Светлане очень нравились переменки, и, когда зазвонил звонок, она сказала: "Не пойду, ещё поиграю". Но все девочки побежали в класс, и ей пришлось идти за ними. Зато в середине последнего урока Светлана спокойно взяла сумку и зашагала к двери.
- Света, ты куда? - остановила её учительница.
- Домой. В детдом. К нам сегодня шефы приедут.
- Нет, Светочка, останься, - сказала учительница. - Кончится урок, и тогда ты пойдёшь со всеми.
Когда прозвенел звонок, Светлана вышла из класса, но её ещё не отпустили домой. Вместе с девочками и мальчиками своего класса она прошла в большой зал, где стояли в ряд старшеклассники - такие высокие, что Светлане странно было видеть на девочках белые передники. И младшие, впервые пришедшие в школу, выстроились против своих старших товарищей. Каждый старший школьник протянул каждому малышу новичку пузатую корзинку из прутьев. В детдоме Светлана любила плести такие корзинки. Только эти были куда красивее.
"Что это? - подумала Света. - Зачем столько корзинок?"
В одной корзинке были жёлтые груши и красные яблоки, из другой свешивалась кисть синего винограда.
Высокая длиннорукая девушка оправила белый передник, достала из кармана тетрадный листок, развернула его и прочла, обращаясь к новичкам:
- "Ребята!.. - Она снова одёрнула передник и набрала воздух, как это делают перед нырянием в воду. - Ребята!.." - Можно было подумать, что в бумажке записано одно это слово. Девушка зажала в руке листок и, не глядя в него, сказала: - Вот что я вам скажу, девочки и мальчики. Вот так же и я, и все мои подруги пришли сюда в эту нашу школу в первый раз в жизни. А что мы тогда умели? Из кубиков складывать слова и рисовать косые палочки. И то палочки получались и косые и кривые. А, что говорить! Нас тут учили. И сколько же терпения было у наших учителей! А теперь мы сами учить можем. Ну, об этом потом. Вот этот виноград. Вы не пугайтесь, что он ещё кисловатый. Через год-другой будет сладким. Мы его сами вырастили. А груши наши премию получили на районной выставке. Попробуете - убедитесь. Так что я хотела вам сказать?..
Она заглянула в бумажку, но только на мгновение.
- Ребята! Мы дарим вам эти фрукты в знак того, что наша родная школа научила нас не только грамоте, без чего человек в жизни слеп, но и труду, без чего человек в жизни как без рук. А ведь про многих учеников нашей школы говорят, что у них золотые руки…
Она снова зажала листок из тетрадки и теперь уже совсем не смотрела в него.
- Знаете, ребята, ведь после войны земля вокруг нашей школы была так усеяна осколками снарядов и бомб, что их можно было сгребать лопатой. Теперь на этой земле вырос сад. Я и мои товарищи на земле, отвоёванной кровью наших отцов, научились растить деревья, собирать плоды, перевязывать молодые стволы, удобрять землю. В этом году я кончаю школу и на всю жизнь останусь в саду: буду агрономом-садоводом…
"Она совсем как взрослая, вроде учительницы, - думала Светлана, - а школьница".
Света придирчиво разглядывала высокую девушку, внимательно слушала её, и ей особенно понравились её слова о том, какое огромное счастье сознавать: это сделали мои руки.
Человек, умеющий работать, крепко, уверенно стоит на земле и не только знает мир вокруг, но живёт в нём хозяином, а не гостем: он по-хозяйски обращается с землёй, с металлом, с деревом - со всем, из чего можно добыть хлеб, построить дома, создать чудесные вещи для человека.
Светлана держала двумя руками корзину с фруктами, слушала девушку-садовода и думала: "А я буду портнихой".
Уже несколько раз тётя Лена учила её из простого куска материи вырезывать, а потом сшивать разные красивые вещи. Светлане очень нравилась эта работа. Она и сама попробовала сшить передник для своей куклы, но передник этот получился каким-то кривобоким, и Светлана поняла, что ей ещё очень далеко до искусства тёти Лены. У той иголка в руках просто летала, как ласточка. Тётя Лена никогда не накалывала себе пальцы, и стежки при этом получались ровные, всё равно как простроченные на швейной машине. А какое платье было на тёте Лене! В нём её сразу и не узнать.
- Это в честь твоего поступления в школу, - сказала тётя Лена Светлане.
Школа много радостей принесла Светлане: раскрыла перед ней много книг, в которых раньше она разве что могла рассматривать картинки. А теперь каждая книга - окно в новый, чудесный мир. Откроешь книги - и Запорожская Сечь вокруг, старый Тарас с сыновьями скачут на конях или Чук и Гек дерутся из-за телеграммы, а то Петя и Гаврик спасают матроса с броненосца "Потёмкин".
Здесь же, в школе, она нашла своих лучших подруг среди девочек, которые и жили с ней вместе в детдоме и учились в одном классе. Горе у Светы - расскажет подруге, и легче на душе. Радость - "Давайте, девочки, споём!" И становится ещё веселее. А мальчики научили ее костёр разжигать на ветру, строить шалаши, рыбу удить в Волге, ограду ставить вокруг новой школы.
Сюда-то, к новой, недавно отстроенной школе, и пришёл Павлов. Но ступеньки одной из наружных лестниц в этом восстановленном здании провалились, перил здесь совсем не было, огромные куски бетона были раскрошены в порошок. Однако это не были недоделки. Часть этой школы оставили разрушенной в память Великой Отечественной войны. Ведь для того чтобы всегда был мир, надо не забывать про войну.
К школе Павлов подошёл чуть позже полудня. Младшие классы первой смены кончили уроки, и теперь ребята, обгоняя друг друга, выбегали на улицу. Павлов остановил одну из девочек:
- Не знаешь, где мне найти Светлану?
Ему было неловко оттого, что он не знал фамилии девочки. И в детском доме, где он побывал утром, ему сказали только, что в этом году Света пошла в школу. Учится она в первом классе, а к доске учительница вызывает её просто так, по имени.
Сейчас Яков Федотович думал о том, что разыскать эту Светлану среди других Светлан будет не так-то легко. Но вышло всё не так, как думалось. Девочка, которую он спросил о Свете, сказала:
- Вам Свету, у которой нет фамилии? Да?.. А вот она прыгает через ступеньки. Видите?
Павлов увидел девочку с двумя косичками. Она скакала через ступеньки, от чего косички вздрагивали и бантики на них смешно подпрыгивали.
Яков Федотович стал посредине лестницы - прямо на дороге у девочки. С разбегу она уткнулась в него, подняла глаза - большие и светлые, - и Павлов узнал девочку, которую он видел тогда, в страшные дни, в подвале на Пензенской.
- Пустите! - сказала девочка.
- А ты меня знаешь?
- Нет… Вы кубановский? - Хмурость сошла, Светлана улыбнулась. - Кубановский?! Да? Мы с вами были в землянке?
- Нет, - сказал Павлов. - Я не кубановский, а всё равно мы с тобой знакомы.
Вечером, когда Волга стала оранжевой, а небо над городом тёмно-красным, каким оно бывало и днём во время войны, к дому Павлова подошли двое: невысокий худощавый человек военной выправки с депутатским значком и Звездой Героя на гимнастёрке и девочка с двумя косичками. У дома стояли люди, одетые пёстро, не по-нашему. На них висели фотоаппараты и бинокли. Вероятнее всего, это были иностранные туристы. В этой группе людей был и наш железнодорожник с усами, как у Тараса Бульбы. Должно быть, это был старый кондуктор.
Люди стояли молча. Только пожилой железнодорожник несколько раз вышагивал от пьедестала, на котором стояла башня танкетки, до первого подъезда. При этом он повторял, ни к кому не обращаясь: "Четырнадцать… Ты подумай! - И снова прошагивал это расстояние - последние шаги, которые не смог сделать враг по нашей земле! И опять повторял: - Четырнадцать… Аккурат. Ты подумай!"
Можно было предположить, что его поражало не только то, что фашисты стояли так близко от дома Павлова, но и то, что расстояние это не увеличивается - остаётся неизменным, сколько ни вышагивай.
У порога дома, прямо на асфальте, лежали белая роза и букетик из мелких ромашек и синих васильков.
- Тут всегда цветы, - сказала девочка. Она чуть приподнялась на носки, потому что говорила шёпотом - только ему, своему спутнику.
Они постояли молча ещё несколько минут.
Железнодорожник собрался уходить. Он почему-то дотронулся до стенки дома, потом нагнулся, понюхал розу и бережно положил её обратно.
- Хорошо пахнет! Роза… - Он говорил, ни к кому не обращаясь. - Интересно, живой ли Павлов?
- Живой, - сказал Яков Федотович.
- Ну, правильно!
Железнодорожник достал из кармана складной нож и аккуратно сложенный носовой платок. Затем он нагнулся, накопал в платок горсть земли, бережно завязал уголки платка. В последний раз посмотрев на дом, на пьедестал с танкеткой, он торопливо ушёл. Должно быть, он опаздывал на поезд.
Уходили и туристы, но приходили другие, и возле дома всё время был народ. Многие приносили с собой цветы, опускались на колени, клали их у стен дома.
- Пойдём, Света, - сказал Павлов.
Они пересекли широкий проспект, спустились к Волге и пошли по-над рекой.
Неожиданно Светлана спросила:
- Яков Федотович, а вы помните, какая она была?
Павлов не сразу ответил. Он понял, о ком спрашивает девочка, но очень уж этот её вопрос был неожиданным. И ещё понимал Яков Федотович, что он для Светланы единственный человек на земле, который видел её мать и может хоть что-нибудь о ней рассказать.
Что же сказать ей? Как объяснить, что тогда было слишком мало времени, чтобы разглядеть женщину, и очень уж было напряжённо, чтобы обратить внимание, какая она, и запомнить. Как же ответить на вопрос Светланы? Сказать ей неправду? Выдумать? Нет, этого Павлов не умел!
Света молчала, но Павлов понимал, чувствовал, что она ждёт ответа. И он сказал:
- Когда я подошёл к подвалу, твоя мама чуть слышно напевала. Сначала я думал, что это ветер. А вошёл в комнату и увидел, что она нагнулась над тобой, укачивала тебя и тихо так пела: "Баю-бай, баю-бай, испеку я каравай…"
- Она любила меня, - сказала Светлана…
Смеркалось. На Волге бакены подмигивали разноцветными глазами. В густой синеве неба медленно двигались цепочки огней - это плыли пароходы, большие, как дома.
Потемнело так, точно небо залило тёмно-фиолетовыми чернилами. А молочно-белые шары на высоких столбах стали вдруг золотистыми. Это зажгли фонари, которые шли от Волги через весь бульвар.
Павлов и Светлана поднимались по новой широкой лестнице, что ведёт от пристани в город. Темнота ночи оставалась позади. С каждой ступенькой становилось всё светлее и светлее.
Когда Яков Федотович и девочка поднялись наверх, вдруг сверкнули недалёкие вспышки праздничного салюта. Раскатисто громыхнули орудия, и весь город озарился ярким светом прожекторов и разноцветных ракет. Казалось, будто букеты чудесных цветов раскинулись по всему небу. Погасли тени, зацвели облака.
Показывая рукой на небо, Павлов сказал:
- Твой день рождения, Света.
- Может быть, - ответила девочка.
Павлов молчал. Он знал, что Светлане установили день рождения приказом по части. Конечно, можно было бы выбрать любое число, но полковник Кубанов решил выбрать для этого дня большой праздник - праздник Октября. И вот теперь всегда в день рождения Светланы всё небо в ярких огнях праздничного салюта. Но этот ли день действительно день рождения Светланы? Кто знает?
- Да, - помолчав немного, сказала Света, - сегодня я получила много писем. Раньше в детском доме удивлялись: "Откуда тебе столько писем?" Я и сама удивлялась, хотя нас там много было, на командном пункте у полковника Кубанова… Да, Яков Федотович, знаете, я просила, чтобы фамилия у меня была Кубановская. Я, конечно, не помню его, но вот, когда приезжали ко мне тётя Лена Крылова, и Птаха, и другие тоже, рассказывали, какой он был - Кубанов.
…Отгрохотали залпы салюта. Последняя ракета, точно она заблудилась в необъятном небе, погасла, не долетев до земли.
Светлана шла рядом с Яковом Федотовичем. Он старался делать маленькие шаги, чтобы девочке удобнее было идти.
- Ты что задумалась? - спросил Павлов.
- Не видит мама этого салюта, - тихо сказала Света.
Камила
Памяти моей матери, Султан Ефетовой - моего лучшего друга.
1
Когда мы поднялись на вершину горы, мой попутчик протянул руку по направлению к городу и сказал:
- Вот тут фашисты рвались к вершине, а наша батарея стояла здесь. Мы стреляли прямой наводкой. Только видимость была плохая: мешали дым и пыль от разрывов, а потом ослепляли вспышки.
Ласковое тепло весеннего солнца пригревало землю; набитые снегом лесные балки вспухли, а кое-где по ним уже бешено мчались мутные ручьи. Мы спустились в город и шли теперь по широкой улице Волгограда. Солнце грело всё сильнее и сильнее. Возле деревьев, у длинной скамейки, выстроились в ряд пять колясок с младенцами. На тротуаре быстро-быстро мелькала верёвочка, через которую прыгали девочки. Всё это и само название улицы Мира было так не похоже на войну, о которой рассказывал дорогой мой попутчик, высокий парень в морской фуражке! На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Но так только казалось. Моряку, с которым я познакомился в Волгограде, перевалило за тридцать. Морской ветер всегда сохраняет молодость. Вот почему Владимир Ласточкин казался таким молодым. А он ведь двадцатилетним парнем воевал здесь, в своём родном городе на Волге.
Вдоль всей улицы Мира отблески солнечного золота так играли на окнах и крышах новых домов, вокруг было столько весёлого шума, что действительно не верилось: неужели здесь вот рвались бомбы, снаряды вспахивали асфальт, рушились стены, засыпая камнями людей?
Ласточкин, будто он угадал мои мысли, сказал:
- Было!
Мы свернули с улицы Мира на улицу Порт-Саида - широкую, красивую, с четырёхэтажными домами под один рост - и сели на скамейку. Над нашими головами по синему небу ветер гнал белые облака. Ласточкин задумчиво смотрел куда-то вдаль и говорил:
- Всё то ужасное, что было здесь, на месте этой улицы Порт-Саида, стало забываться. Сейчас вроде бы и не верится, что захватчики бомбили город - квартал за кварталом, - убивая солдат и стариков, женщин и детей, и что сержант Павлов пятьдесят восемь дней держал оборону дома в нескольких шагах от фашистов. А ведь совсем недавно я видел, как бомбили и жгли мирный египетский город Порт-Саид. Помните, как мы - Советский Союз - предупредили захватчиков: прекратите бесчинствовать! К счастью, это подействовало: захватчики ушли. Сейчас в Порт-Саиде так же тихо, как здесь, у нас. Да, войны нет. А горе она оставила. Сколько горя! И надо сделать так, чтобы это больше не повторилось. Никогда…
Весь вечер я провёл с Ласточкиным. Я подружился с Володей, а затем и с его товарищами, моряками советского теплохода, которые в эти дни проводили отпуск в родном городе.
Каждый раз, когда я бываю в Волгограде и прохожу широкой и красивой улицей Порт-Саида, я вспоминаю рассказ Ласточкина и его товарищей и думаю о судьбе египетской девочки Камилы.
Передам вам эту историю так, как она запомнилась мне по рассказам моряков.
2
Когда орудийный выстрел сверкнул в окне, яркий отблеск озарил кровать маленькой Камилы. Осветились чёрные завитушки волос девочки, тёмно-красные щёки и верхняя губа, которая была чуть подтянута к носу, отчего виднелись два белых зуба.
Камила нахмурилась во сне, затем заслонила лицо рукой, раскрыла глаза и негромко позвала:
- Мама!
Мама могла быть только тут, поблизости, в комнате. Камила позвала её ещё раз, но снова никто не ответил.
Девочка спустила ноги на соломенный коврик, и в это время снова точно молния осветила комнату, а затем прокатился грохот, похожий на гром.
Камила заплакала, схватила со стула своё платье и быстро натянула его на себя. Она не могла понять, почему нет мамы - ночью, в грозу, когда страшно от темноты и ещё страшнее от ярких вспышек.
Обычно, когда Камила просыпалась, мама всегда бывала тут же. Успевали уйти отец и старший брат Камилы, Яхия. Однако не случалось, чтобы дом оставался совсем пустым. А в этот раз…
- Мама! - позвала Камила, а потом крикнула громче: - Мама! Мамочка!
Камила старалась вспомнить: случалось ли хоть раз, чтобы мама оставила её ночью в грозу? Да, да - совсем недавно!
В ту душную ночь Камила проснулась от такой же яркой молнии. И гром грохотал, будто большими молотками стучали по крыше. В комнате вдруг стало светло - светлее, чем днём. Камила проснулась тогда от яркого света и увидела, что отец и брат спят, будто нет никакой грозы. А мамы в комнате нет. Камила крикнула тогда:
- Мама!
И сразу же мама появилась в дверях. Мама была тогда совсем-совсем мокрая. От неё пахло дождём, листьями и мокрым бельём, которое она сняла с верёвки на дворе.
- Доченька, Камила, доченька. Не бойся. Я здесь, доченька!
И Камила сказала, прижавшись к маме:
- Я не боюсь. Ты здесь.
Да, так оно и было. Значит, и сейчас мама войдёт в дверь, обнимет Камилу, и ей от этого станет тепло и спокойно.
Камила набрала побольше воздуха и закричала что было сил:
- Мамочка! Ма-ма!
Но в этот раз никто не откликался.
Камила уже решила было подойти к двери и выглянуть во двор, но в это мгновение что-то ухнуло и сильно ударило её в грудь. Стёкла вылетели из окна и со звоном разбились.
Камилу словно схватил кто-то невидимый и отбросил к стенке. Она упала.
3
Это случилось в тот предутренний час, когда улицы Порт-Саида пусты и прохладны. Когда же рассветает и солнце поднимается повыше, улицами Порт-Саида завладевает такая жара, что каблуки впечатываются в асфальт, а камни раскаляются, точно их вынули из костра.
В Порт-Саиде жарко бывает даже в ноябре. И в это время года здесь загорают на пляже и купаются в море. Пляж этот раскинулся по берегу моря, в конце той самой улицы, где жила маленькая Камила.
Нет, в то утро на пляже не было купальщиков. К Порт-Саиду подошли большие военные корабли. В то время, когда Камила надевала платье, на военном корабле снимали чехол с орудия. Затем офицер поднял руку и выкрикнул команду, громко и отрывисто, будто пролаял. И в то же мгновение сверкнуло что-то яркое, как молния, потом прогромыхал выстрел и раздался свист - это летел снаряд.
Чужие военные корабли, подойдя вплотную к мирному городу Порт-Саиду, били из орудий по самым бедным кварталам, где жили портовые рабочие, носильщики и сапожники, плотники и портные - люди, которые много работали и мало зарабатывали.
Камила легла на пол ничком, закрыв голову руками. С потолка сыпалась штукатурка и какие-то мелкие камешки.
Девочке уже трудно было дышать. Вся комната наполнилась пылью и каким-то неприятным, незнакомым удушливым запахом.
Бум! Бум! - ухало орудие, и при каждом выстреле удары слышались всё ближе и ближе.
В бедном квартале Порт-Саида дома небольшие: стены в один кирпич, крыша плоская, рамы одинарные. Такое здание от одного выстрела разлеталось, словно карточный домик.
На военном корабле офицер выкрикивал цифры прицела, дуло орудия чуть-чуть поворачивалось, прокатывался выстрел, и рядом с только что разрушенным домом снова разлетались во все стороны кирпичи, куски крыши, рамы и всё, что было внутри здания.
Со стороны моря, откуда обычно тянуло свежестью и прохладой, теперь шёл вонючий дым и горячая пыль.