В ответ на его слова раздались радостные восклицания. Всё слилось в единый гул, в котором изредка выделялось слово "vivat". А Тиберий взволнованно смотрел на Тита и Мания, на счастливое лицо Мульвия, обращённое к нему.
- Что, мальчик, смотришь на меня? - спросил Тиберий, когда шум стал утихать.
- Я думаю: какое счастье послали боги беднякам!
- А я думаю: какое счастье послужить народу и отечеству!
Тит снова обратился к плебеям:
- Не надо терять дорогого времени - за работу! А поговорить с Гракхом найдём время!
Когда Тит с Тиберием подходили к кузнице, Мульвий попросил отца:
- Отпусти меня, отец, к дедушке Афранию: я обещал навестить его сегодня…
- Неужели Афраний жив? - воскликнул Тиберий, вспомнив старого клиента Катона Цензора. - Или Мульвий говорит о другом Афранин?
- Нет, - улыбнулся Тит, - нет, это тот самый Афраний.
- О боги! - вскричал Тиберий. - Значит, старик жив!.. Я хочу его видеть… Идём к нему, Мульвий, идём сейчас же, не теряя времени!
- Подожди, господин. - Тит не осмеливался называть Тиберия по имени. - Надо сперва положить железо в кузницу и запереть её.
Встреча Тиберия с Афранием растрогала Тита. Дед не узнал Тиберия, долго вглядывался в него; а когда Тиберий назвал себя, Афраний встал с лавки, низко поклонился ему:
- Я не раз спрашивал о тебе, Гракх, много думал… Тогда ты ушёл, не отведав нашей плебейской похлёбки, но я знал, что ты вернёшься к нам… И ты вернулся, сын мой! Теперь ты станешь духом сродни нам, ибо старики говорили сотни лет назад: "Кто отведает плебейской похлёбки, будь то патриций, всадник или знатный чужеземец, тот становится плебеем".
Тиберий улыбнулся:
- Дедушка, я и без этого был всегда плебеем.
- Нет, - возразил старик, - ты был нобилем: твоя мать дочь патриция, а отец был нобилем из плебейского рода. Поэтому ты не мог быть таким плебеем, как мы.
Пришла Марция, жена Афрания. Узнав гостя, она заботливо прислуживала ему за столом. Тиберий ел из общей миски тёплую гороховую похлёбку, черпая её, как и другие, чашкой, сделанной из мякоти хлеба, и весело беседовал с Мульвием, называя его за природную живость воробьём.
Тиберий засиделся у стариков.
- Целый день я пробыл в вашем квартале, - сказал он прощаясь, - и рад, что вы живёте дружно. О земле побеседуем в другой раз. Тогда вы познакомите меня с плебеями, которые хотят вернуться на свои родные земли.
Мульвий вызвался его проводить. Тиберий ласково похлопал мальчика по спине:
- Когда ты подрастёшь, Мульвий, будь таким же смелым и стойким, как твой отец.
- Я мечтаю быть таким, как ты, - тихо ответил Мульвий и, нагнувшись, поцеловал у Тиберия руку.
Глава II
Тит с семьёй и Маний со своей старухой матерью ютились в сыром, полуразвалившемся доме, занимая крошечный атриум. Но они рады были и этому - многие разорившиеся земледельцы ночевали с семьями на улицах, на ступенях храмов, в портиках.
Прошло несколько дней после встречи с Тиберием. Тит и Маний оживлённо обсуждали беседу с ним. Лица их были возбуждены, в словах теплилась надежда.
- Он сам пришёл к нам, - говорил Тит. - А если нобиль просит поддержки у плебса, это значит, что он готов постоять за него. Тиберий желает нам добра, и глупо было бы - клянусь Юпитером! - пренебрегать его помощью.
- Это так. Но почему он желает нам добра? - усмехнулся осторожный Маний. - Что побудило нобиля прийти к нам? Подумал ты об этом?
- Я не понимаю тебя, Маний! Ты же сам приветствовал его, кричал больше всех, восхвалял его, а теперь сомневаешься…
- Я всё обдумал и не могу сказать, как тогда на улице, что он наш.
- Глуп ты, Маний. Можно ли не доверять Гракхам? Отец Тиберия сражался в Иберии, и даже варвары полюбили его за честность и милосердие. А Тиберий - сын Семпрония Гракха.
- Но не забудь, что он родственник Сципиона Назики, который сделал нас нищими!
- Он считает, что легионы должны пополняться здоровой деревенской молодёжью, а такую молодёжь могут дать отечеству только земледельцы.
Они сидели перед потухающим очагом и ели гороховую похлёбку из глиняной миски. В стороне сидели Авла с детьми и старая мать Мания. Старуха дремала, покачиваясь, и Авла уговорила её лечь; уложила рядом с ней детей и прилегла, прислушиваясь к беседе мужчин.
- Нет, я верю Тиберию, - продолжал Тит, вытирая ладонью рот. - Не может быть, чтобы он хитрил. И ради чего? Ты видел его глаза? Такие глаза, Маний, не лгут.
Не успели они покончить с едой, как послышались голоса - входили гончары, сукновалы, кузнецы, портные. Атриум не мог вместить всех, и многие расположились снаружи.
Ремесленники наперебой расспрашивали Тита и Мания, чем может помочь им нобиль; а Тит возбуждённо рассказывал им о Тиберии Гракхе.
- Когда он станет народным трибуном, - говорил Тит, - у нас будет хороший защитник. Тиберия я знаю - муж твёрдый, смелый. Если он не побоялся первым взойти на стены Карфагена, то ему ли испугаться борьбы с богачами!.. Нет, я верю ему! - воскликнул он с таким жаром, что все повеселели.
- Это хорошо, - кивнул гончар. - Если Гракх за нас, то и мы за него.
- Мы изберём его народным трибуном! - загудел атриум разрозненными голосами. - Мы все пойдём за ним!
- Не выбрать ли нам людей, чтоб они разъяснили народу, чего мы будем добиваться?
В атриуме было тесно и душно, хотя дверь была открыта настежь.
Тит протолкался на середину атриума. Глаза его горели.
- А где твой Гракх? - закричал ему кто-то из плебеев. - Говорят, он отправился на войну…
- На какую войну? - опешил Тит.
- В Иберию. Вместе с консулом Гостилием Манцином.
- И не предупредил нас! - вскричал Тит.
- Не успел, должно быть, - резко сказал Маний. - Богачи убрали его в Иберию - наверное, пронюхали о желании его помочь пахарям. Поняли, квириты? Но мы не сдадимся. Будем готовиться, пока Гракх не вернётся.
Была уже полночь, когда ремесленники расходились по домам. Улицы, населённые плебеями, спали - кругом темнота и тишина, и только изредка доносились звуки кифары, смех да хриплая пьяная песня.
Тит стоял на пороге своего дома прислушиваясь. Он думал, как хорошо было бы вернуться в деревню, на свою землю, спокойно жить, наслаждаясь дарами природы. Города он не любил и жил в нём поневоле. Могла ли шумная городская жизнь заменить тихую жизнь деревни! Нет, его предки были пахарями, и он никогда не откажется от родной земли!
* * *
Тиберий действительно отправился в Испанию в должности квестора при консуле Гостилии Манцине. Проезжая через Этрурию, он увидел работавших на полях закованных в цепи невольников, услышал стоны рабов.
"Рабы вытеснили свободнорождённых, - подумал он. - Неудивительно, что земледельцы уходят в города в поисках работы".
Они высадились в Испании и во главе отряда отправились к легионам под Нуманцию.
Города и деревни, через которые они проезжали, были населены "мирными" иберами, но консул и квестор чувствовали неприязнь их: трудно было купить продовольствие для отряда и сено для лошадей, а ночью исчезали проводники.
Приходилось брать проводниками стариков, заключать их под стражу, чтобы не убежали.
Положение под Нуманцией было тяжёлым. Легионы терпели поражения, воины разбегались, не хотели сражаться. Легионеры пьянствовали, играли в кости, не исполняли приказаний начальников. Но консул Гостилий Манцин не принял нужных мер. Это был легкомысленный, хвастливый человек, любивший пирушки, песни и пляски ибериек.
Однажды нумантинцы сделали вылазку и, разбив римские легионы, окружили их.
Гибель грозила войску.
Тиберий убедил консула начать мирные переговоры. Условия, предъявленные неприятелем не делали чести римскому оружию, но мир, по настоянию Тиберия, был заключён, спасено двадцать тысяч воинов.
Тиберий собирался в Рим, чтобы передать мирный договор на утверждение сената.
Глава III
Недалеко, за деревьями, шумело море, и шум его был ласков и успокоителен. Солнечные лучи заливали землю потоками света, аромат цветов не был удушлив, как в безветренные дни; морской ветерок бродил по листве, лаская лепестки цветов.
Сервий целые дни работал в саду, помогая Децию, но видел, что тесть по-прежнему недоволен им. Деций не мог простить зятю его бедности и думал, искоса поглядывая на него: "Работает он хорошо, но я предпочёл бы человека, у которого есть своё хозяйство, свой домик, свой виноградник. Что с того, что он расширил площадь виноградника на холмах, за садом? Это и я бы сделал. А Тукция глупа со своей любовью. Да и что такое любовь? Вышла бы замуж за одного из соседей, у которых всего вдоволь, и жила бы - клянусь Церерой! - гораздо лучше!"
А Сервий видел постоянно нахмуренное лицо тестя и думал: "Чего ему ещё надо? Живём мы хорошо, я счастлив с Тукцией. Работаю как вол. Вино мы продаём, немного оставляем для себя. Цветы дают доход, всех денег мы не проживаем… Нет, старик недобр; он невзлюбил меня давно. Тукция говорит, что он хотел выдать её за богатого горбуна, да она заупрямилась. Он злится, что я помешал этому браку".
Как-то Сервий, подвязывая разросшийся розовый куст, не вытерпел:
- Что ты, отец, всё хмуришься, всем недоволен? Разве я работаю плохо?
Деций с раздражением бросил садовый нож на землю:
- Мне надоело видеть тебя в этом саду! Ты стараешься затем, чтобы захватить всё после моей смерти…
- Что ты, отец? - опешил Сервий. - Клянусь богами, я…
- Не клянись! - прервал его старик. - Мне надоело также, что Тукция нянчится всё время с детьми. А раньше она работала рядом со мной…
- Но Тукции пришлось бы выйти замуж, и она ушла бы от тебя.
- Да, ушла бы. А куда? В богатую семью.
- Вот о чём ты! - возмутился Сервий. - Значит, дело не в дочери, а в богатстве!
- Пусть так. Ты пришёл бедняком…
Сервий выпрямился, отпустил куст, и тот, вырвавшись из его рук, метнулся, роняя лепестки роз.
- Тебе всё мало, жадный человек! - сказал он и отошёл от тестя.
* * *
Однажды после обеда, когда Сервий, Тукция и Деций сидели в тени деревьев, с улицы донёсся голос. Собака залаяла. Голос всё приближался:
- Добрые люди, подайте горсть ячменя вороне, дочери Аполлона, или миску ржи, или хлеба, или пол-обола, или что хотите! Подайте, добрые люди, вороне: она примет даже щепотку соли. Она всё ест с удовольствием. Кто даст сегодня соль, завтра получит мёд…
Сервий и Деций подошли к изгороди и увидели молодого нищего, кривого на левый глаз; в руке он держал клетку, на которой сидела большая ворона.
Тукция, весёлая, улыбающаяся, с ребёнком на руке, протянула вороне горсть фиг.
- Пусть не коснётся этой женщины упрёк! - пел нищий. - А я иду и пою, от двери к двери, к тем, кто даёт и не даёт. Подайте! - протянул он руку. - Ведь заведено издавна давать полной горстью вороне, когда она просит.
Сервий положил мелкую монету на клетку. Ворона взяла её в клюв и, каркнув, уронила на ладонь нищего.
- Скажи, друг, - обратился к нему Сервий, - что нового ты видел, бродя по городам и деревням?
Глаз нищего сверкнул; взгляд его скользнул по хижине, остановился снова на Сервии.
- Разве не знаешь, что в окрестностях Энны восстали рабы под предводительством сирийца Евна? Они взяли город, убили Дамофила и других богачей, которые издевались над рабами. Войско их растёт - к ним бегут рабы со всех концов Сицилии. Римляне терпят поражения. Евн берёт города, расправляется с богачами и всё раздаёт своим воинам…
Когда нищий отошёл от изгороди, Сервий задумчиво сказал:
- Если война вступит в Тиндарис, она не пощадит никого. Война - как буря: она всё разрушает.
…С этого дня Деций не находил себе покоя. Напрасно Тукция утешала его, уверяя, что римские легионы не допустят Евна до Тиндариса: старик не слушал её. Его тревожили слухи о поражениях римлян, он утратил душевный покой, перестал работать: ему грезились полчища рабов, пожар в его хижине, кусты цветов, вырванные с корнем, растоптанный конницей виноградник…
- О боги, - шептал он, - не дайте дожить до такого несчастья!
Он звал Тукцию, просил крепче запирать двери, спускать на ночь собаку.
Когда отец засыпал, Тукция говорила Сервию:
- Он заболел… Страх гнетёт его… Он боится, что пропадут накопленные деньги. Вчера он вынул из-за статуй ларов мешочек, высыпал денарии и сестерции и стал считать… а потом вынул другой мешочек, с ассами… Он не видел меня, а я стояла в тени и боялась чем-нибудь себя выдать. О боги! Мой отец тяжело болен. Не позвать ли врача?
- Позови, - согласился Сервий.
Однако врач, пожилой вольноотпущенник, осмотрев Деция, пожал плечами.
- Тут лекарства не помогут, - объявил он. - Нужен покой и сон.
Но покоя не было. Тревога одолевала Деция с каждым днём всё больше и больше, сон бежал от глаз - мерещились рабы и легионеры, расхищающие домашний скарб, подбирающиеся к денариям и сестерциям… Деций слышал треск ломаемых кустов, шаги людей, кричал, вскакивал с ложа.
Вбегала Тукция со светильником в руке, и старик успокаивался, но ненадолго.
Часто приходил Нумерий, но Деций не узнавал его. Нумерий говорил, что восстание рабов ширится, и глаза его сверкали.
Спустя некоторое время Деций перестал узнавать дочь. Потом он впал в беспамятство и вскоре умер.
Сервий и Тукция хоронили его, как бедняка. У двери хижины зеленела обычная кипарисовая ветвь, возвещавшая о трауре.
В атриум беспрерывно заходили соседи, якобы для того, чтобы проститься с покойником. Но Сервий знал, что люди приходили не из любви к Децию, а только затем, чтобы посмотреть, как переносят горе близкие.
По прошествии трёх дней Сервий и Тукция похоронили старика.
Глава IV
С тяжёлым чувством возвращался Тиберий из Испании в Рим. Он вёз мирный договор, заключённый с нумантинцами, разбившими римские легионы, и мысль, что он, Гракх, способствовал спасению нескольких тысяч окружённых врагом воинов, которым угрожала гибель, подбодряла его, хотя он втайне опасался, что сенат не утвердит договора.
Корабль вошёл в устье Тибра, подходил к Риму.
"Вот оно, благословенное богами отечество! - подумал Тиберий, сходя с корабля на набережную и вглядываясь в лица толпившихся людей. - Слава Меркурию, помогшему нам благополучно прибыть к ларам!"
За ним следовал крепкий мускулистый раб, нагружённый вещами.
Мульвий, случайно проходивший мимо пристани, узнал Гракха и бросился к нему.
- Господин, ты вернулся? - воскликнул он, целуя руку Тиберию. И вдруг закричал, обращаясь к людям, находившимся на набережной: - Что же вы… не узнаёте его? Это Тиберий Гракх, наш друг… тот самый, который…
Несколько человек обступили Тиберия. Они расспрашивали его об Испании, о войне с нумантинцами.
Тиберий поднял руку:
- Квириты, я, квестор при консуле, возвращаюсь из Иберии с мирным договором, заключённым нами с неприятелем. Римские легионы были окружены, им грозила гибель, и мы заключили с неприятелем мирный договор: двадцать тысяч ваших отцов и братьев были спасены.
Между тем Мульвий помчался домой сообщить о возвращении Гракха.
Вбежав в кузницу, он бросился к отцу:
- Тиберий в Риме! Он вернулся из Иберии, говорит с плебеями!
Тит бросил молот, потушил горн.
- Беги к Манию! И скорее - на пристань!
Когда Тит, Маний, а за ними и Мульвий подходили к пристани, до них долетели слова Тиберия.
- Если договор не будет утверждён, - говорил он, - жизнь наших воинов опять будет в опасности. Помните, квириты, что двадцать тысяч спасённых воинов - это двадцать тысяч плебеев, таких же ремесленников или пахарей, как вы. Двадцать тысяч ваших отцов и братьев. Я рад, что содействовал этому мирному договору…
Тит и Маний стали пробиваться сквозь живую стену народа, который приветствовал Гракха.