Ленивый Новиков заглянул в класс и, удивленный необыкновенной тишиной, вошел и тоже сел на парту. С минуту он вертелся, потом, как все, положил свое большое, уже недетское лицо на ладонь и затих.
Никто не пошевелился даже тогда, когда Евгения Андреевна кончила.
- До свидания, - сказала она. - Уже был звонок.
Она быстро шла по длинному коридору сквозь толпу шумевших ей навстречу детей, и никогда еще будущее так широко не раскрывалось перед ней, никогда еще жизнь не казалась ей такой прочной и ясной, бегущей по одному глубокому руслу.
1939
Девочка с камнем
Школа, где училась Аня Мамедова, стояла на самом краю города, расположенного у подножья высоких гор.
Аня Мамедова была маленькая, очень маленькая даже для своих восьми лет казахская девочка, с черными глазами, черными косичками, в которых красная ленточка казалась очень яркой.
Ане трудно было учиться, труднее, чем другим детям, так как она плохо говорила по-русски.
Но ей хотелось говорить по-русски хорошо и учиться лучше других. Поэтому никто раньше ее не приходил на уроки.
Едва только часы, висевшие на стене в учительской, били восемь, как на пороге школы раздавался звонкий голосок:
- Здравствуй, Марья Ивановна! Вот и я пришел!
Так говорила Аня учительнице.
И какова бы ни была на дворе погода: шел ли дождь, который часто спускался в долину с гор по каменистой дороге, выпадал ли на короткое время рыхлый снег по колено, стояла ли такая жара, что даже птицы раскрывали клювы, - голос девочки всегда звенел на пороге школы в свое время:
- Здравствуй, Марья Ивановна! Вот и он - я, Аня Мамедова.
Но однажды утром в долину, по той же дороге, по которой приходили с гор дожди, опустилась на город огромная туча, вся в черных клочьях, страшных завитках, и налетел ураган. Как на цепях, заскрипел и закачался над улицей воздух. Сначала испугались птицы и улетели в гнезда. Потом забились под дома собаки. Согнулись до земли молодые деревья, и посыпались с них зеленые, еще пахучие листья.
Такой жестокий был ветер.
Марья Ивановна поспешила запереть все двери в школе и захлопнуть окна на крючки.
Она с тревогой смотрела на свое любимое дерево, росшее неподалеку у крыльца. Это был горный дуб, уже старый, с крупными листьями, крепко сидевшими на своих длинных черенках. Он один не сгибался под бурей. Но и он весь звенел и ронял на землю сучья. А шум его листвы проникал даже сквозь стены в школу, где сейчас, кроме учительницы, не было никого.
Учеников Марья Ивановна в тот день не ждала. Улица была пустынна. Лишь какой-то дерзкий мальчик пытался перебежать через нее. Но ветер сбил его с ног и унес неизвестно куда его шапку.
Вдруг Марья Ивановна услышала под окном чей-то голос. Она поспешила выйти на крыльцо. Ветер тотчас же обнял ее за плечи и с силой повернул к стене. Но когда она обернулась, то увидела у крыльца маленькую девочку.
Она держала в руках огромный камень.
- Вот и я пришел! - сказала девочка.
Это была Аня Мамедова.
Лицо ее было бледно, ветер рвал ее черные косички с яркими ленточками, но маленькая фигурка стояла прямо и почти не качалась под бурей.
- Зачем ты принесла этот тяжелый камень? Брось его скорей! - крикнула учительница.
- Я нарочно взяла его, чтобы ветер меня не унес. Я боялась опоздать в школу, а ветер не пускал, и я долго несла этот камень. И вот я пришла - Аня Мамедова. Дай скорей руку, - повторила девочка, напрягаясь изо всех сил, чтобы не выпустить своей ноши.
Тогда учительница, борясь с ветром, подбежала к Ане Мамедовой и крепко обняла ее.
И так, обнявшись, они вдвоем вошли в школу, а камень бережно положили на крыльцо.
Ураган еще шумел.
Но дуб, мимо которого они проходили, заслонил их от ветра, широко раскачивая над ними свои могучие ветви. Ему тоже понравилась эта девочка, которая принесла с собой тяжелый камень, чтобы, не сгибаясь, крепко стоять под бурей.
Он и сам был такой.
1943
Ванина скворешня
Жил Ваня со своим дедом и матерью в колхозе "Верный путь", и захотелось ему сделать в своём саду скворешню. Сад у Вани был большой, росли там две груши, две вишни, даже берёза росла и ель. И стояли они все рядом.
Перед весной, когда тёплый ветер посещал обыкновенно двор, где жил Ваня, все деревья в саду молчали, так как у них ещё не было листьев. Шумела только ель. Она одна никогда не роняла своей хвои и была выше других.
И Ваня решил, что это будет самое подходящее дерево для скворешни.
А чтобы убедиться в этом самому как можно лучше, Ваня полез на ель.
Но когда он был уже на самой вершине, то увидел внизу мать.
Она стояла под елью и кричала на Ваню, чтобы он скорее слез, так как может упасть с такого высокого дерева и разбиться.
Ваня посмотрел на мать сверху и подумал:
"Почему она всего боится? Какая она маленькая!"
Но всё же он слез с дерева на землю, так как надо было ещё прежде всего строить скворешню.
Целый день потратил Ваня на то, чтобы сколотить для скворцов дом.
Стенки дома он сделал из гладких дощечек, крышу - из тонкой крашеной фанеры, а пол выстлал паклей.
Всё было хорошо. Одно только не понравилось Ване: дырка, которую просверлил в скворешне дедушка, показалась ему очень маленькой.
"Трудно будет скворцам в такую дырку лазить, - подумал Ваня. - А если я сделаю её побольше, то, наверное, входить и выходить им будет куда лучше".
И Ваня, взяв у дедушки сверло, просверлил дырку побольше. Ему очень хотелось, чтобы скворцам было легко и удобно жить на свете.
Но когда пришла весна, в скворешне поселились галки. А скворцы выбрали себе другое место для жилья.
- Почему это? - спросил у дедушки Ваня.
- Потому, - ответил Ване дед, - что скворцы умные птицы. Ты сделал в скворешне слишком большую дыру. В неё могут влезть не только скворцы, но и галки. И даже кошка может влезть. А это очень опасно для птенцов.
Как это было жалко! Ведь в саду сейчас как раз зацвели обе груши и вишни, а на берёзе распустились листья. И теперь они шумели точно так же, как ель.
Скворцы же выбрали себе место на дворе, где трава росла только под самым забором, у погреба, над которым поднималась высокая деревянная труба.
В этой трубе под крышкой скворцы устроили себе гнездо и вывели птенцов.
Это было самое неудобное место, какое Ваня мог себе только представить.
Труба стояла посредине дороги, между рекой и полем. Все птицы, которые летали из-за реки в это поле к одинокой липе, росшей там на меже, садились отдыхать на крышке. И старые скворцы очень беспокоились.
Беспокоился за скворцов и Ваня.
Однажды он увидел, как на трубу села огромная чёрная птица с большим клювом. Это была ворона.
Птенцы в трубе затихли. Матери их не было в гнезде. Она улетела к той же самой липе, куда летали за кормом и другие птицы.
"Что будет, когда она вернётся к своему гнезду и птенцы закричат, требуя червячков? - подумал Ваня. - Ведь ворона их съест!"
Страшно стало Ване и за мать их - старую скворчиху. По сравнению с вороной она всё же была такой маленькой.
Ваня взял уже было палку в руки, чтобы прогнать ворону, но в это время скворцы закричали - вернулась их мать.
Ваня замер от страха.
Но старая скворчиха подлетела к гнезду и закричала на ворону таким страшным голосом, что большая хищная птица стремглав взмыла кверху и полетела прочь, в ужасе оглядываясь назад.
И даже сам Ваня с испугу выронил палку из рук.
Такой смелой была маленькая птица и такой грозный для врага был её крик.
С тех пор Ваня никогда не думал, что мать у него маленькая и всего боится. Даже в самом тёмном лесу ему с ней не было страшно.
1944
Каникулы
I
Свои желания, которые часто посещали Володю Ибряева, он всегда считал весьма необычайными.
Совсем недавно ему вдруг захотелось пожить под кустом, росшим у решетки бульвара.
Он забрался туда и просидел там до тех пор, пока его не выгнал сторож. Но пока сторожа не было, Володя успел все же хорошенько подумать о самом себе.
Он оглянулся на все девять лет, протекших с самого его рождения, и пришел к заключению, что повидал-таки на своем веку немало. У него был велосипед московского завода - прекрасная машина, выкрашенная в зеленый цвет; он летал с отцом на самолете, ездил под землей в метро, катался на пароходе по Москве-реке и даже однажды на Чистых прудах сам правил верблюдом, запряженным в тележку.
Одного только не испытал в своей жизни Володя: он никогда не плавал на плотах.
Но, вспомнив об этом, Володя ничуть не огорчился. Кататься на плотах по реке представлялось ему делом очень легким и, уж во всяком случае, куда легче, чем ездить под землей в метро.
Однако больше, чем плоты, занимало, пожалуй, Володю то обстоятельство, что за всю свою жизнь он не разорил ни одного птичьего гнезда.
Он даже не знал, как выглядят настоящие птичьи яйца, потому что те яйца, которые из "Гастронома" по утрам приносила мать, Володя настоящими признавать не мог. Какие же это яйца, если их едят всмятку по утрам и если на каждом из них стоит помеченное черной краской число! Но и это дело показалось Володе пустым. Стоит только выехать из Москвы подальше, и у него будет сколько угодно яиц.
Так и решил он сделать.
И с этих пор у него появилось новое желание. Он стал проситься на каникулы к тетке, которая жила где-то далеко в деревне, на самом берегу Днепра.
Мать долго не соглашалась отпустить туда Володю одного.
Но вот однажды сама тетка приехала в Москву, и Володю отправили с ней.
Одно только удивило Володю с самого начала: деревня, куда привезла его тетка, оказалась городом - главная улица была вымощена камнем, и по ней от лесопильного завода имени Сталина до вокзала ходил длинный автобус.
Но зато дом, где жила тетка, стоял действительно над крутым обрывом на самом берегу реки. А внизу, посередине реки, медленно плыли плоты. Они лежали плоско на воде, неуклюжие, громоздкие, и по вечерам на них зажигались костры.
Как горели они там на смолистых бревнах, окруженные со всех сторон водой?
Этого Володя никак не мог узнать.
Когда бы ни посмотрел он на реку - днем ли, вечером, - она всегда бежала мимо, унося с собой плоты, и ничто не стояло тут на месте.
Даже облака, и те убегали от него на другой, более низкий берег.
И, с досадой отвернувшись от реки, Володя отправлялся в сад за домом отыскивать гнезда.
Но и гнезд нигде не было видно.
В саду, обнесенном дощатым забором, росло лишь несколько кустов крыжовника и одна только груша, высокая, как липа.
Не на ней ли вьют свои гнезда птицы?
И однажды Володя попробовал взобраться на нее, Он до крови ободрал о кору колени и руки и изорвал в клочья свой галстук, зацепившись за острый сучок. Но вершины ее не достиг.
Очутившись снова на земле под деревом и потирая свои расцарапанные ладони, Володя с огорчением подумал: "Где же тут гнезда?" И никогда в жизни так сильно не хотелось ему найти гнездо, как сейчас.
Вдруг позади раздался звук шагов.
Володя обернулся.
По саду, раздвигая кусты крыжовника, шла девочка Фимка, каждый день приносившая тетке из деревни Брусяны молоко. Она ступала по земле легко, потому что всегда ходила босиком, и была проворна, как мальчик.
Ноги и руки, даже губы ее были покрыты пылью, а глаза серебристого цвета глядели насмешливо прямо Володе в лицо.
- Зачем лазишь на грушу? - сказала она, усмехнувшись. - Ведь дули еще не поспели.
- Я не за грушами лез, - ответил ей Володя с презрением, потому что все же это была только девочка Фимка, которая вряд ли каталась в метро, да и вряд ли могла знать в гнездах хоть какой-нибудь толк. Однако он добавил: - Я хотел найти гнездо.
- Гнездо? - удивленно спросила Фимка и, подняв глаза вверх, посмотрела на вершину груши.
Посмотрел туда и Володя.
Тонкая красная ленточка, оторвавшаяся от его галстука, развевалась теперь высоко на сучке. Ветер трепал ее с силой, вытягивал, хлопал, завивал на конце, но оторвать от сучка не мог.
И Фимка посмеялась над ветром.
- Старается, - сказала она, - а толку нет. И гнезда тут тоже никакого нет. Гнезд у нас в лесу, в Брусянах, сколько хочешь.
Володя посмотрел на нее с недоверием.
- А на плотах покататься тут можно где-нибудь? - спросил он.
- И покататься на плотах можно у нас же, в Брусянах, - ответила Фимка. - У меня дед плотогон, Сергей Семенович. Хочешь, приходи. Хата наша первая с краю. Ты только приходи до солнца, рано. А то они, плотогоны, мало спят.
- А где же эти Брусяны? - спросил Володя.
- Вот те! - удивилась Фимка. - Не знаешь, где Брусяны? А вот тут они, за низиной, и версты не будет. Идем, покажу.
И они вышли из сада на дорогу, и Фимка, протянув свою худую длинную руку, показала в ту сторону, где совсем близко, через поле, стоял большой молчаливый лес.
II
Как ни мало доверял Володя Фимке, однако на этот раз он лег спать рано, как только село солнце и погас над садом вечерний свет.
И всю ночь, неизвестно почему, снилась Володе Фимка, которая, как и утром, насмешливо глядела своими серебристыми глазами прямо ему в лицо.
Проснулся он тоже рано и, стараясь не разбудить тетку, вылез через окно.
Он не взял с собой ни хлеба, ни мяса, а захватил только коробку бумажных пистонов и свой пистолет, с которым не расставался никогда.
Еще дремали крыши и заборы и под забором дремала трава. И никого не было кругом. Только белая лошадь паслась у ворот перед садом, точно каторжник бряцая своими железными путами.
Володя обошел лошадь в страхе и посмотрел на небо.
Ни одна звезда не горела в нем, и нигде не видно было солнца. Но заря уже занялась, хотя свет ее был еще так слаб, что глаза у лошади казались фиолетовыми, как у безумной.
"Как рано, как рано!" - подумал Володя, сжимая в кармане пистолет.
Он прошёл мимо сада и, оглянувшись назад, посмотрел на него.
Сад стоял весь свинцовый от обильной росы. Резкий ветерок свистел в ветвях высокой груши, и красная ленточка все еще висела на сучке. Она по-прежнему хлопала, вытягивалась, струилась, словно, как и Володя, собиралась отправиться в далекий путь.
Оглянувшись на нее еще раз, Володя двинулся по дороге в Брусяны.
И вскоре груша с ленточкой и весь сад скрылись за домами, исчез и город с рекой.
Перед Володей открылись в низине поля. Они дымились, точно горячий, политый водою пепел. А солнца все не было видно. По дороге в город пробежала на рассвете собака. И на голом, только что вспаханном поле что-то блеснуло - может быть, золото, или стекло, или капля росы, осевшая на холодный суглинок.
Но Володя шел быстро, не останавливаясь.
"Как рано! - снова подумал он. - Москва еще, наверное, спит".
Он представил себе, как спит Москва, спят будки с газированной водой, спят колонны Большого театра, и за этими мыслями не заметил, как внезапно встал перед ним из тумана лес и низкие избы лесной деревушки Брусяны.
Тонкие сосны росли у самых изб, и сквозь маленькие окна можно было видеть, как внутри, в избах, жарко пылают печи. Вся деревня дымилась, словно поле, которое Володя только что оставил позади.
"Как рано, как рано! - подумал Володя в третий раз. - И Фимка еще, наверное, спит".
Он вошел в избу, стоявшую первой с краю, и в удивлении остановился на пороге.
В избе уже никто не спал.
За столом сидела Фимка, держа в руке огромный ломоть хлеба, а Сергей Семенович - старик с черным лицом - пил из большой кружки квас.
На столе стояла миска с горячей картошкой, и возле нее стопкой были сложены ложки. Но ложками никто не ел. Фимка брала из миски картошку, клала ее перед собой на стол и ударом кулака раскалывала пополам. Потом ела, запивая из той же кружки квасом.
- Вот и мальчик пришел, - сказала она деду, показав на Володю пальцем. - Хочет на плотах покататься. Покатай его, дед, а?
Старик охотно ответил:
- Отчего же, можно и покатать. Все можно.
- Всё можно, - повторила за ним Фимка, стукнув кулаком по картошке, и под её рукою картошка сверкнула, как сахар.
Тогда только Володя вспомнил, что он ничего не ел. Дрожа от голода, он сделал два шага к столу.
- Садись, - оказала Фимка и положила на стол картошку.
Он сел, пододвинул картошку к себе и тоже стукнул по ней кулаком.
Так ели они, разбивая кулаками картошку и запивая ее квасом. Это было очень вкусно.
Потом, не сказав ни слова друг другу, они вышли на улицу.
Лес начинался сразу за огородом редкими дубками, соснами, орешником, а вдали, на горизонте, он стоял, как туча.
Фимка шла босиком по росе, и мокрая трава, точно снег, скрипела под ее ногами.
Володя шел за ней следом, осторожно обходя кусты чертополоха и полыни, потому что особенно высока и росиста была за огородом полынь.
У опушки они остановились, и Володя спросил:
- Где же тут птичьи гнёзда?
- А вот тут кругом сколько хочешь, - ответила Фимка.
- Ну, уж и сколько хочешь! - недоверчиво сказал Володя. - Покажи хоть одно.
- А что дашь? - насмешливо спросила Фимка.
Володя пошарил в карманах, но ничего там не нашел, кроме пистолета. Тогда он вынул свой пистолет и в упор выстрелил в Фимку.
- Не балуй, - строго сказала она.
Но пистолет взяла из рук Володи, прицелилась в высокий куст терновника и тоже выстрелила два раза.
- Неужто отдашь? - спросила она тихо.
И лицо её, так же как у Володи, стало бледным от холодного утра и волнения.
- Отдам, - твёрдо сказал Володя, глядя в серебристые глаза Фимки, блестевшие, точно капли росы на смуглых шипах терновника.
И на секунду он забыл о гнёздах, забыл, зачем отдал Фимке свой пистолет.
В это время солнце поднялось над вершиной старой ели, и осина, стоявшая на опушке, проснулась первой. Тень легла у ее корней, ветви с лёгким треском потянулись спросонья, зазвенели листвой. И какая-то птица глубоким голосом повторила несколько раз:
- Та-ак, та-ак.
Потом добавила:
- Ви-идь.
Это был толстый соловей, сидевший на кусте волчьей ягоды.
- Тут есть гнездо, - сказала Фимка. - Подожди немного.
Она нырнула под куст и вскоре вернулась, неся на ладони четыре соловьиных яйца. Они были бурые, с матовым блеском.
Володя осторожно сложил их на дно своей тюбетейки.
- Пойдем, еще найду, - сказала Фимка.
Наступая босыми ногами на шишки и сучки, она шныряла по лесу среди кустов и молодых деревьев. Смелые птицы варакушки убегали от нее по траве, горихвостки с писком поднимались на самые верхушки сосен. Но Фимка находила их гнёзда повсюду: на земле - в пучках прошлогодней травы, и над землёй - на нижних ветвях елей и в дуплах старых дубов. Она делала это так искусно и быстро, что Володя не успел разглядеть хорошенько ни одного гнезда.
А между тем тюбетейка его уже была полна. Тут были яйца круглые, крошечные, как горох, и продолговатые, покрытые густыми веснушками, и голубые яйца дроздов.
- Довольно, - сказала вдруг Фимка. - Нужно идти на плоты.