Легенда Карагана
В субботу после обеда приехал Федя. Он подкатил прямо к интернату. И Мишка, помиравший от безделья, со всех ног кинулся ему навстречу.
- Ну, цуцики, собирайтесь, - сказал Федя.
Мишка собрал свою котомку и пошёл за Таёжкой.
- Как дела молодые? - спросил Федя, садясь за руль.
- Да так. - Мишка сделал рукой неопределённый жест. - Я, можно сказать, до конца недели гуляю.
- Что так?
- Освободили. Переутомился умственно.
- А-а, - сказал Федя. - Понимаю. А за что?
- Долго рассказывать.
- A у меня, брат, рассказ короткий. Свалял дурака, ушёл из шестого, а теперь локти кусаю. Думал: много ли грамоты надо, чтобы баранку крутить? А выходит - понадобится. Не через год, так через пять. Я вот в вечернюю подался. Как вы смотрите?
- Как, нормально смотрим, - сказал Мишка.
Федя вздохнул:
- Трудно. Как сделаешь до Озёрска три рейса, так в глазах прямо цветике кружева плывут. Ты это учти, Михаил…
На зимнике у берегов лёд вздулся и посинел. Видно, в Саянах начали таять снега, и река просыпалась.
Недалеко от деревни Федя остановил грузовик и выскочил из кабины. Вернулся он с пучком распустившейся вербы.
- Вот, - сказал он, улыбаясь, и протянул вербу Таёжке. - Держи!
Серые, с жёлтым цыплячьим пушком шарики щекотали лицо, и Таёжка жмурилась от удовольствия. Верба пахла снегом, талой водой и ещё чем-то особенным, что рождается в предвесенней тишине леса.
…К вечеру они добрались до зимовья. Василий Петрович ещё не вернулся из тайги. На столе, сколоченном из горбылей, лежала записка:
"Сварите что-нибудь поесть. Продукты в погребке. Я буду часов в семь. Отец".
- Наверное, с утра ушёл. Ишь как выстыло. - Мишка дохнул, изо рта у него вылетел парок. - Тащи еду, а я пока печку растоплю.
Таёжка вышла наружу. За бором садилось большое красное солнце, и бор стоял, весь облитый его сиянием. Вершины дальних гольцов проступали чётко и резко, будто нарисованные. Тишина кругом стояла такая, что слышно было, как с окрестных сосен, вздыхая, сползает снег.
"Заколдованный лес, - подумала Таёжка. - Вот-вот на тропу выйдет Снежный Король и скажет: "Загадывай желание, и я исполню его". А мне ничего не надо. Только чтобы скорее приехала мама".
По скользким ступенькам она спустилась к погребку и толкнула обледеневшую дверь.
"Не трогай… Сплю-ю", - прохрипела дверь.
- Я быстро, - сказала Таёжка виновато и, пугаясь, вошла в полутёмный погребок.
В корзине, выстланной соломой, она нашла двух куропаток. Куропатки промёрзли и стукались друг о друга, как деревянные.
В избушке уже топилась печь.
- Ощипывать будешь ты, ладно? - Таёжка подала Мишке куропаток. - Я боюсь.
Мишка буркнул что-то насчёт бабских нервов, взял куропаток, нож и вышел. Таёжка поставила на печку ведро со снегом и посыпала сверху солью, чтобы быстрее таяло.
Через полчаса стало тепло. От ведра поднимался вкусный мясной дух. Таёжка едва поспевала сглатывать слюнки. Печка раскалилась, по бокам её забегали тёмно-красные искры. Отблеск огня лежал на Мишкином лице, и оно тоже было красным.
- Ты сейчас как индеец, - сказала Таёжка. - Только волосы белые.
Мишка посмотрел на неё и фыркнул:
- А ты Золушка. Вон весь нос в саже.
На дворе заскрипели шаги, и в зимовье в клубах молочного пара вошли Василий Петрович и Семён Прокофьич Каринцев, директор леспромхоза. В избушке сразу стало тесно, запахло полушубками и табаком.
- Привет тебе, мой скит убогий! - сказал Василий Петрович, снимая патронташ и раздеваясь, - О-о, суп по-царски, с куропатками! А, Прокофьич?
Каринцев потянул воздух носом и зажмурился.
- Картошку, вермишель клали? - спросил Василий Петрович, подсаживаясь к огню.
- Всё в порядке, - сказал Мишка. - Только меня из школы выгнали. До понедельника.
- Весьма похвально. А с чего ты вдруг разоткровенничался?
- Как - с чего? Вы меня на воспитание возьмете. В тайгу. Я вот и ружьё прихватил.
- Нет, брат, зимняя тайга не для пацанов. Летом - другое дело. Всегда будем рады.
- До лета ещё семь раз помрёшь, - пробормотал Мишка.
- Ничего. Доживёшь как-нибудь.
Василий Петрович зачерпнул ложкой из ведра и объявил, что суп готов.
После ужина Семён Прокофьич, молчавший до сих пор, сказал:
- Приказ-то не отменили. Что делать станем, Петрович?
- Придётся ехать в край. Временщики чёртовы! Вырубить такой массив кедра - это уже не головотяпство, а вредительство!
- А почему его нельзя вырубать? - спросила Таёжка.
- Ну-ка, Михаил, лесной человек, разобъясни ей, - сказал директор, поглядывая на Мишку.
Мишка пожал плечами.
- Тут и дитю ясно. Кедр - самое дорогое дерево в тайге. Хвойная мука для скота - раз. - Мишка загнул палец. - Кедровое масло - два. Халву и начинку для конфет делают - три. Из древесины всякие там шкафы, которых моль боится, - это уже четыре. Камфара, спирт, канифоль… Ну и всё, кажись, Василий Петрович?
Василий Петрович засмеялся:
- Видишь, Таёжка, целая лекция. Но и это не всё. Кедр - золотое дно. От него не остаётся никаких отходов. Из опилок получают эфирные масла, даже скорлупа не пропадает.
Тут удивился даже Мишка:
- Ну уж, скорлупа?
- Точно, брат. Из неё делают такую штуку - фурфурол называется. Он идёт на приготовление пластмасс. А карандаши, которыми вы пишете, а целебные бальзамы из живицы! Тут уж Михаилу придётся разуваться: на руках-то пальцев не хватит. И вот такое богатство мы не бережём!
- Морду за это бить надо! - мрачно сказал Мишка.
- Бить морду - не метод, - покачал головой Василий Петрович. - Надо доказать словом и делом. И мы докажем, даже если придётся дойти до Москвы.
"И дойдёт, - подумал Мишка, глядя в лицо Василия Петровича. - Куда хочешь дойдёт, не поступится".
- Ну, мужики, я по-стариковски, на покой, - сказал директор. - Поясницу чтой-то ломит, не завьюжило бы завтра.
- А мы вот сейчас выйдем да посмотрим. - Василий Петрович поднялся. - Кто со мной перед сном прогуляться?
Вышли все, кроме Семёна Прокофьича.
Небо было чистое и походило на глубокое озеро, в котором плавали и зеленовато светились острые льдинки - звёзды. Под ногами звёзд было ещё больше: серебряных, чутких и певучих.
Но ярче всех горела над бором большая светлая звезда. Когда Таёжка сощуривала глаза, от звезды расходился колючий голубой веер.
- Это Вега, - сказал Василий Петрович. - Она и вправду такая, как рассказывал Караган.
- А кто этот Караган? - спросила Таёжка.
- Караган - один старый енисейский киргиз. Красивый и мудрый человек. Я гостил у него два дня. И он рассказал мне легенду о Веге.
Когда-то в верховьях Енисея жило храброе свободолюбивое племя Таёжных Охотников. Законы у племени были справедливые и беспощадные. Больше всех человеческих слабостей презиралась трусость. Воина, бежавшего с поля брани, казнил собственный брат. Ещё страшнее была кара за воровство. Вору отрубали голову и вешали на шею отцу или матери. Так старики ходили до самой смерти, и всё племя знало: вот идут люди, родившие вора…
Однажды хлынули на землю Охотников полчища монголов.
Они пришли зимой, и была их такая несметная сила, что лёд на реках не выдерживал тяжести идущей орды.
Племя Охотников было малочисленно. Оно не могло выстоять против огромного войска завоевателей. С боями Охотники уходили всё дальше на Север, гибли в болотах и нехоженой тайге.
И вот осталось всего несколько сотен гордых воинов. Но военачальник решил уничтожить и эту горстку.
В руки монголов попал молодой Охотник, разведчик Артай.
"Веди нас к своим сородичам, - сказал ему военачальник монголов. - И мы сделаем тебя наместником этого богатого края".
И Артай повёл завоевателей. Он вёл их через глухие топи, через быстрые горные реки, вспоившие его своей водой, через родную тайгу, вскормившую его. Всё дальше и дальше в лесную глухомань забирались монголы.
Однажды вечером, на ночлеге, Артай сказал военачальнику:
"Остался один переход до лагеря Охотников. Завтра мы будем там. А сейчас я хочу помолиться своему богу".
"Молись", - сказал военачальник.
И Артай ушёл на вершину гольца.
Ночью на гольце вспыхнул огромный костёр. Казалось, он охватил полнеба.
"Охотник зажёг светильник своему богу", - решили монголы.
К полуночи костёр погас, но Артай не возвращался. Тогда военачальник послал воинов на вершину. Но воины нашли там только пепелище да обугленные кости Охотника. Артай завёл их в таёжные дебри и убил себя, чтобы не даться в руки врагам.
В гневе военачальник приказал развеять останки Охотника. И когда монголы принялись ворошить пепелище, из него вдруг взлетело раскалённое сердце Охотника. На глазах изумлённых монголов оно поднималось всё выше и выше, пока не превратилось в яркую голубую звезду - Сердце Артая…
- Красивая сказка, только очень грустная, - сказала Таёжка и задумалась. - Я почему-то вспомнила о Данко. Ты мне читал, помнишь? И ещё о Сусанине. Отчего это? Ведь старый Караган ничего не слыхал о них, правда?
- Правда, - не сразу отозвался Василий Петрович. - Я рассказал Карагану легенду о Данко.
- И что же он?
- Он сказал мне: "Артай и Данко похожи, как братья. Потому что они родственной, солнечной крови. А солнце для всех одно".
Сколько признаков равенства?
Заявившись домой, Мишка прикинулся больным. В коровнике он предварительно накурился самосаду и поэтому кашлял очень натурально. Комедия разыгрывалась для отца, которого Мишка побаивался.
Отец работал в леспромхозе и вот-вот должен был нагрянуть домой из дальнего рейса.
Таёжка довела Мишку до дома, рассказала матери, какой он больной, несчастный, и уехала в Озёрск.
Мишка затосковал. От нечего делать он взялся за историю, по которой его собирались спросить со дня на день. На этот счёт у Мишки был особый нюх, поэтому все предметы он учил по очереди.
Материал попался интересный: поход крестоносцев и Чингисхан. Читая про битву у реки Калка, Мишка сокрушённо думал о поражении русского войска.
"Тоже мне несметное полчище… Жалких сто тысяч. Мне бы тогда три "максима", я бы этим завоевателям показал…"
Он представил себе, как лежит за пулемётом и на него с диким визгом мчится татарская конница… Всё страшнее и ближе гудит земля под копытами косматых степных коней, всё громче завывание всадников, всё ослепительнее сабельный ливень, - и вдруг в сумятицу звуков врывается захлебистый лай Мишкиного пулемёта. Летят через голову наездники и кони, и через минуту вся лава в панике поворачивает назад. А вслед за нею полукольцом несётся русская конница, и мечи её победно сверкают на солнце!..
…Вернувшись в школу, истории Мишка не боялся. Но чутьё на этот раз его подвело. Был урок геометрии. Мишка сидел спокойный и умиротворённый, потому что вызывали его совсем недавно. И, когда Сим Саныч спросил, кто может рассказать о признаках равенства прямоугольных треугольников, Мишка вместе со всеми машинально поднял руку. Он смотрел на учителя беззаботным и честным взглядом первого ученика.
- Ну что ж, - сказал вдруг Сим Саныч, - иди, Терёхин.
Мишка поспешно спрятал руку, но было уже поздно.
- Горю, как швед, - успел он шепнуть Таёжке.
Она поняла и тут же принялась строчить шпаргалку. Сим Саныч занялся устным опросом. Чтобы выиграть время, Мишка решил применить испытанное средство, которое постоянно носил в бездонных карманах своих штанов: он намазал мел вазелином.
- Не пишет, - выждав, сообщил Мишка и для убедительности поскрёб мелом доску.
- Можно, я сбегаю за другим? - предложила Таёжка, скатывая в руке бумагу.
Сим Саныч кивнул и продолжал опрос. Проходя к двери, Таёжка незаметно сунула Мишке спасительную шпаргалку.
Когда она вернулась с мелом, Сим Саныч сказал:
- Терёхин, положи шпаргалку на стол.
Мишка опешил, ведь Сим Саныч стоял к нему спиной и ничего не мог видеть.
- Пожалуйста, - обиделся Мишка. - Я и без неё сумею.
- Посмотрим, - засмеялся Сим Саныч. - Сколько признаков равенства?
- Четыре.
- Так. Перечисли.
Терять Мишке было нечего, и он ответил:
- Первый, второй, третий и четвёртый.
- Угу, - сказал Сим Саныч. - Давай дневник. И Забелина тоже. А потом потолкуем.
Через минуту в дневниках Мишки и Таёжки появились красивые единицы.
После уроков Сим Саныч позвал Мишку в учительскую. Вслед за ними поплелась и Таёжка. В учительской никого не было.
- Вот что, Терёхин, - начал Сим Саныч. - Запомни: шутки бывают уместные и неуместные. Неуместные шутки смахивают на хулиганство.
- Ну какой же он хулиган? - вступилась за товарища Таёжка.
- Да? - спросил Сим Саныч. - А рисунок, а снегирь, а очки? Забыли?
Нет, они ничего не забыли, в том числе и случай с очками. Месяц назад был медицинский осмотр, и доктор прописал двум девчонкам носить очки. Через три дня весь 6-й "В" явился на урок ботаники в очках. Кому не удалось найти обычные, тот купил себе в аптеке противосолнечные. А Курочка-Ряба раздобыл даже пенсне с одним стеклом и примотал его за ухо куском шпагата.
Весь класс, за исключением двух человек, сидел как в тумане, и урок, конечно, был сорван.
- Анатолий Сергеич хотел тогда увольняться, - продолжал Сим Саныч. - А уволить надо было Терёхина. Никто не просит тебя быть ангелом, но я тебе вот что скажу: не сбивай ребят с панталыку. Иначе…
Классный руководитель посмотрел на Мишку в упор. И Мишке стало не по себе под этим колючим, холодным взглядом.
Сим Саныч и раньше отчитывал Мишку. Но тогда всё было по-другому. Тогда в глазах учителя, где-то в их глубине, таилась добрая и чуть насмешливая улыбка. Сейчас улыбки не было, и серые глаза учителя потемнели от гнева.
- Можешь идти, Терёхин.
Мишка потоптался на месте, хотел что-то сказать, но махнул рукой и вышел, опустив голову.
Таёжка догнала его в коридоре:
- Миш!
- Отстань!
- Но при чём тут я?
- Уйди, говорю!
Таёжка остановилась и беспомощно посмотрела Мишке вслед.
Не зная, куда себя девать, Мишка долго бродил по улицам городка. На сердце у него было погано. То и дело вспоминался неприязненный тон, каким говорил с ним классный руководитель. Если бы Сим Саныч знал, как к нему относится Мишка, то никогда не стал бы смотреть на него такими злыми глазами.
Да и что особенного случилось? Ну, не выучил геометрию, эка важность! И почему он, Мишка, сбивает ребят с панталыку? Что они, бараны? Своего ума нет?
Потом Мишка вспомнил о Таёжке и пожалел, что обошёлся с нею так грубо. Действительно, она-то при чём?
По дороге в интернат Мишка столкнулся с Сим Санычем. Сим Саныч прошёл мимо и даже не взглянул на Мишку.
Ледоход
Ночью двенадцатого мая Озёрск был разбужен оглушительным треском: проснулась река. Минуту спустя раздался мерный, неудержимо нарастающий рёв, будто у реки затрубило тысячеголовое стадо сохатых. Это накатывался с верховьев вал полой воды.
Над городком забился серый волокнистый туман. Ближе к реке он густел, сбиваясь в подвижные языки; последний гнилой снежок обмяк и расползался по берегу тусклыми лужицами.
Утром весь Озёрск от мала до велика высыпал к реке. Вода расшатывала непомерную толщу льдин, ставила их на дыбы и с маху швыряла друг на друга. Льдины стонали, рассыпались колючими иглами, в которых всеми цветами радуги играло блёклое солнце. Солнце ещё только входило в силу, разгоняя тёмно-сизые, с белым оперением тучи. Они сваливались за рекой в тёмные лесистые пади.
Таёжка и Мишка стояли рядом с Василием Петровичем и жадно глядели на реку, глотая стылый, насыщенный водой воздух. Таёжка видела ледоход впервые и сейчас ненасытно впитывала в себя эту бесшабашную русскую красоту. Кроша и подминая друг друга, льды пролетали мимо. Казалось, что в спешке и тесноте они дышат хрипло, как затравленные белые звери.
Река несла на своём хребте куски дороги, вкривь и вкось разбросанные от берега до берега. Где-то вверху по реке, на заторе, льды бухали далёкими пушечными выстрелами. А у берега старухи умывали ребятишек и давали им с ладони глотнуть мутной вешней воды. Таёжка от отца знала про этот обычай: напои малыша во время ледохода - и до самой старости, до седых волос будет бурлить в нём молодая сила сибирского половодья.
В улюлюканье воды, в шуршание льдов вплеталась негромкая скороговорка старухи, стоявшей неподалёку с четырёхлетним внуком:
- Под светлым месяцем, под ходячими облаками, сквозь леса дремучие идёт-гудит вода полая, зорями перепоясывается, звёздами застёгивается. Окроплю тебя той живой водой, не старела, не стыла чтобы алая кровь. Будь прям, как солнца лучи, силы-смелости у реки возьми!..
- Силы-смелости у реки возьми, - шёпотом повторила Таёжка.
С реки налетал ветер, обдавая лицо студёными брызгами. Было очень холодно, и Таёжка прятала в рукава озябшие, красные руки.
- Ну, хватит, пойдём, - сказал Василий Петрович. - А то ещё простудитесь, чего доброго.
Они направились к школе. Дорогой Таёжка несколько раз оглядывалась на реку, и ей всё казалось, что она видела какой-то удивительный сон.
С улыбкой она вдруг вспоминала строгое и нелепое предупреждение, наклеенное на набережной Яузы: "По льду реку не переходить. За нарушение штраф 25 руб.". По тамошнему льду могла бы перейти разве кошка, да и то для этого ей пришлось бы спускаться по верёвке с набережной двухметровой высоты…
Возле школы, на просохшем пустыре, шла игра в бабки.
- Ну, я зайду к директору, - сказал Василий Петрович.
Мишка кивнул, нащупывая в кармане биток - крупную бабку, налитую свинцом. Вразвалку подошёл к играющим.
- Возьмёте? - спросил он и, не дожидаясь ответа, поставил на кон три бабки.
Кон били с пятнадцати шагов. Таёжка стала в сторонке и наблюдала за игрой. Когда подошла Мишкина очередь, на кону осталось семь бабок.
Мишка покачал на руке биток и, не целясь, размахнулся. Тяжёлый биток просвистел в воздухе и врезался в кон. Бабки подпрыгнули и разлетелись в разные стороны.
- По целой, - сказал Мишка. - Ставьте.
Игроки поставили новый кон. В случае промаха Мишка один должен был оплатить его. Шеи игроков вытянулись. Мишка не спеша подошёл к черте и с минуту стоял, напружинив ноги, словно готовясь к прыжку. Снова просвистел биток. Из кона, как зубы из челюсти, полетели бабки. Устояла только одна, справа - толстая и приземистая.
- Бью, - сказал Мишка.
Игроки злорадно переглянулись - тут-то уж риск ни к чему, всё равно промахнётся. Но их надежды не оправдались: бабка крякнула и с размаху шлёпнулась в лужу.
Через минуту Мишка обчистил всех до последнего битка. Сгребая бабки, сказал:
- Мазилы! Учитесь, пока жив! Поняли?
У игроков были такие постные физиономии, что Мишка решил проявить великодушие. Кроме того, ему хотелось покрасоваться перед Таёжкой.