенища которых заправлены брюки, но сейчас он в шинели, пуговицы горят как золотые, а наглаженные брюки острыми складками упираются в начищенные носки ботинок.
"И когда он успел переодеться?" - подумал Витя, невольно косясь на капельку краски, засохшую на рукаве шинели Курбатова.
- С праздником, Витя! - говорит Василий Николаевич и обнимает мальчика за плечи. - Пойдем на катер. И сегодня же переберемся в каюту.
Каюта маленькая. Койка, столик, два стула, вешалка и полочка для книг.
- Здесь мы с тобой и будем жить, - говорит Василий Николаевич. - Запомни, что на корабле каждый имеет свою определенную работу, каждый следит за какой-нибудь частью корабля. Раз ты решил стать моряком, то подчиняйся общему правилу. С сегодняшнего дня ты отвечаешь за порядок в каюте. Она, как говорят моряки, будет твоим заведыванием.
Курбатов ушел, а Витя сел на койку и стал думать, что ему делать. Все вымыто, выкрашено, и нигде ни соринки… Витя слышит топот ног над головой. Матросы бегают, работают. Они-то знают, что нужно делать со своим "заведыванием"!
И Витя придумал. Он побежал в домик на берегу, где они жили с Курбатовым раньше, взял свой маленький чемоданчик и вернулся в каюту.
Немного погодя Василий Николаевич с командиром катера мичманом Агаповым, проходя мимо каюты, услышали стук молотка.
- Разве у вас ремонт еще не кончен? - удивился Агапов. - Я проверял, так вроде бы все в порядке было.
- Это, наверное, Виктор старается. Я отдал ему каюту на заведывание. Давай взглянем, что это он там мастерит?
Они открыли дверь и остановились у порога: забравшись на стул, Витя прибивал к стене вырезанный из газеты фотоснимок, на котором катер-охотник отбивался от нескольких напавших на него фашистских самолетов. Подобные фотографии были развешаны повсюду на стенах каюты, как бумажный веер, почти от уровня койки до самого потолка.
Витя, заметив командиров, слез со стула и отошел в сторонку, давая им возможность полностью оценить его работу. Он давно начал вырезать из газет эти снимки, берег их, а вот сегодня достал из чемоданчика: надо же украсить свое "заведывание"! Он ждал похвалы, в крайнем случае - совета, но Василий Николаевич, войдя в каюту, осторожно выдернул руками гвозди и снял один снимок.
- Видишь? - спросил он, указывая на дырки от гвоздей. - Сколько ты их сделал? Переборка испорчена. Кроме того, на военном корабле не должно быть ни одного лишнего гвоздя, ни одной лишней бумажки. Сними все это!