Он повозился с бутылкой и свечами, расположил их по своему вкусу, затем чиркнул спичкой и зажег свечи. Их пламя сперва заколебалось, потом загорелось ровными овальными язычками.
- Занавески лучше задернуть, - сказал Берт. - Чтобы к нам не заглядывали. А ты придвинь себе стул и садись.
Когда занавески задернули, в комнате воцарилась полутьма, углы утонули во мраке, и все сосредоточилось на круге желтого света, лежавшего на столе. Берт и Джеймс сидели друг против друга. Свечи бросали на лицо Берта резкие тени; оно изменилось, казалось старше и уже не таким обыкновенным. Где-то очень далеко внизу звучало радио и лилась из крана вода.
Берт достал носовой платок и вытер лоб.
- Ну что ж! - Он прочистил горло и торжественно произнес: - О неспокойный дух, найди покой!
Тишина стояла мертвая. Встретив взгляд Джеймса, Берт смущенно отвел глаза и сказал:
- Вообще-то я так не говорю, но с этим типом вроде положено.
Джеймс кивнул. Они сидели не двигаясь. И ничего вокруг не происходило.
- Ступай туда, откуда явился! - сказал Берт. - Изыди!
Две свечи, стоявшие ближе к Джеймсу, вдруг оплыли, затрещали и погасли.
- Ага! - сказал Берт. - Вот он уже обратил на нас внимание.
Они снова стали ждать. Джеймс слышал издалека голос матери, что-то говорившей о мешке картофеля, который в сарае. Он наклонился к Берту и беспокойно шепнул:
- Долго нам еще?
- По-разному бывает, - сказал Берт. - Таких, как он, подгонять бесполезно. Надо дать ему время.
Вокруг стола пахнуло ветром. Погасли еще три свечи.
- Нахальный нам попался тип, верно? - сказал Берт.
- А он знает, чего мы от него хотим? - спросил шепотом Джеймс.
- Отлично знает.
Но как узнать нам, подумал Джеймс, когда Томас Кемпе влезет в бутылку, да и захочет ли туда лезть? Он хотел спросить об этом, но решил, что слишком много разговаривать, наверное, не следует. Надо полагать, что Берту, как опытному экзорцисту, это каким-то образом станет известно.
- Ну давай, - сказал Берт. - Полезай-ка сюда.
Пламя двух оставшихся свечей взвилось длинными тонкими языками, превратилось в две ярко-синие точки и погасло.
- Все! - сказал Берт. Он встал и отдернул занавеску.
- Не получилось? - спросил тревожно Джеймс.
- Нет. Он не захотел. Когда свечи гаснут, это значит, что он не хочет.
- А нельзя попробовать еще раз?
- Незачем. Не хочет, значит, не хочет. Трудный попался фрукт.
Лестница заскрипела под чьими-то шагами. Джеймс схватил свечи и сунул их в ящик комода. Берт стал поспешно распиливать деревянный брусок.
Вошла миссис Харрисон.
- Все в порядке? - спросила она. - Не давайте Джеймсу мешать вам, мистер Эллисон. Он бывает иногда надоедлив.
- Порядок! - сказал Берт. - Мне он не мешает. А если станет, я ведь всегда могу его выпроводить.
- Отлично. Какой странный запах. Пахнет как будто воском.
- От моих спичек, должно быть, - сказал Берт.
- А мне показалось, что от свечки, - сказала миссис Харрисон, оглядываясь и принюхиваясь.
- По-моему, нет, - сказал Берт. - Спичечный запах, вот что это.
- Что ж, возможно. - Она бросила на Берта взгляд, выражавший некоторое сомнение, потом посмотрела на кучу распиленных досок. Вероятно, она подумала, что работа подвигается очень медленно.
- Я задержался, - сказал Берт с приятной улыбкой. - Мы тут с вашим мальчиком немного поболтали. Можно сказать, нашли общие интересы.
- Вот как? - сказала миссис Харрисон.
- Да. История. Люди, которых давно уже нет. Нас обоих это очень интересует. - Правым глазом Берт выразительно подмигнул Джеймсу.
- Рада слышать, - сказала миссис Харрисон. - Мы и не знали, что Джеймс так интересуется историей.
- Бывает, что родители как раз меньше всего знают о ребенке, - сказал Берт.
- Я, пожалуй, так не думаю, - сухо сказала миссис Харрисон. Джеймс, боясь встретить ее взгляд, стал перебирать кучу гвоздей.
- Так или иначе, придется мне доканчивать завтра, - сказал Берт, засовывая молоток и пилу в свою черную сумку. - Я люблю сделать работу как следует. Довести, так сказать, до ума.
- Что ж, отлично, - сказала миссис Харрисон и сошла вниз. Оставшись вдвоем, Джеймс и Берт Эллисон посмотрели друг на друга.
- Вижу, - сказал Берт, - что твоей маме о привидениях говорить нечего. Твердого характера дама. Обо всем имеет свое мнение.
- Да, - сказал Джеймс с чувством. - Имеет.
- Вообще-то я не против. Хорошо, когда у женщины есть характер. Но вот спорить с такой не приходится. Даром только время терять.
Он сунул линейку и карандаш в карман своего белого комбинезона, закрыл сумку с инструментами и встал.
Джеймс спросил с тревогой:
- А завтра? Вы не можете еще что-нибудь попробовать?
- Если говорить честно, - сказал Берт, - выбирать нам почти что не из чего. Викарии не подходят. В бутылку он не хочет. - Загибая толстые пальцы, Берт перечислял имевшиеся возможности. - Можно было бы занять его каким-нибудь делом, чтоб угомонился. Только нашего на это не возьмешь. Уж очень хитер. Есть еще одно средство: круг и ветка рябины. А твой отец случайно не оксфордец?
- Оксфордец?
- Учился он в Оксфордском университете?
- Нет, - сказал Джеймс. - А что?
- А то, что в старину оксфордцы тоже умели угомонить призрак. Сейчас, наверное, мало кто за это взялся бы. Сейчас их обучают по-новому.
- Значит, ничего не остается? - спросил горестно Джеймс.
- Дело трудное, что и говорить.
- Что он ни натворит, виноват я. Ни карманный денег, ни пудинга. А что будет, когда уж и наказаний не хватит?
- Плохо твое дело, - сказал Берт.
- Еще бы!
- Хуже всего, что они у тебя неверующие. По-настоящему-то им, а не тебе надо бы меня звать. Куда было бы правильней.
Они спускались по лестнице. Джеймс тревожно взглянул на закрытую дверь кухни. Берт понимающе кивнул и понизил голос:
- Вот что. Мне еще доделывать твои полки, так что послезавтра приду.
- Большое спасибо, - сказал Джеймс. - Ах, чуть не забыл… - Он полез за деньгами в карман своих джинсов.
- Я платы не беру, - сказал Берт, - пока дело не сделано как следует.
Он оседлал велосипед и поехал вдоль улицы, а черная сумка хлопала о велосипедное крыло.
Джеймс был прав, думая, что колдун выжидал. Но вечером, словно вознаграждая себя за сдержанность, какую он проявил при Берте Эллисоне (если только это была сдержанность, а не временное отступление перед профессиональным противником), колдун пустился во все тяжкие.
Двери хлопали, что-нибудь то и дело падало, и почти неизменно там, где в тот момент находился Джеймс, так что крики "Джеймс! Прекрати этот адский шум" раздавались по всему дому. С только что починенным телевизором приключилась новая напасть: прогнозы погоды и передачи о полисменах и врачах (а таких оказалось большинство) сопровождались пронзительным свистом. У чайника отвалилась ручка, как раз когда миссис Харрисон подняла его, и результат был катастрофический. Тим, мирно спавший под кухонным столом, почему-то с визгом выскочил оттуда, точно кто-то сильно ему наподдал, и попался под ноги мистеру Харрисону, который споткнулся о него и упал, опрокинув при этом мусорный бачок, так что спитой чай и яичная скорлупа разлетелись по всему полу… Объяснить все эти явления можно было чем угодно: совпадениями, неаккуратностью, погодой или злой судьбой. Джеймс отлично знал, чему их следует приписать. Знал это, видимо, и Тим, который покинул все места, где привык вечером спать, и укрылся в высокой траве в самом дальнем углу сада.
Спустя несколько часов мистер и миссис Харрисон, обычно на редкость уравновешенные, пришли в состояние медленно закипающего раздражения. В результате Джеймс и Эллен были отправлены спать слишком рано и явно испытывая нехватку родительской любви.
- Несправедливо! - сказала Эллен.
- Точно это мы виноваты.
- Все эти дни все у нас идет наперекосяк. По-моему, виноват дом.
Джеймс широко раскрыл глаза. Подобная проницательность была непохожа на Эллен, которая обычно замечала лишь самое очевидное. Должно быть, что-то в ней менялось. Раз у них настало перемирие, Джеймс решил прощупать почву.
- Эллен!..
- М-м?
- Ты веришь в привидения?
Эллен осторожно спросила:
- А ты?
- Пожалуй что да. Даже наверное да.
- Знаешь, я тоже.
Они посмотрели друг на друга.
- А вот они нет, - сказала Эллен. - Мама и папа.
- Знаю. А многие верят.
- Но почему ты спрашиваешь? Думаешь, что оно и у нас завелось?
Джеймс колебался. Ему хотелось поделиться своей тайной. Но с Эллен никогда не знаешь… Она может засмеяться, может всем разболтать, наговорить глупостей. А ведь пришлось бы рассказать и о Берте Эллисоне.
- Не думаю, - сказал он, отворачиваясь. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Он медленно поднялся выше, к себе, думая о том, что мог бы ей сказать: "Да, знаешь, действительно завелось. А зовут его Томас Кемпе, эсквайр. Он жил здесь три столетия назад и был колдуном, самозваным лекарем, местным полисменом, в общем, всюду совал свой нос, а сейчас думает, что вернулся и опять за все это возьмется, а я чтобы ему помогал. Он то и дело пишет мне записки. В общем, он уже больше недели живет у меня в комнате. Ха-ха!"
Он открыл свою дверь. Бутылка, которую они с Бертом Эллисоном приготовили для изгнания призрака, лежала на полу, разбитая вдребезги. Рядом с ней лежало еще одно послание, Томаса Кемпе, написанное на обороте конверта.
"Не столь ужъ я скудоуменъ, чтобы попасться на сiю удочку дважды".
8
Дважды? Не просто "попасться на сiю удочку", а "попасться ДВАЖДЫ".
Значит, кто-то уже изгонял однажды Томаса Кемпе, и притом успешно.
Когда? И каким образом? И почему он снова здесь оказался?
Весь следующий день Джеймс был так взволнован, что не мог думать ни о чем другом. Мысль, что не он один страдал от знаков внимания колдуна, была отчасти утешительной; а еще больше утешало то, что этот другой, кто бы он ни был, сумел с ним справиться. А если с ним уже раз справились, значит, это было возможно и теперь.
- В чем дело? - спросил Саймон за уроком. - Ты клюешь носом.
- Не клюю, просто думаю.
- Приходил к вам этот… экзорцист?
- Угу.
- Ну и что?
- Ну и ничего. Не получилось.
- Он что, не знал, как это делается?
- Знал, - сказал нетерпеливо Джеймс. - Не получилось, потому что колдун не поддался. Завтра попробуем опять.
- А мне можно прийти?
- Нет, - сказал Джеймс. Ему стоило немало труда разыскать Берта Эллисона и теперь не хотелось делиться им с Саймоном. И разве изгнание призрака - это публичное представление? Может быть, в присутствии многих людей оно не получается. И вообще Джеймс разочаровался в Саймоне. Помощи от него было меньше, чем могло быть. Он, конечно, проявлял интерес, во всяком случае в последние дни, но, когда надо было действовать, Джеймс оказывался один. Вот и теперь, когда стало интересно, тоже будет один, решил он. После уроков они расстались довольно холодно.
По дороге домой Джеймс все обдумал. Он знал, что дом, перед тем как его купили родители, несколько лет пустовал. А до того - так он слышал от матери - в нем жили пожилые супруги. Прежде чем туда переехали Харрисоны, был сделан большой ремонт. Особенно много работы было, как он помнил, в его комнате. "Пришлось даже выломать дверь, а на полу пыль лежала слоями, - так, кажется, говорила мать. - Там никто не жил Бог знает сколько лет…"
Что если возвращение Томаса Кемпе как-то с этим связано? Может, открыли снова чердак и освободили его? Но как и почему тот другой человек избавился от него? И когда? Узнать все это стало вдруг очень важно. Не только потому, что просто интересно, но и потому, что могло как-то помочь опять от него отделаться.
Вид Тима, который как раз завернул за угол дома и весь был в засохшей грязи, что-то напомнил Джеймсу. Тим, это было ясно, где-нибудь рылся. А вспомнив о вырытой им яме, Джеймс вспомнил и о мусорной куче в конце сада, оставшейся после рабочих, которые разобрали в доме все завалы. Там был строительный мусор, но было и другое: остовы старых стульев, связки газет, коробки с разным хламом, обломки всевозможных ненужных вещей. Миссис Харрисон не раз говорила, что надо попросить Совет графства вывезти все это.
Почем знать? Там мог быть и ключ к загадке.
Джеймс взял в угольном сарае лопату и кликнул Тима. Пусть хоть раз от него будет польза.
Они разрыли южную сторону мусорного холма, но там не оказалось ничего интересного, кроме гнезда полевой мыши, уместившегося в пучке травы между парой кирпичей. Там было пять мышат величиной всего с ноготь большого пальца, слепых, голых и розовых, как креветки, просто прелесть. Опасаясь, как бы Тим их не съел, Джеймс восстановил гнездо и огородил его для безопасности кирпичами, оставив ходы для мышки-матери. Тим наблюдал за ним с недовольным видом. Выполнив это, Джеймс перешел на другую сторону мусорной груды и снял верхний слой мусора. Здесь, пожалуй, можно было ожидать больше интересного. Перед ним предстал скелет детской коляски, набитый множеством вещей: отсыревшими и пожелтевшими газетами и ржавыми инструментами. Была также оловянная каска. Джеймс вытащил стопку газет и прочел заголовки: "КАРТОЧКИ НА ХЛЕБ ЕЩЕ НЕ ОТМЕНЯЮТСЯ", "РОССИЯ СНОВА ГОВОРИТ "НЕТ"". Даты были очень старые. Он опрокинул коляску, и в ней оказалось несколько картонных коробок, расползшихся и зеленых от плесени. Тим, возбужденно рывшийся в них, очевидно считал, что тут были крысиные гнезда. Джеймс стал опорожнять коробки.
Первая была заполнена старой одеждой, от времени и сырости слипшейся в черно-коричневый ком, где было трудно различить отдельные вещи. Джеймс разодрал этот ком и нашел пиджак, брюки, нечто бывшее когда-то бархатной шляпой и другие предметы одежды неясного назначения. Все это было очень старомодное. Следующая коробка содержала пачки открыток: морские и другие пейзажи в мутно-коричневых тонах, котята, вазы с цветами и жеманные девушки в весьма закрытых купальных костюмах. Становилось очевидным, что прежние обитатели коттеджа, владельцы этого имущества, никогда ничего не выбрасывали.
Еще коробка, еще старая одежда; пачка газетных вырезок от 1919 года - все о самолетах (кто-то увлекался здесь ранним периодом авиации); еще открытки с почтовыми штемпелями уже не 1900-х, а 1800-х годов. Джеймс понял, что чем глубже он копает, тем дальше углубляется в прошлое. Он нашел пачки писем, перевязанных грязной белой тесьмой. Он развязал одну из них, и на колени ему посыпались письма, написанные одним и тем же крупным косым почерком. Взяв одно из них, он прочел: "Милая сестра, Арнольд так был рад получить твое приглашение…" Джеймс остановился, чувствуя, что совершает запретное: чужие письма читать нельзя, даже если нашел их в мусорной куче. Но тут он увидел на письме дату: 14 мая 1856 года и вздрогнул, поняв, что писавшего давно нет на свете. Однако, читая дальше, он все же чувствовал некоторую неловкость. "Он резвый мальчик, но по натуре очень хороший, хотя мать едва ли способна судить беспристрастно…"
Разбирать письмо было трудно, в нем было много длинных и трудных слов. Джеймс вернул письмо в пачку и снова завязал ее.
Он уже собирался отставить коробку с письмами в сторону, когда заметил, что на дне есть еще что-то. Маленькая книжка в кожаном переплете. Сперва он принял ее за Библию, но, открыв, увидел, что она исписана почерком, похожим на почерк писем, хотя и не тем же самым. Это был дневник. Джеймс перелистал страницы, читая там и тут отдельные куски: про то, как была в церкви; про то, что погода стоит чудесная и яблок, вероятно, уродится много. Он опять почувствовал смущение, потому что читать чужой дневник еще более нескромно, чем читать чужие письма, пусть даже автор дневника давно умер. И Джеймс уже готовился закрыть дневник, когда два слова, написанные тем же паутинным почерком, отделились от остальных и словно ударили его между глаз:
"ТОМАСЪ КЕМПЕ".
Он зажмурился и от волнения едва не выронил дневник. Отодвинув в сторону все остальное, он сел на один из ворохов старой одежды и уставился на страницу дневника. Начав сверху, он прочел:
"…Из-за этого создания все в доме просто ходит ходуном, двери и окна хлопают, фарфоровая посуда разбивается, а дует отовсюду так, что я, кажется, скоро лишусь рассудка. Но хуже всего то, что вначале я во всем обвиняла бедняжку Арнольда, очень на него сердилась и укоряла бедного мальчика, зачем он не щадит свою старую тетку и не хочет умерить свою резвость. А теперь оказалось, что весь этот беспорядок устраивает призрак, точнее, полтергейст, то есть призрак, проявляющий себя единственно шумом. Бедный милый Арнольд больше всех терпит от этого существа. Оно донимает его записками, приказывая сделать то одно, то другое, точно он ему слуга. Я написала "оно", а между тем следовало бы писать "он", ибо из записок стало ясно, что нас посещает дух некоего Томаса Кемпе, колдуна или шарлатана, который жил в моем доме, кажется, во времена Якова Первого. Право, он скоро сведет нас с ума…"
Послышалось шуршание; кто-то шел по высокой траве. Джеймс быстро сунул дневник за пазуху.
- Ты что тут делаешь? - спросила Эллен. - Мама велела, чтобы ты шел пить чай.
- Иду.
- До чего же ты весь грязный. А это что за хлам?
- Просто вещи, которые выбросили рабочие.
- И нечего в них копаться, - сказала брезгливо Эллен. - Неизвестно, что там может быть.
Тебе и вправду неизвестно, подумал Джеймс, шагая вслед за ней по саду. Вот уж действительно неизвестно! Дневник притягивал его и дразнил. Ему не терпелось дочитать его. Кто такой Арнольд? И как и когда все это было?
За чаем ему пришлось хоть что-нибудь съесть, чтобы не вызвать подозрений; с этим он управился как можно быстрее и убежал к себе. Там он бросился на кровать и прочел дневник от корки до корки.
Дневник был помечен 1856 годом. Его вела некая мисс Фанни Спенс; пока Джеймс читал, он выяснил, что она была не замужем и уже в годах. Она уединенно жила в Коттедже Ист-Энд, ходила по воскресеньям в церковь, варила варенье, переписывалась с родственниками, занималась благотворительностью и художественными поделками из морских ракушек и сухих трав. Она не совершала ничего особенно примечательного, но, судя по дневнику, была приятной, доброжелательной особой, не лишенной чувства юмора. В мае она решила, что хорошо бы пригласить на летние вакации десятилетнего племянника Арнольда (Джеймс вспомнил письмо: "Милая сестра, Арнольд так был рад…").
"Лондон летом далеко не лучшее место для ребенка, - писала она в своем дневнике, - мальчику будет гораздо лучше в Лэдшеме, если милая Мэри отпустит его ко мне. Надеюсь, он не слишком станет скучать в обществе пожилой тетушки. Что до меня, то я вся в приятном волнении оттого, что в доме будет кто-то молодой".