– До чего я рада слышать, что ты здоров и весел. Не присылай больше "пустых" писем. Я от них ночей не сплю.
– Ладно, мам, не буду, – нетерпеливо ответил Герби. – Обещаю.
– Детка, тебе там нравится?
Герби взглянул на качающего головой мистера Гаусса и зевающего дядю Сэнди. Перед его мысленным взором молнией пронеслось все, что ему не нравилось в лагере "Маниту": ремонт спортплощадок, подметание полов, спортивные игры, которые он терпеть не может, отправление почтовых открыток из-под палки, подчиненность бесхребетному дяде Сиду, жизнь под одной крышей с Ленни, отгороженность от Люсиль, прием пищи, отбои и подъемы по сигналу горна – словом, тюремный устав правил, которым были обставлены загородные радости. Громкое "Нет!" поднялось из глубины души, готовое сорваться с языка, и мальчику пришлось стиснуть зубы и губы, чтобы удержаться. Как мог он рисковать и отвечать искренно, когда по бокам стояли Гаусс и Сэнди и от них зависели его покой или мучение?
– Герби, я задала тебе вопрос, – встревожилась мать.
– Очень нравится, мам. Никогда еще не было так весело.
Голова тотчас перестала качаться и так быстро закивала, что лицо мистера Гаусса превратилось в розовое пятно.
– Благослови тебя Господь, сыночек. Поцелуй от меня Фелисию. Скоро увидимся. Наш звонок стоит уйму денег. До свидания.
– До свидания, мам. – Герби повесил трубку.
Хорошо бы родителям, которые задают такие вопросы ребенку, помещенному в лагерь, школу или иное учреждение, освобождающее их от родительских обязанностей, убедиться прежде в следующем: во-первых, что рядом с ребенком нет посторонних; во-вторых, и это поважнее, что ребенок может рассчитывать на сохранение тайны родителями. Многие из этих учреждений превосходны и необходимы. Детей, имеющих возможность провести лето в лагере, принято считать счастливцами. Но ни одно из этих учреждений не будет работать исправно хотя бы без малой толики такого дешевого универсального смазочного материала, как страх.
Едва закончился телефонный разговор, Герби заметил в отношении владельца лагеря и старшего вожатого перемену к худшему. У дяди Сэнди посуровело лицо, а мистер Гаусс сокрушенно покачал головой.
– Герберт, ты очень разочаровал меня, – проговорил директор. – Невероятно разочаровал. – Хозяин не дал себе труда выяснить, а сам-то он со своим лагерем не разочаровал ли мальчика. – Неужели в вас, юноша, нет ни капли чести? Ни капли порядочности? А я проявляю щепетильность, – продолжал он обиженно, – я, повторяю, – проявляю щепетильность и ни под каким видом не допускаю цензуры или чтения уходящей из лагеря почты. И вот ваша благодарность?
Герби опустил голову. Он был слишком неискушен, чтобы ответить мистеру Гауссу, что благодарить-то его особенно не за что, поскольку за незаконное вскрытие почты тот вполне может угодить за решетку.
– А я всегда считал тебя, Герберт, одним из наиболее достойных юношей в школе и в лагере. Ты, повторяю, невероятно разочаровал меня. А вас, дядя Сэнди?
– Не скажу, что он очень-то заботится о чести лагеря, – промолвил старший вожатый.
– Случаи, подобные этому, – не унимался владелец лагеря, – заставляют меня усомниться, а стоит ли наш лагерь риска и тяжких трудов. Или, быть может, ты полагаешь, что нет тут никакого риска, никаких трудов? Отвечай, Герберт.
– Я… извиняюсь, мистер Гаусс, – пробормотал мальчик. – Я больше так не буду, обещаю.
– Не извиняюсь, а извините.
– Извините.
Перед своим потупленным взором Герби увидел ладонь. Он поднял глаза. Мистер Гаусс вновь сиял и протягивал ему руку:
– Тогда больше об этом ни слова, а я в свою очередь, думаю, могу обещать, что дядя Сэнди на этот раз не будет слишком строг.
– Спасибо, мистер Гаусс, – почтительно пожал руку Герби.
– Не стоит благодарности, Герберт. И не называй Меня мистером Гауссом. Здесь, на широких просторах, я – Капитан.
– Спасибо, э-э… Капитан, – сказал Герби, слегка поперхнувшись этим прозвищем, точно холодной овсянкой.
Мистер Гаусс вышел из кабинета. Когда Герби понял, что его оставляют наедине с дядей Сэнди, он почти пожалел об уходе Капитана, однако широкая спина директора уже исчезла. Мальчик робко поднял глаза на старшего вожатого.
– Ну, Герби, – сухо процедил дядя Сэнди, – какого, по-твоему, наказания ты заслуживаешь?
Столь категоричное заявление о неизбежности наказания застало Герби врасплох. Он не прочь был заметить, что ведь главная задача – успокоить родителей – выполнена, причем во многом благодаря его стараниям, а потому все это происшествие можно бы позабыть. Но, видно, дядя Сэнди был строгим ревнителем закона причин и следствий.
– Лишить кино на два раза? – едва слышно предложил мальчик.
Дядя Сэнди, сжав губы, обдумал предложение.
– Ну нет, – вымолвил он наконец. – Это довольно строго, а Капитан велел мне быть помягче. Вот что, Герб. Весь сыр-бор разгорелся из-за урока танцев. Пожалуй, запретим тебе посещать урок танцев.
– Если вам все равно, – взмолился Герби, – лучше я пропущу кино.
– Хватит заливать, – засмеялся старший вожатый. – А то я не знаю, что мальчишки терпеть не могут разучивать танцы. Нет, как я сказал, так и будет. А теперь беги вниз и займись, чем положено.
– Хорошо, дядя Сэнди, – удрученно сказал мальчик и повернулся к выходу.
– И смотри, больше никогда не попадайся мне с книжкой во время спортивных занятий, – бросил дядя Сэнди своему подопечному.
– Не буду, сэр, – еще ниже повесил голову Герби.
В девяти случаях из десяти дядя Сэнди оказался бы прав, считая более обидным не попасть в кино, чем на урок танцев. Откуда было ему знать, что искусство танца стоит отвесной стеной между Герби и его ненаглядной Люсиль и мальчик изо всех сил старается преодолеть ее раз и навсегда? Вожатому и в голову не пришло отнестись к его просьбе всерьез.
Вот так Герби Букбайндер не научился танцевать. И это маленькое обстоятельство повлекло за собой крупные неприятности.
16. Триумф Ленни
В первую неделю августа устраивалось большое ежегодное состязание с "Пенобскотом".
"Пенобскот" был таким же летним лагерем, расположенным на берегу соседнего полуозера-полупруда, в восьми милях от "Маниту". Каждый год один из лагерей грузил лучших спортсменов и небольшую команду горластых мальчишек, известную как группа поддержки, в чихающие сельские автобусы и отправлял в другой лагерь на бой. Бой состоял из бейсбольного матча утром и баскетбольного – во второй половине дня.
Соперничество, нагнетавшееся в течение многих лет, было острым, и обе стороны в прошлом прибегали к таким уловкам, как включение в команду официантов и молодых вожатых. В 1926 году, то есть за два года до описываемых событий, в разгар баскетбольного матча, в котором "Маниту" проигрывал с разгромным счетом, Дядя Сэнди вдруг дунул в свой свисток, вышел на площадку, указал на ведущего игрока "Пенобскота" (шести футов росту) и заявил, что прекратит матч, если этот "мужчина" немедленно не выйдет из игры. Началась шумная свара, увенчавшаяся кулачным поединком между звездой "Пенобскота", который действительно был вожатым, и лучшим игроком "Маниту", также из вожатых. С тех пор установилось зыбкое перемирие, опиравшееся на взаимные ручательства мистера Гаусса и хозяина "Пенобскота" мистера Папея в том, что состязаться будут только платные воспитанники.
За два дня до соревнований "Маниту" постигло несчастье. В погоне за любимой ежевикой верзила Йиши Гейблсон угодил в заросли ядовитого сумаха и превратился в распухшего, забинтованного, терзаемого зудом, беспомощного великана. Мистер Гаусс тотчас позвонил в "Пенобскот" с просьбой отложить встречу. Но по глупости он раскрыл мистеру Папею причину своей просьбы, после чего тот побожился, что уже заказаны автобусы, подготовлены команды, изменен распорядок дня в лагере и питание заготовлено только для остающихся. Словом, отложить встречу невозможно. Уныние овладело "Маниту", а на голову Йиши, до тех пор почитавшегося вожаком лагеря, пали проклятия и презрение за его эгоистичную страсть к ежевике.
Оставалась одна надежда. Отсрочку мог дать сильный дождь, а уж там мистер Гаусс сумел бы потянуть время столько, сколько нужно для полного излечения Йиши от тяжелых ожогов ядовитого сумаха. Мальчишки "Маниту" молили небеса о дожде, как дикари в засуху. Мистер Гаусс и сам не прочь был раскошелиться долларов на двадцать пять, подвернись ему авторитетный шаман по части осадков. Даже Герби, даже Тед вечером, накануне соревнований, гадали несколько часов кряду, каково содержание влаги в облачках, там и сям прикрывавших звезды. Хоть и недолюбливали они дядю Гуся с его лагерем, а это была их земля, уж какая ни есть, и ей грозило нашествие. В дни перед схваткой с "Пенобскотом" у дяди Сэнди не было повода жаловаться на недостаток патриотических чувств у воспитанников.
В то роковое утро ребят, разбуженных сигналом горна, встретило ослепительное солнце. Ни клочка белой влаги на небе. Испустив дружный стон, обитатели лагеря начали готовиться к встрече с неприятелем. Хижины были вычищены, как армейские казармы перед смотром; все достали из чемоданов праздничную форму; средних и младших воспитанников заставили цепью прочесать всю территорию и собрать мусор до последней бумажки. Обычно убогий лагерь никогда не выглядел таким опрятным, как в день приезда пенобскотовцев. (То же самое происходило и в лагере "Пенобскот", когда там ожидали гостей из "Маниту".)
Несколько раз, в надежде на чудо, справлялись о состоянии Йиши Гейблсона, однако вскоре стало известно, что бедолага провел бессонную ночь, отчаянно чесался и прочитал целых три книжки про Тарзана. С этой стороны ждать спасения не приходилось.
Ровно в десять заиграл горн. Мальчики замерли по стойке "смирно" перед своими хижинами, и по Общей улице прошагала орда пенобскотовцев, одетых в ненавистную серо-зеленую форму, со множеством флагов, лихо запевая бодрый марш, который начинался словами: "По горам, по долам, воздух с пылью пополам, наш "Пенобскот" шагает вперед". Враги остановились в конце Общей улицы и допели песню. Дядя Сэнди дал пронзительный свисток, и строй "Маниту" грянул свой марш:
Бульдог, бульдог, гав-гав-гав,
"Маниту".
Не страшна нам любая преграда, ату!
Бульдог, бульдог, гав-гав-гав… -
и так далее. Этот гимн достался в наследство еще от первого старшего вожатого, дяди Йеля, выпускника, сами понимаете, Йельского университета, ныне тянувшего юридическую лямку вдалеке от Беркширских гор. Когда Герби впервые услыхал песню, его озадачило частое упоминание бульдогов, однако все, казалось, усматривают в этом некий смысл, и он решил не обнаруживать своего невежества. Вскоре он, подобно остальным, начал принимать содержание гимна как должное и даже близкое и родное.
Но никогда еще Герберту не приходилось слышать такого исполнения "Бульдога", как в тот день. Он что есть мочи орал песню, и восторг окатывал его волна за волной. Герби покосился на Теда и увидел, что циничный гусененавистник тоже вкладывает в песню всю Душу, его худое лицо пылает страстью, большой рот усердно работает, глаза наполнены влагой и блестят. Бедняга Тед! Мальчишескому сердцу свойственно изливать любовь на знакомые предметы. А что было ему любить на протяжении шести долгих летних сезонов, кроме лагеря "Маниту"?
Пенобскотовцы промаршировали на лучшее бейсбольное поле, которое к их приезду заново разровняли, постригли и разметили белилами, а следом за ними – вся Гауссова команда: от малышей до самых старших. Вскоре противник разместился на скамейках вдоль линии первой базы, а зрители "Маниту" растянулись вдоль дорожки на третью базу. Тут в стороне послышались нежные голоса, поющие "По горам, по долам", и на стадион выплыла колонна девочек, одетых нарядно, как на богослужение, и под звуки марша "Пенобскота" лукаво постреливающих глазками в незнакомцев. Все сочли, что это очень мило, – кроме глядевших исподлобья мальчиков "Маниту". По их рядам шепотом прокатилась весть, что тетя Тилли "втюрилась" в старшего вожатого "Пенобскота" дядю Силача, высоченного, очень загорелого блондина с вытянутым подбородком. И в самом деле, в сверкающем белизной платье тетя Тилли казалась, против обыкновения, стройной, а ее веснушки были таинственным образом скрыты. Мальчики хоть и несведущи были в делах косметики и затягивания корсетов, но к разительной перемене отнеслись с подозрением. А когда тетя Тилли со счастливой улыбкой пожала руку дяде Силачу, ее заклеймили как малодушную предательницу и со стороны третьей базы донеслись обидные выкрики.
Девочек "Маниту" усадили рядом с пенобскотовцами. Герби не видел своей сестры, зато он и Люсиль оказались в первых рядах. Нелегко посылать страстные взгляды на ширину бейсбольного поля, но Герби старался изо всех сил, и хотя он не мог различить милые черты, однако видел, что и ему отвечают взглядом и улыбкой. Не такой уж плохой, подумалось мальчику, может выдаться день.
Команда "Маниту" вышла на поле под бодрое "Хрю-хрю, гав-гав", тон которому задавал дядя Ирланд. Все игроки были из старших и самых старших, за исключением шортстопа Ленни Кригера. Хотя Ленни был крупным для своих лет, в этой компании он выглядел недомерком; да и не поставили бы его на игру, не искупайся Йиши Гейблсон в ядовитой сумахе. Ленни занял место шортстопа Боя Кайзера, а тот встал подающим вместо Йиши. Появление Ленни, бегущего трусцой на свой участок поля, вызвало множество скептических замечаний, мол, что за малолеток затесался среди пятнадцатилетних молодцов, однако во время короткой разминки перед игрой мальчик показал, что не лыком шит. Приятно было посмотреть, как быстро и точно бросает он мяч, как ловко ловит его на бегу. Ленни явно расположил к себе зрителей. Болельщики "Пенобскота" приятно поразили хозяев, издав в честь Ленни свой традиционный клич: "Жми-дави, жми-дави!" Девочки под управлением самой тети Тилли тотчас подхватили инициативу, пропев:
Клубника, черника, крапива, лебеда,
П-О-Б-Е-Д-А,
Наша будет? Как всегда.
Ленни! Ленни! Да, да, да!
После этого мальчикам ничего не оставалось, как выдать в честь Ленни "Хрю-хрю, гав-гав". Ленни скромными кивками поблагодарил за столь необыкновенные почести и продолжал хладнокровно разминаться. Никогда еще Ленни не вызывал такого сочувствия, как теперь, оказавшись в роли мальчика для битья. Герби готов был простить ему все многолетние обиды, если б только тот помог выиграть матч.
Но, как ни безупречно играл малолеток, а вскоре стало ясно, что "Маниту" дорого обойдется страсть Йиши Гейблсона к ежевике. Бой Кайзер подавал мячи игрокам "Пенобскота", точно для тренировки. Те били, били и били, а вылетали, только когда аутфилдерам везло и они ловили дальние мячи. К концу четвертой серии подач счет был 17:2 в пользу "Пенобскота". Над залитым солнцем полем нависла тишина, прерываемая лишь радостными вскриками кучки вражеских болельщиков. Боя Кайзера заменили первым бейсменом Гучем Лефко, который раньше никогда не играл на месте подающего, и ребята "Маниту" поставили на игре крест.
Вдруг нежданно-негаданно шевельнулась надежда. Гуч выбил из игры двух потерявших бдительность отбивающих "Пенобскота", а третий вылетел после перехвата дальнего мяча. Настал черед "Маниту" принимать подачи, и команда, подстрекаемая отчаянным, как вопль утопающего, "Хрю-хрю, гав-гав", обрушила град мощных ударов. Перед последней перебежкой, при полных базах, малорослый Ленни отбил мяч до самых теннисных кортов. Тут поднялся настоящий поросячий визг, судя по которому в тот миг Ленни имел возможность взять в жены любую из женской половины "Маниту", будь то воспитанница или вожатая, за исключением, пожалуй, тети Тилли. Бурная серия закончилась со счетом 17:11. Когда Ленни возвращался трусцой на место шорт-стопа, Герби, вне себя от радости, подбежал, пританцовывая, к третьей базе и закричал: "Давай, Ленни! Ты их в одиночку обыграешь! За нашенскую улицу Гомера!" Ленни помахал ему и ухмыльнулся, и Герби был так горд, будто получил письмо от президента.
Но этот взлет оказался последним. Игроки "Пенобскота" выбили Гуча Лефко с места подающего, а вереница удручающих замен не остановила их натиска. У хозяев поля опустились руки. Скоро они помышляли только о финальном свистке. В отличие от менее изощренных способов мериться силами, вроде войны и бокса, которые можно остановить, если одна из сторон разбита наголову, правила бейсбола требуют, что бы ни случилось, довести ритуал из девяти серий до конца. При невероятном счете 41:11, когда матч грозил захватить обеденный перерыв, пенобскотовцы увенчали разгром команды "Маниту" еще одним унизительным жестом: выпустили на поле своих болельщиков. Но и тут сломленная команда "Маниту" умудрилась проиграть еще два очка. Итак, вышеописанное состязание вошло в историю лагеря несмываемым пятном на штандартах Гауссова воинства при счете 43:12.
Этот сокрушительный удар, однако, неожиданным образом тотчас удалось смягчить.
По установившемуся обычаю, команды и зрители строем шли с бейсбольного поля в столовую, а впереди ехал верхом старший вожатый "Маниту". В этом году из-за Умного Сэма возникли технические осложнения.
После двух дуэлей с конем дядя Сэнди прямо сказал мистеру Гауссу, что в седло не сядет. И дело тут не в его упрямстве, признался под нажимом дядя Сэнди, а в лошадином. Но уж больно не хотелось хозяину лагеря, чтобы гости подумали, будто в "Маниту" безлошадный сезон. Решили, что Клифф проскачет до бейсбольного поля и обратно, если у Умного Сэма не будет возражений насчет традиционной серо-зеленой попоны с надписью: "Добро пожаловать, "Пенобскот"!" Как выяснилось, конь относился к попоне с философским безразличием.
После матча Клифф, притаившийся с животным за дальним деревом, выехал рысью на поле, и попона похлопывала выцветшими буквами на ветру. На мгновение наездник задержался перед рядами пенобскотовцев, и те почествовали Умного Сэма своим кличем "Жми-дави, жми-дави". Затем Клифф поскакал на третью базу, к дяде Сэнди. Как раз в это время с дядей Сэнди беседовал старший вожатый "Пенобскота" дядя Силач. К ним в компанию втерлась еще тетя Тилли, и хмурые мальчишки приметили, что она и мужик по прозвищу Силач веселятся вовсю, а у дядя Сэнди, как у истинного патриота "Маниту", вид печальный.
– Ну, Сэнди, – рассмеялся дядя Силач, когда, тяжело, дыша подскакал Умный Сэм, – сейчас мы увидим показательный выезд?
– Нет, – сердито буркнул Сэнди.
Силач пригляделся к Умному Сэму:
– Эге, новый конь? Скакун, побитый молью.
– Может, и так, но мне с ним не совладать. Тот пацан – единственный в лагере, кто может ездить на нем.
Тут раздался голос тети Тилли. Она говорила громко, и мальчики все слышали.
– Какая жалость, парад насмарку. Силач, а почему бы тебе не сесть в седло?
Приезжий красавец улыбнулся.
– Чушь городишь, Тилли, – вмешался дядя Сэнди. – Сама ведь знаешь, с этой скотиной сладу нет.
– Ты, может, и не сладишь, а вот Силач сладит, – с высокомерной улыбкой взвизгнула тетя Тилли. – Он изумительный наездник. Он кубки выигрывал.
Мужская половина лагеря буквально облучала предательницу ненавистью. Но бывают обстоятельства, при которых у женщин вырастает свинцовый панцирь.
– Я не прочь попробовать, – небрежно бросил пенобскотовец, – если Сэнди не возражает.
Старший вожатый замялся. Мальчики слушали затаив дыхание.
– Разрешите, дядя Сэнди! – выкрикнул вдруг Герби с передней скамейки. – Пусть попробует.