Так как глаза у Вани слипались, я взял ребенка на руки и в сопровождении Евгении отнес в его спальню – на втором этаже.
Уложив мальчика, мы вышли и Евгения молча открыла дверь соседней комнаты.
Это была игровая. Видели детские комнаты в голливудских фильмах, ну, те, где полно игрушек, стоят роботы в полный человеческий рост, к потолку подвешены огромные ракеты и самолеты, и все такое прочее?
Тогда я умолкаю – все это было в наличии и здесь.
Да, забыл упомянуть. Перед тем, как заснуть, мальчик достал из-под подушки какую-то фотографию, поцеловал ее и засунул обратно. Кажется, я догадался, кто был изображен на этом фото.
А потом была душевая, завершилось же все чаепитием в столовой.
– Ну, что, Женя, давайте объяснимся, – сказал я, видя, что девушка старательно пытается не смотреть мне в глаза, отводя взор в сторону, – а то ситуация получается какая-то глупая. На фотографии у Вани в спальне – отец мальчика, верно? Мы что, так схожи с ним?
Она кивнула.
– Он, конечно, моложе, но Ване было три года, когда он исчез. Поэтому внешне папа для него – вы, да и я, признаться, когда он закричал первый раз "Папа!" чуть было не приняла вас за Леню.
Я решительно допил чай, со стуком поставил чашку в блюдце, и сказал:
– Вот что, Женя! Давайте все по-порядку.
Испуг из ее глаз так и не прошел, но она все-таки собралась с силами и вскоре я знал все.
Евгения вышла замуж рано – ей было всего девятнадцать, жила она с родителями, только-только поступила в художественное училище, где и влюбилась в одного из преподавателей – художника с претензиями гения, живущего в собственной студии на окраине Москвы и здесь же творящего свои шедевры.
Брак был, как сейчас принято говорить, гражданским, Евгения вышла замуж втайне от родителей и брата – просто однажды собрала вещи и исчезла. Естественно, ее нашли, но к тому времени молодая здоровая девушка уже была беременной, так что что-то отыгрывать обратно было поздно.
Сорокалетнему лавеласу-интеллектуалу ее брат начистил лицо – на том все и кончилось. А через год его сестра родила сына. И с этого начались проблемы.
Муж Леонид против постельных утех не возражал, а вот ребенок ему мешал. Сначала тем, что кричал, потом принялся ползать везде, даже там, где не надо – ну что было взять с Ванечки – дите!
Когда же в трехлетнем возрасте однажды Ваня, наверное, решив пойти по стопам любимого папы (нужно сказать, что Ваня действительно очень любил отца) – а может быть, решив папе помочь – воспользовался красками и кистями и в отсутствие Леонида и Евгении, которые вышли на полчаса в ближайший магазин, взял – и дорисовал начатую папой неделей ранее картину, разъяренный гениальный художник-авангардист просто выбросил мать и ребенка на улицу, крича:
– Это был мой шедевр! Вы – просто насекомые, вас давить надо!
И никогда не пустил обратно.
Здесь, (каюсь!) я почему-то подумал, что коль папа – художник-авангардист, то что там на его картине мог испортить трехлетний ребенок, слегка поводив кистью по начатому холсту?
По моему мнению, Ванечка просто не мог испортить картину авангардистского толка… Не имел физической возможности.
Через неделю брат Евгении Юрий приехал в студию за вещами, которые перевез в эту новую, купленную ранее им для сестры с мужем квартиру.
Сестра так и осталась здесь с Ваней, училище, не закончив обучение, бросила, а Леонид в ее жизни больше никогда не появлялся. А вскоре исчез из училища, из своей студии, да и вообще из Москвы.
Юрий как-то обмолвился при сестре, что навел справки и узнал, что Леонид уехал в США.
Ванечка же с тех пор стал ложиться спать только с фотографией отца под полушкой. Стал дерзить, не слушаться, требовать папу.
Например, наотрез отказался учиться читать – до сих пор он делал вид, что даже не знает букв алфавита. Впрочем, может, и действительно не знал. По крайней мере – всего алфавита.
Через год, в университете, в который она поступила учиться, Евгения познакомилась и вскоре близко сошлась со своим сверстником-студентом. Они стали жить вместе, Ваня, правда, его не признавал, словно чувствовал в дяде Вове некую гнильцу.
И действительно – студент оказался алкоголиком, начинающим наркоманом и вдобавок принялся распускать руки – нет-нет, да и ударит Евгению…
Однажды, придя пьяным, Владимир забыл запереть за собой входную дверь. Сразу, что называется – сходу, он принялся поучать Евгению, потом ударил ее по лицу, не заметив, что сзади стоял брат Евгении Юрий, неслышно вошедший следом. Юрий схваил студента за шиворот, выволок за собой наружу, и вот уже неделю дебошир не появлялся ни у Евгении дома, ни на занятиях в университете.
А вчера… Тут глаза девушки вновь налились ужасом, она сжала ладонями щеки и затрясла головой. Вчера в университете во время учебного спиритического сеанса кто-то шутки ради вызвал дух товарища, и голос Володи сказал, что его убила Евгения с братом…
После этого она побоялась ночевать дома, и вместе с Ванечкой поехала к подруге.
От нее-то они и возвращались сегодня утром… Как говорили раньше, в полном смятении чувств. Поэтому чуть не попали под машину…
Весь этот сумбурный рассказ, честно говоря, не сразу уложился у меня в голове. Ну, уехал муж, бросил сожитель, что-то там произошло на каком-то сеансе – откуда такая резкая реакция, этот страх, этот ужас на лице?
– Вот что! – сказал я. – Идите-ка вы к Ване, ложитесь к нему и постарайтесь заснуть! Дайте мне ключи – я схожу в магазин, на ближайший рынок, куплю продукты и приготовлю еду – я ведь заметил, что у вас в холодильнике шаром покати!
"И нужно зайти к моему братцу, сказать, где я нахожусь…" – подумал я, спускаясь в лифте. Надо же было освоить технику!
Я уже понимал, что крупно вляпался. Об этом мне прямо-таки вопило мое милицейское чутье.
Почему милицейское? Можно и рассказать.
Я узнал у охранника внизу, где ближайший рынок, заодно мы познакомились и я сообщил, что по всей вероятности, какое-то время буду гостить в третьей квартире.
Не спеша вышагивая по чистеньким тротуарам, я принялся вспоминать период жизни, связанный с милицией.
Глава 2-я
Все началось году эдак в 85-86-ом, когда во время очередного отдыха нас, сослуживцев, оказалось в санатории одновременно несколько человек. Молодые мужики, на отдыхе – естественно, мы частенько вечерами после ужина собирались в одном из номеров посидеть за бутылочкой и поболтать о разных разностях.
И как-то зашел среди нас разговор о неизбежно приближающейся пенсии и о том, кто чем будет заниматься после выхода на оную.
Нужно сказать, что кроме привилегии получать большую пенсию и умереть в раннем возрасте, нам предоставлялись нешуточные льготы – в частности, работать на любой работе – лишь бы пройти медкомиссию. Пенсия, естественно, сохранялась при этом полностью.
Вот я возьми – и сболтни, что, наверное, пойду работать в милицию. Ну, а что, отец-то у меня – юрист, прокурор, так что мне сам бог велел…
Ну, меня тут же подняли на смех – мол, работу нужно искать спокойную, не для заработка или там "для души", а только чтоб время занять. Ну, как можно после 35 лет вдруг оказаться дома, на пенсии, без дела…
При этом материально обеспеченным вполне.
Мы уже подвыпили слегка (сильно мы никогда не напивались – у нас ведь вообще-то был особый режим, тем более – в спецсанатории), так что разгорячились. И я пообещал, что пойду работать даже не в милицию, а в КГБ! Вот так вот!
Вообще-то по характеру я всегда был, что называется, мужиком упертым. Если сказал что, если дал слово себе или кому-то – умру, но добьюсь своего!
И в КГБ я бы точно работал! Но оформляя в конце 80-х годов бумаги для поступления на работу в органы госбезопасности (документами для оформления пенсии мы вообще не занимались – за нас это делали чиновники Минсредмаша) я как раз закончил работу над статьей, которую направил в журнал "Коммунист". Начал я работать над ней в свободное время еще до прихода к власти Горбачева, когда задумался – почему в моей стране все идет не так, как надо?
Ну, стал заметки делать для себя, прислушиваться, что люди говорят на улицах… Ведь уже с конца 70-х годов прошлого века несуразности нашей жизни просто резали глаза любому умному человеку. Однако на партсобраниях мы с идиотским упорством продолжали дружно выражать уверенность в неизбежном построении нами коммунистического общества.
Напомню тому, кто не знает, что это за общество – это когда любой может работать или не работать, а откуда-то всем будут сыпаться немыслимые блага. Как из волшебного рога изобилия.
В общем-то, ничего особо крамольного в статье не было, я просто доказал, что Маркс и Ленин ошибались, что социализм – это и есть закономерная форма общественно-экономического устройства, что его (социализм то есть) нужно беречь и укреплять всеми силами, а не пытаться строить какой-то мифический коммунизм…
В статье было несколько конкретных предложений, как укрепить наше общественно-экономическое устройство – кстати, теперь, по прошествии многих лет, я знаю, что именно в направлении моих мыслей действовали руководители Китая, и сумели поэтому сохранить свое социалистическое общество и государство… Вот только в последнем абзаце статьи я, ссылаясь на соответствующий пункт Устава нашей коммунистической партии, потребовал организовать и провести в СССР о б щ е п а р т и й н у ю дискуссию по проблемам, которые я осветил в статье.
Именно поэтому осенью 1988 года я послал статью не только в журнал, но и Генсекретарю компартии Горбачеву – ведь требовал я проведения ни много ни мало общепартийной дискуссии, ну, не журнал же должен заниматься подобной глобальности вопросом!
В результате через два месяца, во время которых я, кроме обычной работы, занимался оформлением послепенсионной службы в КГБ, меня однажды вызвали в партком нашего комбината и провели со мной беседу. Кроме директора комбината и председателя парткома в кабинете присутствовали представители нашего министерства, инструктор ЦК компартии, курирующий нашу отрасль и некий человек в форме генерала милиции.
Собственно, беседы, как таковой, не получилось.
Инструктор Центрального комитета КПСС (так называлась компартия) поблагодарил меня за статью, сказал, что Михаил Сергеевич Горбачев мою статью прочитал, что от идеи построения коммунизма, в общем, принято решение отказаться, так что необходимость в общепартийной дискуссии отпала, а мои конкретные предложения, содержащиеся в статье, будут рассмотрены в рабочем порядке.
Затем слово забрал себе начальник отдела нашего министерства, который сообщил, что меня решили досрочно вывести на пенсию и вручил мне пенсионное удостоверение и Почетную грамоту Министра.
Затем встал генерал милиции, оказавшийся начальником учебного управления МВД, который торжественно вручил мне направление на учебу на спецкурсы МВД в Москве.
Я не успел и слова вымолвить, как все повставали с мест, задвигали стульями, а меня подхватил под локоток инструктор ЦК и отведя в сторону, шепотком поведал, что в КГБ мне – ну, никак нельзя, все-таки моя статья, если подходить строго, направлена на ревизию марксизма (вот так, ни много-ни мало!), а органы безопасности – это органы партии…
А в милиции я буду работать после окончания курсов в особой инспекции Алтайского краевого управления милиции (сейчас это подразделение милиции называется управлением собственной безопасности – УСБ) и заниматься буду расследованием злоупотреблений по службе работников внутренних дел.
Спорить я не стал, и правильно сделал. Теперь-то я знаю, что если бы я не работал на режимном заводе, не входил в особый список правительства, то после своей статьи меня бы исключили из партии, "ушли" с занимаемой должности и я разделил бы судьбу диссидентов – либо психушка, либо долгие годы прозябания изгоем общества с работой дворником или истопником котельной…
В свой отдел на службу в краевое УВД я вышел в 89-м, поработал несколько лет и уволился – в обстановке всеобщей коррупции, разгула криминала, вседозволенности и всевластия адвокатуры работать в милиции я не смог.
Но полученные на курсах Академии МВД навыки и опыт работы в особой инспекции если и не сделали из меня высококлассного профессионала, то все-таки кое-чему научили.
Так что некий запашок от ситуации, в которую я угодил как-то невзначай, я ощущал явственно. Я никак не мог понять, почему, но определенно чувствовал его. И он мне сильно не нравился…
Тем временем я дошел до дома, где жил мой родственник, и он оказался на месте – не успел уйти на работу. Я прямо с порога сказал ему, чтобы он не беспокоился, я задержусь в Москве на пару дней, жить буду не у него, и тут же ушел, забрав свою сумку с вещами и пообещав ежедневно отзваниваться по телефону.
После посещения рынка и магазинов я запасся продуктами и уже на такси вернулся к знакомому дому с дверьми из темного полированного стекла – пакеты оказались трудноподъемными, и я не рискнул возвращаться назад пешком.
В вестибюле у окошечка будки охранника стояла представительного вида дама средних лет, одетая броско и дорого, в шикарной широкополой шляпе, и о чем-то говорила с Иваном Ивановичем.
Завидев меня, она повернулась в мою сторону, всплеснула руками и сказала:
– Ну, как же вы все донесете один? Давайте-ка я помогу!
Она как-то ловко выхватила у меня один из пакетов, и я не успел и слова сказать, как мы уже оказались заключеннными в кабину лифта, а через минуту – возле двери с цифрой "3" на ней.
На этом все не кончилось. Я открыл ключами дверь, она помогла занести пакеты, и только теперь представилась:
– Аделаида Гертрудовна Шацкая, актриса и ваша соседка. Играю на сцене у Армена Джигарханяна.
Мимо театра Джигарханяна я совсем недавно проходил – он располагался в одном из переулков неподалеку от дома моего брата.
– Виктор… – сказал я, принимая надушенную ладошку и прикасаясь к ней губами. – Пенсионер из Барнаула.
– Как интересно… – протянула томным голосом Аделаида Гертрудовна. – Я живу во второй квартире – это здесь, на противоположной стороне площадки…
– Я уже разобрался, где это… – пробормотал я, – и…
Но мне не дали докончить мысль.
– И я приглашаю вас прямо сейчас на чашку чая. Это же безумно интересно – в вашем возрасте – и на пенсии, я думала, только артисты цирка, балетные, певицы уходят на пенсию в вашем возрасте. А вы, похоже, не из их числа. Вы обязаны мне все рассказать, все-все!
Она ворковала приятным голоском, она увлекала меня под локоток, она буквально обволакивала меня своим обаянием и тонким запахом духов, и я сам не мог понять, как оказался сидящем в помещении уютной кухни ее квартиры, за столом, на котором стоял электрический самовар, на блюде – торт, а перед нами исходили ароматным паром чашки с чаем.
– Ну-у… – тоном любознательной кумушки протянула актриса Шацкая. – Кто же вы? И как попали в э т у квартиру?
Она как-то лишь слегка уловимо выделила слово "эту", и меня вдруг осенило – вот он, мой шанс получить информацию! Ситуацию нужно ведь было как-то прояснять, а с помощью Евгении это мне уже представлялось сделать весьма проблематичным.
Дама же, с горящими от любопытства глазами сидящая передо мной, наверняка могла снабдить любого информацией, причем даже – с избытком. Ибо сама не могла не являться кладезем ее.
И я, сознательно потянув время, отхлебнул чая, положил себе на блюдце кусочек торта, ложечкой отщипнул кусочек и проглотил его, закатив глаза от удовольствия.
– Да вот даже и не знаю, с чего начать, – протянул я, вновь отхлебывая из чашки.
Глава 3-я
Если вы хотите разговорить человека – говорите с ним о том, что его живо интересует. Тогда, утратив осторожность, ваш собеседник обязательно скажет вам все то, что вы хотите от него услышать.
Это первое правило получения информации при работе с очевидцами и свидетелями.
Но тут был не совсем обычный случай – по глазам Аделаиды Гертрудовны я видел – ее интересовало в с е. В артистических кругах это было обычным явлением – вынужденные чуть ли не ежедневно перевоплощаться на сцене, то есть принимать облик то одного героя, то другого, артисты просто не могут не изучать жизнь других людей, примеривать ее на себя, а так как своими открытиями они постоянно делятся друг с другом, ибо нуждаются в аплодисментах себе по любому поводу (еще одна особенность профессии), то не могут не становиться с возрастом сплетниками.
По крайней мере – значительная часть их.
Поэтому в общении с ними нужна прежде всего искренность. В силу профессионального лицедейства в актерском сознании искренность и актерская игра переплетаются, и в итоге мы не зря частенько говорим о них: "О, актеры! На сцене и в жизни они неподражаемы и одинаковы!"
И я рассказал Аделаиде Гертрудовне о себе все, что ее могло интересовать.
А именно: почему я, будучи столь молодым – уже пенсионер. И каким образом и по какой надобности оказался в Москве.
По первому пункту я, естественно, соврал. Сказал, что служил в полярной авиации и одним из последних, уже после развала СССР, получил в соответствии с союзными законами спецпенсию. Ну, а сейчас приискиваю себе работу, а пока есть время – решил вот съездить к друзьям детства на родину, в Азербайджан, а теперь возвращаюсь обратно.
И вот в этом пункте я в своем подробном рассказе не соврал ни слова.
Но – по порядку.
Однажды мне в голову пришла мысль попробовать разыскать друзей детства. Дело в том, что после рождения первые восемь лет я был единственным русским ребенком в среде азербайджанцев, лезгинов, грузин, которые в основном и составляли население Хачмаса. И странная особенность – трое моих друзей – двое наполовину грузин, наполовину азербайджанцев, их сестра и еще один – лезгин, в процессе роста и взросления (сначала ползания и гукания, затем беганья, лазания по деревьям и купания в речке) научились русскому языку настолько, что закончили впоследствии русскоязычные школы, институты и университеты, а вот я – я так и не научился азербайджанскому языку. Не говоря о грузинском или лезгинском.
Почему это произошло, я не знаю. Но после переезда в Сибирь в 1960 году я продолжал приезжать на все лето в Хачмас еще восемь лет – пока здесь оставались жить родители моей мамы.
Последний раз я был в Азербайджане в 1968 году, то есть сорок лет назад. И друзей своих с тех пор не видел – первое время мы переписывались, а после окончания мною высших инженерных курсов Минсредмаша наша переписка постепенно затухла. Я просто не знал, о чем писать – я уже говорил о степени секретности своей работы. А ребята… Ну, что, ребята – семьи, житейские будни, и главное – отсутствия личного общения – все это не могло не сказаться.
Мы постепенно забыли друг о друге.
И вот я вдруг решил своих друзей детства разыскать и встретиться со всеми хотя бы раз.
Вы поймите меня – все мои товарищи по работе и друзья умирали один за другим, все покоились на кладбище алтайского городка Славограда. Я еще вернусь к этому в другой раз, но теряя ежегодно и почти всегда – близких вам людей, хочется ведь не только терять, но и хотя бы иногда н а х о д и т ь!