Такое поведение лайки меня озадачило. Думаю: могла бы и порычать для порядка. Обнюхивает, как будто я телеграфный столб! Короче говоря, я решил проверить характер сибирских собак. Поднял камень, размахнулся и запустил его в лайку.
Лайка не простила мне вероломства. Она разорвала правую штанину и больно укусила за икру. Хорошо еще, что хозяин лайки выбежал из дому. Если бы не он, не видать бы вам этого дневника.
Я поблагодарил судьбу за то, что остался цел, и начал приводить себя в порядок. Ногу я перевязал носовым платком, а штанину заколол булавкой (на всякий случай я ношу булавку под козырьком кепки).
С трудом приковылял я к бараку. Отец уже давно поджидал меня.
- Пей скорее чай, - сказал он. - Сейчас поедем на Падун.
Стараюсь не хромать. К столу подхожу боком, как петух, который собирается драться. Отец хотя и не заметил разорванной штанины, но все же почувствовал, что творится что-то неладное.
- Ты почему шиворот-навыворот ходишь? - спросил он. - Что за новую моду взял!
У дверей барака загудела машина. Это избавило меня от нежелательных объяснений с отцом. Мы собрали свои вещи и пошли к выходу. Вещей у нас с отцом немного - чемодан и веревочная сетка с едой. Не тащить же нам в Сибирь кровати и столы. Говорят, на Падуне еще даже и домов нет, только походные солдатские палатки. По-моему, в палатке жить даже интереснее: не надо бегать взад и вперед на четвертый этаж или ждать, когда электромонтеры починят лифт.
Вначале я думал, что поеду в кабине, но там уже сидел какой-то усатый, с разбойничьей щетиной человек. Это был ученик шофера, или, как его называл сам шофер, "малый". Шофер обращался со своим учеником довольно бесцеремонно. Только и слышалось: "А ну, малый, посмотри на скаты", "А ну, крутни ручку", и так далее и тому подобное. Серьезных поручений шофер своему "малому" не давал. За всю дорогу "малый" ни разу не сидел за рулем.
Вместе с нами на Падун ехало много добровольцев. Больше всех мне понравился Аркадий Смирнов, черноглазый, широкоплечий паренек в матросской форменке и бескозырке. На полосатой гвардейской ленточке поблескивали золотом буквы: "Балтийский флот". Мы сразу же подружились с Аркадием. Он называл меня "братухой" и без конца повторял свою любимую поговорку: "Эх, рыба- салака!"
Хотя Аркадий был в Сибири тоже в первый раз, но уже кое-что знал об этих местах.
- Я, братуха, еще на корабле про эту Братскую ГЭС читал, - сказал он. - Сидишь в башне и думаешь: "Эх, рыба-салака, поехать бы туда!"
- Ты что на Братской ГЭС будешь делать? - спросил я.
- У меня специальность электрическая, - важно ответил Аркадий. - На корабле башенным электриком был.
- Так на Падуне же нет никаких башен. Это я только в Братске видел, деревянную…
- Ты, братуха, не чуди, - оборвал меня Аркадий. - Что заставят, то и буду делать. Я и трактористом могу, и экскаваторщиком.
Я хотел тоже рассказать Аркадию о своей жизни, но не успел. Шофер неожиданно остановил машину, вышел из кабины, оглядел нас.
- Держись крепче, - сказал он, - сейчас поедем по кишке.
В этой Сибири сплошные загадки. То собака виляет хвостом, а потом хватает за ногу, то вместо дороги какая- то кишка. Ну что ж, кишка так кишка. Поедем по кишке. Правда, кишка оказалась не совсем такой, как я представлял. Это была всего лишь узкая, извилистая дорога. Она то подходила к самой Ангаре, то вдруг взбегала на высокую, поросшую лесом гору. Справа и слева от кишки темнели поваленные бурей деревья и вывороченные пеньки.
Ехать по кишке было очень трудно. Машину бросало из стороны в сторону. Из радиатора, будто из самовара, вырывались горячие брызги и клубы белого пара. Мы держались друг за друга, чтобы не вылететь из машины вверх тормашками. Ничего себе поездочка: не только без ног - без печенок можно остаться.
Возле небольшой полянки шофер остановил машину. Он с грохотом отбросил крышку капота и вытер замасленной рукой потный лоб.
- А ну, малый, сбегай за водой, - сказал он, - в овражке ручей есть.
Звеня ведром, усатый "малый" отправился по воду, а мы повалились на высокую, густую траву. Вокруг цвели белые с золотыми сердечками ромашки. Мы уже отдохнули, шофер успел выкурить две папиросы, а "малого" все не было и не было.
- Та що вин, провалывся, чи що? - спрашивал сам себя шофер. - Застав дурня богу молытысь…
- А может, он заблудился, ваш малый? - сочувственно спросил отец.
- Це вполне може буть, - спокойно ответил шофер. - В том году пишов одыня дядько в тайгу, скраечку зайшов в неи та й не повернувся. Тилькы кисточкы через мисяц знайшлы. Вовки зъилы.
"Малого" все не было.
Шофер начал беспокоиться. Он достал из кабины ружье, бросил его через плечо и сказал:
- Пойду поищу.
Только он сказал "пойду поищу", в тайге послышался, треск сучьев и на поляну вышел "малый". Лицо у него было бледное, как мел, руки тряслись.
- А где ведро? - строго и с любопытством спросил шофер.
- Ава-ва-ва-ва… - ответил "малый".
Я не сдержался и захохотал. Уж очень смешно он говорил свое "ава-ва-ва". Мой смех, наверно, привел "малого" в чувство. Он недоверчиво и пугливо посмотрел на лесную чащу, откуда только что пришел, и вдруг совершенно отчетливо сказал:
- Медведь!
Я так и присел. Что будет дальше? Может, медведь уже мчится сюда! Страшный, всклокоченный, с раскрытой пастью…
Шофер быстро снял ружье с плеча и бросился в тайгу. Через несколько минут вдалеке один за другим раздались два выстрела.
Все с нетерпением ожидали охотника. Но пришел он с пустыми руками. Не только медведя не убил, но даже не нашел ведра, которое с испугу бросил "малый".
- Ушел, проклятый! - сказал шофер и недовольно полез в кабину.
Прошло еще часа полтора. Дорога побежала вниз. Справа показалась синяя полоска Ангары. Издалека послышался гул знаменитого Падуна. Серые валуны перегородили реку от правого до левого берега. Вода с ревом бросалась на камни, взлетала мелкими слепящими брызгами, пенилась, клокотала и вновь стремительно мчалась вниз. Над Падуном стоял легкий, прозрачный туман, сверкали крыльями чайки. И казалось - ничего больше, только суровый, загадочный Падун, лазурное небо да зеленая, уходящая в бесконечную даль полоска тайги.
Но так нам показалось только в первые минуты. На широкой каменистой гряде, там, куда не забегала быстрая ангарская волна, мы увидели вдруг серые палатки, автомашины, тракторы. А над всем этим, взнесенный в вышину, полыхал красный флаг.
Звеня и прыгая на ухабах, машина мчала нас к Падунскому порогу.
Глава восьмая
ПЛОТНИКИ - ВПЕРЕД! ГАРКУША. СТРАННЫЙ ПАРЕНЬ
Машина подкатила к большой, слинявшей на солнце палатке. Над входом в палатку висела фанерка с надписью: "Падунское строительно-монтажное управление". Рядом, возле невысокой корявой березки, стояла доска показателей. Доска была разграфлена, как тетрадка по арифметике. Внизу, там, где уже не было клеток, кто-то размашисто написал: "Степка прохвост". Кто такой Степка и почему он "прохвост", я, конечно, не знал.
Добровольцы, а вместе с ними и мы с отцом вошли в палатку. Справа и слева в этой похожей на одноэтажный дом палатке стояли кровати. Посередине, возле железной печки, - некрашеный стол. Из-за стола вышел невысокий коренастый человек в сапогах, галифе и белой запылившейся безрукавке.
- Здравствуйте, - сказал он. - Поздравляю с приездом. Моя фамилия Гаркуша.
У Гаркуши было широкое загорелое лицо и голубые смешливые глаза. Он весело оглядел свое новое войско, то есть нас, и спросил:
- Электрики есть?
Аркадий Смирнов быстро оправил форменку, вышел вперед и щелкнул каблуками:
- Так точно, есть электрики!
- Добре, - похвалил Гаркуша. - А машинисты подъемных кранов есть?
- Есть, есть! - отозвалось сразу два голоса.
Я с нетерпением ждал, когда он скажет. "А плотники есть? Добре". А что, если Гаркуше не нужны плотники и он покажет нам от ворот поворот, то есть скажет: "Убирайтесь откуда приехали!"
Но Гаркуша не забыл и о плотниках. Он сел за стол, повертел в руках длинный красный карандаш и вдруг тихо, как будто бы специально приберегал эти слова на закуску, спросил:
- А может, среди вас и плотники есть?
Теперь уже вышел вперед отец. Он так же, как и Аркадий, щелкнул каблуками и сказал:
- Я плотник восьмого разряда.
Вы бы только видели, что произошло с Гаркушей! Он выбежал из-за стола, взял отца за плечи и стал рассматривать его, как будто бы перед ним был не плотник, а какой-нибудь известный киноартист.
- Восьмого разряда? Та не может же быть!
Электрик, машинист и экскаваторщики смущенно
переглянулись. Гаркуша заметил это. Он приветливо улыбнулся добровольцам и сказал:
- Вы ж поймите, что делается: электрики и машинисты ну прямо как из мешка сыплются, а плотника ни одного, хоть караул кричи! А мне ж дома строить надо. Где я народ размещать буду?
Добровольцы уже хотели браться за чемоданы, но Гаркуша остановил их.
- Куда? - решительно сказал он. - Мне ж каждый человек позарез нужен. Мы из вас таких плотников сделаем, что только ахнете!
Эта история закончилась так: отца назначили бригадиром плотников, все остальные, кроме Аркадия, пошли к нему учениками. Башенный электрик Аркадий Смирнов был принят на Братскую ГЭС трактористом.
Небольшая заминка вышла с жильем. Когда Гаркуша сформировал бригаду плотников и рассказал отцу, с чего начинать, он обратил внимание и на меня.
- Твой? - спросил он отца.
- Мой.
- Н-да… Куда же я вас дену? В палатку поместить? Там целых двадцать человек; за ночь так накурят, что хоть святых выноси. А потом, между нами говоря, ругаются, проклятые. Никак не могу отучить.
Гаркуша задумчиво постучал пальцами по столу, а затем вновь улыбнулся и твердо сказал:
- Пошли к лоцману. По крайней мере, в избе жить будете.
Все вопросы Гаркуша решал быстро и легко. Видимо, никаких непреодолимых препятствий для него не существовало. Он стремительно поднялся, подхватил наш чемодан и, не оглядываясь, зашагал по тропинке к одинокой темной избе, склонившейся над самым берегом Ангары.
Остановились мы около высоких, срубленных из толстых бревен ворот. На одном бревне я сразу же увидел надпись, сделанную мелом: "Степка прохвост". На другом бревне, чуть пониже первого, была еще одна надпись: "Степка балбес". Во дворе этого довольно странного дома заливалась хриплым лаем собачонка.
Гаркуша ударил несколько раз кулаком по воротам. Звякнула щеколда. В воротах показался седой длинноволосый старик. Это, наверно, и был лоцман. Из-за спины лоцмана выглядывал мальчишка моих лет. Голова у него была гладко выбрита и отливала синим глянцем. Мальчишка вопросительно и с недоверием посмотрел на меня темными узкими глазами, а когда я улыбнулся и дружески показал ему язык, он отвернулся.
Лоцман повел нас в горницу - низкую, темноватую комнату с большим столом возле окна. Он усадил нас на скамейку, закурил и только тогда спросил:
- Чо, однако, пришли?
Сибиряки все время "чокают", то есть вместо "что" говорят "чо". Очень любят в этих местах слово "однако" и стараются влепить его даже туда, где оно совершенно не нужно.
- Так вот, - сказал Гаркуша, - постояльцев я тебе привел. Живите мирно, дружно. А мы в долгу не останемся. За квартиру оплата сполна.
Гаркуша даже не спросил лоцмана, нужны ему квартиранты или нет. Он сунул лоцману руку, подмигнул отцу и был таков. Мы остались в чужой избе с лоцманом и мальчишкой, который, видимо, даже и не думал вступать со мной в разговоры.
Когда Гаркуша ушел, лоцман оглядел нас, почесал в затылке, крякнул и сказал:
- Живите, однако. Не в Падун же вас выбрасывать.
Старик пригласил нас к столу, а сам засуетился у печки. Скоро перед нами появился чугунок с ухой, краюха темного хлеба и деревянные ложки с облезлыми цветами.
- Ешьте с устатку, - сказал лоцман.
Он наклонился и вытащил из-под скамейки четвертинку с водкой.
- Выпьем, однако? - спросил он отца.
Отец сказал, что не пьет. Лоцман похвалил, сообщил, что водка - это отрава, а затем налил стопочку, снисходительно посмотрел на нее и опрокинул в рот. Старик сразу повеселел. Поблескивая глазами, он стал расспрашивать о Москве, Иркутске и других городах, где нам довелось побывать. Лоцман прожил на свете уже семьдесят лет, но никуда дальше Братска не выезжал.
Мне надоело сидеть возле чугунка с ухой. Я слепил шарик из хлебного мякиша и стал катать по столу. Отец остановил мою руку и сказал:
- Иди с мальчиком во двор. Познакомьтесь.
Мы вышли во двор и стали друг перед другом как столбы. Полагалось бы, конечно, подать руки и заключить крепкий союз. Но мальчишка даже и не думал вынимать руки из карманов. Он хмуро смотрел себе под ноги и молчал. Волей-неволей первый шаг к сближению пришлось делать мне.
- Меня зовут Геннадий, - сказал я. - А тебя?
- Степка.
- Это о тебе на доске показателей и на заборе написано?
- Чо там, однако, написано? - строго спросил Степка.
- А ты разве не видел? Два раза написано "Степка прохвост", и один раз "Степка балбес".
Как ни странно, но Степка не обиделся на меня. Он даже улыбнулся и сказал:
- Это Комар написал. Мы с ним друзья.
- А где же он живет, этот твой… друг?
- В Осиповке, на той стороне Ангары. Он с матерью сюда приезжает.
- А что он тут делает? На заборах пишет?
Но Степка не принял моей шутки.
- Чо ему делать? Отец на Падуне на шофера учится, - серьезно ответил он.
- С усами?
- А ты откуда знаешь? - удивился Степка.
Я не стал рассказывать новому товарищу про усатого "малого" и случай с медведем. Лучше пока придержать язык за зубами.
- Тебя почему прохвостом дразнят? - спросил я.
- Я же тебе говорю - Комар выдумал.
- А на Падуне что делаешь?
- Как - что? - удивился Степка. - Рыбачу с дедом, дрова колю, в избе прибираю. У меня, кроме деда, никого нет. Ни отца, ни матери.
Степка ковырнул ногой землю, скосил на меня черный узкий глаз:
- А ты чего на Падун приехал?
- С отцом. Он у меня доброволец.
- Знаю, однако. Сам что делать будешь?
- Ничего… дневник писать буду.
- Это какой такой дневник?
- А такой, о своей жизни…
Степка посмотрел на меня как на сумасшедшего.
- Ты, однако, брось дурака валять! - сердито сказал он. - Дело говори.
- Я тебе говорю серьезно.
Степка недовольно оттопырил губу:
- Ты меня что, за дурака считаешь?
- Ни за кого я тебя не считаю! Я тебе по-дружески говорю.
- Ну ладно! Завтра ты у меня узнаешь, что такое "по-дружески"!
Степка отвернулся от меня и зашагал прочь.
- Куда же ты?
Степка не ответил. Он толкнул ногой дверь и скрылся в избе. .
Я подождал немного. Может, Степка все-таки выйдет, извинится за свою грубость?
Но Степка не появлялся.
Странный, непонятный парень!
Глава девятая
В РАБСТВЕ У СТЕПКИ. ПУРСЕЙ И ЖУРАВЛИНАЯ ГРУДЬ. НАДПИСИ НА СКАЛЕ
Утром кто-то сильно дернул меня за плечо. Я открыл глаза и увидел Степку. В руках у него был веник.
- Вставай избу подметать, - сурово и решительно сказал он.
Я поискал глазами отца. Но в комнате, кроме меня и Степки, никого не было.
- Вставай, а то дам по затылку, - пообещал Степка, Ну погоди же, я научу тебя, как разговаривать с добровольцем!
Я соскочил с кровати, но тут же рухнул на пол. О, моя бедная, искусанная сибирской лайкой нога!
Степка отступил в сторону и с удивлением смотрел на меня.
- Ты чо? - спросил он.
Я приподнялся. От злости и обиды на глаза набежали горячие слезы.
- "Чо, чо"! Не видишь - собака искусала!
Степка присел на корточки, осторожно развязал прилипший к ране носовой платок.
- Большая собака? - спросил он.
Я не ответил. Какая разница - большая или маленькая. Лучше бы посоветовал, что делать, чем глупые вопросы задавать!
Но Степка лишь смотрел на мою ногу и качал головой.
- Меня тоже собака кусала, - сообщил он. - Двадцать уколов от бешенства дали. Вот в это место…
- Мне никаких уколов не надо, и так заживет.
- А если бешеная?
- Какая она бешеная? Хвостом виляла.
Степка задумался, затем снова покрутил головой и сказал:
- Докторов разве убедишь? Им хоть бешеная, хоть не бешеная, все равно: снимай штаны, и только.
- А если не говорить, что собака? Как будто бы на гвоздь наткнулся.
- Ладно, - согласился Степка. - Одевайся. Я тебя в медицинский пункт отведу. Тут рядом, в палатке.
Идти я почти совсем не мог. Нога распухла и болела так, как будто по ней со всего размаху ударили дубиной. Степка поддерживал меня за руку, а потом наклонился, как при игре в "козла", и сказал:
- Садись на закорки, повезу.