Как минимум неделю назад упакованные в целлофан ломтики чего-то влажного и резинового хлебом не назовешь, но приходится их прихватить. Ладно, соображаю я, реанимирую их с помощью тостера, с маслом и джемом как-нибудь прокатит. Из овощей в лавке сегодня находятся лишь морковка, лук, полузасохший кочан цветной капусты и зеленые помидоры. Сделаю что-то вроде рагу. Засыплю все кешью, залью томатным соусом, и готово. Рис у меня, кажется, еще остался. Смертельно хочется картошки (обыкновенной, просто вареной), но в Азии это дефицит. По крайней мере, на таких заброшенных пляжах, как наш.
- А из сладкого что есть?
Единственный глаз торговца равнодушно скашивается на полку с соевым шоколадом.
Я рассчитываюсь и, выходя, чувствую неприязненный взгляд в спину. Только наивные неопытные туристы полагают, что тайцы доброжелательный народ. Но стоит пожить здесь подольше, и миф рассеивается. Недавно Лучано рассказывал, что двух русских туристок нашли заколотыми на пляже. Слава богу, не нашем, а там, где проходят рейверские пати. Наверное, с присущей русским девицам надменностью, они невежливо себя повели. Невежливость или высокомерие тайцы не прощают. Они вообще ничего не прощают. Азиаты - ранимый и крайне мстительный народ.
Сумка с продуктами тянет руку, поэтому для обратного пути я выбираю самую короткую дорогу. Сворачиваю между аптекой и массажным салоном, пробираюсь мимо помоек и уже через несколько минут оказываюсь у дыры в заборе отеля Лучано. Отсюда до пляжа уже рукой подать: надо пройти по еле заметной тропке на задах отельных построек, протоптанной здесь не иначе как персоналом, обогнуть бунгало моей шведской приятельницы и свернуть за последний домик, принадлежащий польско-еврейскому писателю.
Благополучно миновав двор и оказавшись за писательским бунгало, я уже вижу перед собой просвет между пальмами, а за ним и узкую полоску моря, но тут прямо из-за угла на меня буквально бросается Ингрид.
Вид у нее совершенно жуткий: глаза в ужасе выкатились из орбит, кровь отлила от лица, рот жадно пытается глотать воздух. Старческие пальцы мертвой хваткой впиваются в мои плечи, и мне кажется, что сейчас ее хватит удар.
- Я… я… - пытается выдавить Ингрид, но захлебывается словами и продолжает задыхаться.
- Господи! Вам плохо?! Сердце?!
Я бросаю сумку с продуктами и обхватываю огромное тело, пытаясь усадить ее на землю, но шведка отталкивает меня и машет руками:
- Да нет! Не я!.. Он… Я… я просто зашла… А он!..
Парализованный ужасом взгляд замирает на заднем окне писательского бунгало. Плотные шторы чуть приоткрыты, и именно на открывшуюся между ними щель и указывает мне теперь дрожащий старческий палец.
- Кто он? Писатель?
Морщинистое лицо покрыто пятнами, рот беззвучно открывается и закрывается, и, отчаявшись что-либо мне объяснить, Ингрид пребольно тычет острым ногтем в мою голую спину, и изо всех сил толкая меня к бунгалу.
Вдруг ставшие ватными, мои ноги слегка подгибаются, но уже сами влекут меня к окну. Подойдя, я еще раз в нерешительности оглядываюсь на старушку.
- Да, да! Там!.. - энергично кивает она, раздраженная моей непонятливостью.
Прильнув лицом к стеклу, я сначала ничего не вижу, но вскоре глаза чуть привыкают к полумраку, и мне удается рассмотреть распластанную на полу фигуру. Тело (а то, что человек этот мертв, становится почему-то сразу очевидно) лежит на спине, нелепо разметав руки и сильно запрокинув назад голову. Словно нимб, вокруг его головы расплылось по кафельным плитам огромное черное пятно.
У меня в горле немедленно пересыхает. Медленно я отстраняюсь от окна и перевожу ошалелый взгляд на Ингрид. Она уже отошла пару шагов назад и теперь держится одной рукой за ствол пальмы, вторую же прижимает к сердцу. В ее лице по-прежнему ни кровинки.
- Я… - опять начинает она, и на этот раз у нее получается чуть более связно, будто бы из-за того, что груз от страшной находки теперь распределен между нами, ей стало вдвое легче. - Я шла мимо… К себе… Забыла… крем для загара… Думаю, надо вот посмотреть… Не потому, что… а просто… он не выходил утром… Он рано встает обычно… А тут не выходит и не выходит сегодня… Я заглядываю… А он… Отравился… Глу… глута… глутаматом натрия!
Ингрид опять начинает трястись и задыхаться.
- Отравился?! - У меня в голове начинает постепенно проясняться и я уже могу более-менее адекватно реагировать на смысл сказанного. - Почему отравился? Каким глутаматом?
Старушка нервно трясет рукой в раздражении от моей тупости:
- Вчера, за ужином… Ну я же говорила! Про глутамат натрия! А он… он еще встал и посмотрел так дико! Наверное, почувствовал… В еде… Он что-то тайское ел! И вот! Отравился! Насмерть!
- Погодите! Этой добавкой в пищу? И так-таки вот прямо насмерть? Что-то мне не верится… Я ее за последний месяц, наверное, килограмм съела, с этими моими девицами! Ну изжога - это да, это я согласна. Ну, может, что вы там еще говорили? Головная боль? Ну не знаю, у меня не было никаких болей. Но чтобы насмерть?! Быть не может! И… и потом, у него же кровь, он голову разбил! Вот и умер.
Взгляд старушки меняется на более осмысленный.
- Ну я и говорю: отравился глутаматом за ужином, ночью встал, пошел в туалет, плохо ему стало, пошатнулся, упал, головой об угол кровати или тумбочку… не знаю. И умер!
Я опять припадаю лицом к стеклу и рассматриваю мебель. Ни кровати, ни тумбочки рядом с телом не обнаруживается.
- Знаете что, Ингрид? Все это ужасно, и ваши фантазии тоже. Вы тут постойте, а я, пожалуй, схожу за Лучано. Пускай сам разбирается. Врача позвать надо. Может, он жив еще, просто без сознания?
Старушка отрицательно крутит головой. Я в общем-то с ней согласна, писатель живым отнюдь не выглядит.
Через двадцать минут дверь номера взломана, и возле домика взволнованно толкутся почти все обитатели нашего пляжа. Внутри, в полумраке комнаты, куда никого не пустили, о чем-то шепчутся Лучано, его тайка и прибежавший из деревни врач.
Вскоре на носилках выносят накрытое простыней тело. Тонкая ткань слегка колышется от ветра, прикрывая лицо. Мы со шведкой не ошиблись. Писатель мертв.
На лицах присутствующих вперемешку отражаются ужас, сочувствие, любопытство и полный стервятничий восторг: что может быть увлекательнее чужой смерти?
Просочившись из задних рядов, "бывшая швейцарка" жадно щелкает фотоаппаратом.
Так и не собравшись приготовить себе задуманное овощное рагу и (по вполне понятным причинам) не решившись отведать изобилующей опасным глутаматом тайской стряпни Май и Ну, я обедаю у Лучано. В ресторане сегодня аншлаг: вероятно, каждому хочется обсудить утреннюю новость. Случай небывалый, абсолютно все столики на террасе заняты шепчущимися и внезапно сдружившимися обитателями пляжа, и только француз сидит как обычно один, равнодушно скользя взглядом по серебрящейся ряби на поверхности моря. При моем появлении он сдержанно кивнул, но не встал, не подошел, ничего не сказал, и, разумеется, даже не подумал подсесть за наш с Ингрид столик. Я с досадой отметила, что меня это расстроило.
- … Лучано сказал мне по секрету, что писателя-то укокошили! - возбужденно шипит Ингрид мне в самое ухо. Делиться со всеми раньше времени такой сенсацией она не хочет. Приберегает шокирующую новость на вечер. Ей надо обдумать, как ее эффектнее подать. - Врач сказал, что рана в черепе нанесена тупым предметом округлой формы. Типа как битой… или чем-то навроде того… Ничего такого в номере нет. Ни углов от мебели похожей формы, ничего! Это убийство! Кто-то проник в номер, судя по всему ночью, грохнул парня и был таков! Нашли приоткрытое в ванной окошко. По всей вероятности, через него он залез и вылез обратно! - Ингрид убедительно вращает глазами и с аппетитом отправляет в рот огромный кусок кровавого стейка.
- Ну вот видите. Глутамат оказался совершенно ни при чем. А вы говорили отравился, пошел, упал… Вы, случайно, не мисс Марпл нашего скромного тропического уезда? Такая у вас фантазия…
Старушка смеряет меня многозначительным взглядом:
- Кстати, у Агаты Кристи очень часто действие происходит с ограниченным кругом действующих лиц, запертых в усадьбе, пансионате, деревне или вот, между прочим, на острове…
- Да, да, и от ее наблюдательности зависит все расследование, - вторю я ей в тон.
- Именно. Наблюдательность и знание психологии. С возрастом приходишь к мысли, что количество человеческих типов крайне ограничено, просто до унизительности мало, и достаточно присмотреться к людям, как становится ясно, что и от кого можно ждать.
- И вы относитесь к типу "мисс Марпл"?
- Вполне вероятно.
- А я?
- А ты, извини меня, милая, - к довольно распространенному типу романтических таких героинь, мучающихся от неясного томления. Тип, к слову сказать, прекрасно описанный в вашей русской литературе, их еще обычно зовут или Катеринами или Татьянами, и они плохо заканчивают. И часто - приблизительно в твоем возрасте.
Странное чувство, когда посреди тропической жары твоя разгоряченная снаружи кожа вдруг изнутри покрывается ледяными мурашками.
- Вот уж спасибо вам, Ингрид! Удружили, успокоили! - Зажигалка танцует в моих руках, вдруг задрожавший палец проскальзывает по уворачивающемуся колесику, но с пятой попытки я все-таки прикуриваю. - А позвольте поинтересоваться, раз уж у вас такое больное воображение, к какому типу относится… кого бы взять?.. Ну вот, например, наш отшельник-француз?
Рука шведки мягко накрывает мою:
- Дорогая, ты совершенно не умеешь притворяться. Почему бы тебе не спросить про него в лоб, раз ты так им интересуешься?
- Я им интересуюсь?! Я вам уже говорила, никем я не… Ну ладно, впрочем. Людей же все равно ни в чем не убедить, если им что-то запало в голову. Так к какому? На вид он такой весь из себя загадочный. Что он вот тут вообще делает?
Ингрид как бы случайно прикрывает бровь ладонью и профессионально, исподтишка косится в сторону моего вчерашнего спасителя. Губы ее презрительно сжимаются, образуя несимпатичные вертикальные морщинки под носом.
- Никакой он не загадочный. Типичный клерк, офисная крыса. Правда, из высшего состава. Не коренной парижанин, сам, скорее всего из сельской местности, уж больно широка кость. Вырос на полях, лугах, где-нибудь на Луаре, но давно перебрался в столицу и теперь его в Пэи-де-ля-Луар никаким калачом не заманишь, последний раз был там лет семь назад, на похоронах бабки. Работает в офисе неподалеку от Сената, все как полагается - с четырехметровыми потолками, лепниной, бронзовыми люстрами и тяжелыми зеркалами. Отдельный кабинет, секретаршу не трахает. Поселился один, тоже с лепниной, непременно в шестнадцатом округе, а то, быть может, и в шестом или восьмом, с него станется. Постоянной подружки нет со времен Сорбонны. Ездит на гоночной машине, вполне вероятно красного цвета. И ничего особенного он тут не делает. То же, что и все мы.
- А что мы все тут делаем? - я замечаю, что бурная фантазия шведки, и, особенно, потрясающая в себе уверенность начинают меня слегка раздражать.
- А как ты думаешь?
- А как тут можно думать? Просто приехали на два-три месяца отдохнуть.
- Милочка! Помилуй, не занимайся самообманом! Люди не отдыхают по два-три месяца. - Шведка неожиданно понижает голос и шепчет мне на ухо: - Мы все здесь прячемся.
Я незаметно вытираю кулаком слегка оплеванную ею щеку.
- И от чего же мы все тут прячемся?
- Кто от чего, но в целом все от одного и того же - от "той" жизни, от "реальной"… А по мелочи, у каждого свои ничего не значащие нюансы. Я вот - прячусь здесь от старости, например. А от чего ты - тебе виднее.
Внимательно изучив свои ногти, я тушу сигарету в пепельницу и прихожу к выводу, что либо шведка обладает редким даром стопроцентно портить мне аппетит, либо жизнь моя зашла в такую точку, где каждая вторая тема в считанные минуты выводит меня из себя. С сожалением отодвинув от себя тарелку с остывшими таглиателле, я поднимаюсь уходить, но Ингрид успевает ухватить меня за локоть.
- Погоди! Полиция пришла! Вон у дверей, видишь? Я же говорила, это убийство! Значит будет и расследование!
Я покорно опускаюсь обратно на стул. К нашему столу и впрямь немедленно подходят Лучано и мелкий таец в мешковатой форме цвета хаки, над воротником-стойкой маской застыло серьезное рябое лицо с хитроватыми азиатскими глазками. Не желая привлекать внимания обедающих, они почти шепчутся - глупая и запоздалая предосторожность, все взгляды все равно обращены на них.
- Это вы нашли тело? - обращается полицейский к нам с Ингрид.
Я киваю, соглашаясь за двоих. Шведка молчит и под столом кладет ладонь мне на колено.
- Полиция очень просит разрешения немного поговорить с вами, если вы, разумеется, не возражаете, - Лучано мнет салфетку в руках, глядя на нас с надеждой. Отказывать в чем-либо тайскому следствию ему не хочется, хотя шумиха вокруг убийства, вытаптывающие газон коротконогие полицейские и допросы гостей - плохая реклама для отеля.
Я опять киваю, но полицейский по-армейски разворачивается на каблуках к Ингрид и, почему-то игнорируя меня, грубо приказывает ей одной:
- Тогда - вы! Пройти со мной!
Мое колено под ладонью Ингрид мгновенно становится влажным. Отвернувшись от тайца, она неожиданно визгливо обращается к Лучано:
- Почему я?! Мы были с ней вместе! Почему я одна должна? Он груб, и вообще… я… я не понимаю его английский!
Лицо оскорбленного тайца немедленно наливается кровью.
- Именем короля!
Люди замирают за своими столиками, и даже француз слегка наклоняет голову, прислушиваясь к начинающемуся скандалу.
- Я вас умоляю. Не здесь… Отойдемте на кухню, пожалуйста! - морщится Лучано и молитвенно складывает ладони у груди, но очень подозрительно неожиданно впавшая в панику шведка отрицательно машет головой:
- Я никуда без нее не пойду! Мы вместе нашли тело! Она моя подруга. И… и адвокат!
- Я - адвокат?! - удивляюсь я.
Теперь уже все подозревают Ингрид. В конце концов, она оказалась на месте преступления первая, и нормального объяснения, что она делала на крошечном пятачке между забором и задней стеной писательского бунгало, нет. Старушка, кажется, понимает это, и еще крепче вцепляется в мою ногу.
- Да, ты! Ты же говорила, ты просто забыла! Ты адвокат!
- Но я…
- Пожалуйста, не здесь, - стонет Лучано.
- Именем короля, вы немедленно идти со мной!
- Я не пойду! Они дикие! Я не буду подписывать никаких показаний на тайском! Я фильм смотрела, и там тоже был допрос, принесли показания, на тайском, и…
- Ингрид, я тоже его смотрела. Там все было по-другому… Не надо так волноваться. Вам вредно. Вас никто ни в чем не подозревает…
- Следствие ничего не знать, следствие подозревать сейчас абсолютно всех!
- О, боже!.. Вы слышали этого идиота?! Он меня подозревает! Да я…
- Ингрид, он же сказал всех, а не вас лично!
- Нам следует все-таки отойти отсюда на кухню! Не здесь же… Я умоляю…
- Я быть вынужден вас арестовать, если вы не идти со мной немедленно! Вы мешать королевскому следствию!
- Арестовать?! О-о-о…
За поднявшейся суетой и нарастающими стонами и криками никто не замечает возникшего за спиной полицейского француза, пока его ясный и спокойный голос не вмешивается в разговор:
- Спокойно! Я - адвокат. Я пойду с ней.
Делегация медленно двигается в сторону хозяйственных помещений. Я устало прикрываю глаза рукой и мне видны только удаляющиеся ноги: семенящие шажки тайских дешевых черных ботинок на стоптанной резиновой подошве; шаркающие неуверенные шаги начищенных узконосых ботинок итальянца; испуганное переступание раздавленных жизнью и избыточным весом, в костяных артритных наростах старушачьих ног в белых полотняных сандалиях; и, наконец, ровная уверенная поступь античных босоногих ступней адвоката, на большом пальце которого болтается, отклеившись, грязноватая полоска лейкопластыря.
Ничего не скажешь, великолепное шествие! "Встать, суд идет!" возникает откуда-то у меня в голове и, воспользовавшись тем, что на меня никто не смотрит, я тихонечко выскальзываю из-за стола и быстро удаляюсь в сторону своей "Виллы". Если я понадоблюсь для допроса, они знают, где меня найти. По крайней мере, я успею за это время спокойно принять ледяной душ.
Солнце сегодня шпарит просто неимоверно! Интересно, дождей в Тайланде вообще что ли не бывает? Ну или хотя бы туч?
Удивительно, но прошло почти полдня, а за мной так никто и не пришел. Может быть, Ингрид сама приложила дубиной по голове писателя и теперь во всем созналась? Черт их разберет, этих вегетативных европейских старушек! Почему иначе она так неожиданно занервничала перед допросом? Хотя, разумеется, это мой послеполуденный тропический бред! Зачем старушке убивать соседа? Ну, разве что, она - рьяная воинствующая антисемитка, что, в принципе, крайне маловероятно.
Я еще немного прогулялась по каменистой площадке перед домом, выкурила парочку невкусных на жаре сигарет, проверила самочувствие карпов в моем прудике, оборвала засохшие листья с растений в кадках и бесцельно повисела в гамаке, наблюдая мирно проплывающие своей дорогой облака. Правильного места мне не находилось, а состояние и вообще было тревожное, какое всегда бывает в ожидании запаздывающих новостей. Можно, конечно, спуститься к людям, добрести до Лучано и за чашечкой ароматного кофе вызнать, что там у них происходит, но вместо этого я надеваю старые джинсы, панаму, собираю в рюкзак питьевую воду, крем для загара и полотенце, зачем-то кидаю туда же роман Агаты Кристи, и выдвигаюсь в противоположную сторону: на найденный мной вчера маленький каменистый пляж.
Чистого хода туда оказывается не больше двадцати минут. Ловко перепрыгивая с камня на камень и даже толком не устав, я вскоре выхожу на площадку перед подвесным мостом. Над ним, по словам француза, где-то чуть выше, расщелина постепенно сужается, срастаясь краями, и, если продраться мимо колючего кустарника, то можно попасть на ту сторону, где вниз по тропке, притаился заветный пляж.
Поднявшись вдоль расщелины, я подлезаю под нависшим куском гранита и с удивлением обнаруживаю, что весь кустарник, ради которого я притащилась сюда по жуткой жаре в толстенных и врезающихся в тело джинсах, начисто вырублен. У моих щиколоток беззлобно щерятся лишь свежеобрезанные стебли, вернее то, что от них осталось. Дотронувшись до среза пальцем, я прихожу к выводу, что произошедшую операцию можно датировать никак не ранее, чем сегодняшним полуднем. Насторожившись, с участившимся сердцебиением, я осторожно перешагиваю разлом в камне - все, что осталось здесь от пропасти - и спускаюсь в уютно пристроившуюся между скалами бухту, где, разумеется, (и у меня хватит наглости утверждать, что я не догадывалась об этом?) меня ждет ироничный взгляд француза.
- Я думал, ты уже не придешь.