Повесть о семье цирковых артистов. Действие происходит в годы Великой Отечественной войны. Автор книги - известный советский писатель - поднимает в своей повести важные проблемы, встающие перед юными и взрослыми героями произведения.
Содержание:
-
Глава первая 1
-
Глава вторая 2
-
Глава третья 3
-
Глава четвёртая 5
-
Глава пятая 6
-
Глава шестая 7
-
Глава седьмая 8
-
Глава восьмая 9
-
Глава девятая 10
-
Глава десятая 11
-
Глава одиннадцатая 12
-
Глава двенадцатая 13
-
Глава тринадцатая 13
-
Глава четырнадцатая 14
-
Глава пятнадцатая 15
-
Глава шестнадцатая 16
-
Глава семнадцатая 16
-
Глава восемнадцатая 18
-
Глава девятнадцатая 19
-
Глава двадцатая 20
-
Глава двадцать первая 22
-
Глава двадцать вторая 23
-
Глава двадцать третья 24
-
Глава двадцать четвёртая 24
-
Глава двадцать пятая 25
-
Глава двадцать шестая 26
-
Глава двадцать седьмая 27
-
Глава двадцать восьмая 28
-
Глава двадцать девятая 30
-
Глава тридцатая 31
-
Глава тридцать первая 32
-
Глава тридцать вторая 33
-
Глава тридцать третья 35
-
Глава тридцать четвёртая 35
-
Глава тридцать пятая 36
-
Глава тридцать шестая 36
-
Глава тридцать седьмая 37
-
Глава тридцать восьмая 38
-
Глава тридцать девятая 39
-
Глава сороковая 39
-
Глава сорок первая 41
-
Глава сорок вторая 41
-
Глава сорок третья 42
-
Глава сорок четвёртая 44
-
Глава сорок пятая 45
-
Глава сорок шестая 46
-
Глава сорок седьмая 46
-
Глава сорок восьмая 47
-
Глава сорок девятая 48
-
Глава пятидесятая 49
-
Глава пятьдесят первая 50
-
Глава пятьдесят вторая 51
Фёдор Кнорре
Оля
Глава первая
В самый разгар зимы, приехав в этот совсем чужой город, Елена Павловна Рытова с дочкой Олей вышли из тёплого вагона, прошли через вокзал и увидели сплошь занесённую снегом вокзальную площадь. Они спустились по ступенькам и остановились, оглядываясь по сторонам, не зная, куда двинуться дальше.
К счастью, они, наверное, тут не первые были, кто вот так же, сойдя с поезда, стояли и раздумывали: что делать дальше?.. Почти тотчас же к ним, скрипя по снегу, подъехали санки. Очень длинный худой человек тянул их за собой на пушистой, белой от инея веревке.
- Отвезём вещички! - сказал человек. - Куда будем ехать?
- Я думаю, в гостиницу, - нерешительно сказала мама. - Тут есть гостиница?
- Четыре, - сказал человек. - И в каждой местов свободных не найдёте. Вы же не командировочные?
- Нет, мы пожить… На некоторое время… Месяца на…
- Помесячно, - заключил человек и молча стал укладывать на свои санки багаж.
- Куда это мы? - спросила мама растерянно.
- По адресам поехали. Куда же ещё?
Он впрягся в верёвку, налёг на неё грудью, и шея у него при этом так далеко высунулась из просторного ворота засаленного пальто, что он стал похож на жирафа в упряжке.
Санки взвизгнули, тронулись и поехали.
Оля шла за санками и думала: настоящим жирафам длинная шея помогает доставать листочки с верхних веток деревьев, но зачем такая шея этому человеку?
По узким переулкам, окаймлённым валами сугробов, они выехали на большую улицу, свернули с неё в переулок, опять куда-то свернули. Оля ничего не запомнила, кроме того, что было много снега, всё было чужое, у неё замёрзли щёки и что их никуда не впускали.
Объехав три или четыре неподходящие квартиры, они добрались до странного старого дома. Первый этаж у него был кирпичный, а второй - деревянный, со следами вывески какой-то лавки, от которой остались только отдельные буквы. Дверь в эту бывшую лавку наглухо была заложена кирпичом, и за окнами весело цвели красные цветочки, прильнув к самому стеклу.
Оля устала, всё ей не нравилось, и все хозяйки были противные и заламывали за комнату столько, что мама не могла платить, а когда они поворачивали уходить, им не отвечали на "до свидания" или предлагали плату чуть-чуть подешевле.
А тут всё сразу же вышло по-другому: мама, стесняясь, спрашивала, а старушка хозяйка ещё больше стеснялась отвечать и, стыдливо показывая комнату, обращала внимание на то, что один угол сыроватый и стекло треснуло, и, узнав когда и откуда они приехали и в котором часу пришёл поезд, ужаснулась, что они замёрзли, и скоро всё устроила так, что сели пить чай все, даже человек с санками и жирафьей шеей.
Тут они и поселились. Хотя скоро оказалось всё не так хорошо, потому что хозяина Ираида Ивановна была не совсем тут хозяйка. Дом-то считался её, но владели им фактически её две дочери, два дочерних мужа и ещё сестра одного мужа, не считая "ихних отпрысков", как, извиняясь, объясняла хозяйка.
К вечеру все эти мужья и сестры собрались у себя внизу, и слышно было, как они спорят и гудят под полом в нервом этаже, и потом заскрипела деревянная лестница и скрипела очень долго, с промежутками: кто-то очень медленно поднимался, приостанавливаясь через каждые две-три ступеньки.
Наконец появилась хозяйка Ираида Ивановна и, виновато глядя вбок, попросила паспорт. Похоже было, она боится, что вдруг правильного паспорта не окажется, и когда Олина мама подала ей книжечку в чистой обложке, она бережно приняла её, как стеклянную, и понесла перед собой, как несут подавать к столу блюдечко с чашкой чаю, налитой до самого края.
Она понесла паспорт вниз, и там опять загудели мужские голоса, и долгое время спустя опять появилась Ираида Ивановна и с облегчением объявила, что паспорт хороший, с этим всё в порядке, и видно было, она этому ужасно рада, но что-то другое её мучает и томит, и она не знает, как начать.
Оказалось, что мужья и сестры, когда там гудели, пилили её и грызли, что она слишком дёшево сдала комнату, потому что летом они сдавали её подороже.
- Хорошо, - сказала мама, - мы завтра съедем, вы их успокойте.
И тут Ираида Ивановна, согнувшись, села на табуретку, фартуком закрыла лицо и заплакала.
Сквозь её тихий плач можно было разобрать, как она стыдит и усовещевает тех, кто её послал:
- Как это равнять можно - что летом, что сейчас? Летом сюда как на дачу приезжают… Купанье на речке, грибной лес близко, люди интересуются… А сейчас совсем другое дело, даже равнять нельзя. За комнату сейчас никак нельзя дороже спрашивать… Прямо бессовестно даже…
Мама сперва вспыхнула, рассердилась, ходила по комнате и самоуверенно повторяла: "Съедем, пожалуйста, раз у людей нет слова", а Ираида Ивановна горевала, как будто это её с квартиры гонят, и видно было, сама не знала, как быть.
- И ведь всё равно комната будет пустая до самого лета стоять, приезжих никаких сейчас нет, а постоянных пускать нельзя - пропишутся да и не выедут.
Слушая со стороны, можно было подумать, что мама сдаёт комнату и капризничает, а Ираида Ивановна старается её уговорить и сбить цену, - такой странный шёл разговор.
Наконец мама сказала:
- А что же вы-то расстраиваетесь, не пойму?
- До того не хочется, чтоб вы уезжали. Да ведь и совестно: я вам цену назначила, а теперь вдруг пришла прибавку спрашивать. Разве так по-людски поступают?
Мама наконец засмеялась и согласилась платить побольше, так ей стало жалко старуху. А та успокоилась, но сто раз повторила, что ей совестно и так делать некрасиво, и тут же постаралась замолвить словечко за дочерей с мужьями, что они, конечно, все хотят получше жить и многого им в хозяйстве не хватает.
В общем, было похоже, что сама-то хозяйка тут последний человек в доме. Да так оно и оказалось.
Глава вторая
Начался первый бесконечный день на новом месте.
Печка дымила и не желала нагреваться. Елена Павловна с Олей давно уже, не снимая пальто, сидели рядышком на кровати и смотрели, как дым, не желая уходить в трубу, клубился в топке вокруг слабых огоньков, то вспыхивающих, то гаснущих с шипеньем на сложенных поленьях.
- Она нарочно не загорится, пока мы тут сидим! - сердито сказала Оля, растирая красные глаза. - И чайники такие есть - ни за что не закипит, пока ты на него смотришь!
Полено громко стрельнуло, и маленький уголёк выскочил на железный лист. Столбик дыма пыхнул в комнату, превращаясь на лету в завиток, повернул и проворно нырнул обратно в топку. Там что-то произошло: без толку метавшийся дым вдруг точно опомнился, заторопился, устремляясь вверх по дымоходу, огонь свободно вздохнул, ожил, заиграл и с весёлым потрескиванием осветил кирпичные закопчённые стенки. Печка мало-помалу разгоралась, и комната стала похожа на жильё, а не на заброшенный чердак.
Ираида Ивановна прискрипела к ним вверх по лестнице, очень удивилась и даже похвалила печку за то, что та так быстро растопилась, - видно, никак она этого не ожидала от неё. Предложила теперь сама присмотреть за ней, как она будет себя вести, и подложить ещё дров, если жильцы хотят куда-нибудь уйти…
Они пошли немножко оглядеться в городе, куда приехали. Походили по улицам, совсем замёрзли, отогрелись, пообедав в довольно плохой столовой, которая называлась почему-то "Ресторан "Днепр", и поплелись просто так, от нечего делать, на почтамт - просто потому, что это было такое место, куда приходят письма из других городов до востребования.
Конечно, девушка за окошечком сказала:
- Писем вам нет!
А они и сами знали, что от папы не могло им быть письма, даже если бы он вдруг решил написать сразу же после того, как проводил их на вокзал. А он, безусловно, не стал бы им писать в тот же день. Да и в следующий… И вдруг девушка вытащила и положила на прилавок какой-то квадратик:
- А перевод денежный есть!
Мама слегка испугалась, даже руку отдёрнула, чтоб не взять чужого, - никакого перевода быть не могло. Однако на бланке стояла её фамилия, её имя и сумма 600 рублей. В те, довоенные, годы эта сумма тоже была очень значительной, а уж для них двоих сейчас даже очень и очень!
Оля затаив дыхание следила, как мама, вдруг улыбнувшись, стала расписываться, потом как-то неуверенно взяла деньги.
Продолжая улыбаться, чуть пожимая плечами с грустным недоумением, мама молча вышла на улицу, стесняясь говорить при посторонних.
- Знаешь, это от дедушки! Подумай только, он мне давно на письма не отвечал. Присылал ровно по две открытки в год, на праздники.
- А теперь вдруг взял, да и ахнул! Ты подумай! Шестьсот! Что мы делать с ними будем? Да как он узнал, что мы тут?
- Я-то ведь ему писала всегда. И что мы с тобой собираемся уезжать - тоже написала. А перевод телеграфный.
- Значит, он раскаялся и тебя простил, и теперь можно купить пирожных. Я его тоже, пожалуй, прощаю…
- Олька, прекрати петрушничать! Это совсем не смешно и не весело… Может быть, как-то нехорошо даже.
Они пошли по магазинам, купили хлеба, масла, яиц и какой-то странной местной тонкой колбасы колечками.
- Теперь домой? - хныкнула Оля. - Я ух как замерзла…
Они вышли из незнакомого магазина. Прошли по чужим улицам до своего переулка, который вовсе не был для них своим. И вот оказались "дома". В чужой, необжитой комнате.
Чайник дожидался их в хорошо протопленной печке. Воздух был тёплый, но стены ещё не прогрелись - видно, тут давно не топили.
Пока они возились, раскладывая вещи, стелили постели, усаживали на удобное место Тюфякина, а потом пили чай с пирожными, которые мама всё-таки купила, всё шло ещё так-сяк. Но вот когда всё было готово и делать стало нечего, они оглядели свое жильё, и обеим вдруг разом стало очень тоскливо.
Оля внимательно оглядела, стоя посреди комнаты, стены, печку, потолок, медную настольную лампочку с колпачком в виде стеклянной лилии на согнутом стебельке.
- Совершенно посторонняя комната!
Оля подошла к тёмному окну и прижалась носом к стеклу. На минуту можно было разглядеть крутые скаты домов и сараев, укрытые толстыми перинами пухлого снега, но тут же налетал новый порыв вьюги, и всё застилало мчащейся белизной. Она крутилась, постукивала о стекло, и в печной трубе откликалось: гудело и посвистывало, почти заглушая звук картонного репродуктора на стене, бодро, но слабо наигрывающего знакомый марш из кинофильма "Если завтра война".
- Тюфякин очень упал духом, - заметила Оля, когда они ещё только садились к столу пить чай.
Мама чуть усмехнулась:
- Просто он ещё приглядывается, что к чему, куда его занесло.
Они обе одновременно невольно обернулись на Тюфякина, сидевшего, по обыкновению прислонившись к спинке в уголке дивана и как-то неопределённо смотревшего прямо перед собой.
Очень трудно было бы определить в точности, что из себя представляет Тюфякин. С первого взгляда был он похож, пожалуй. на маленького кудлатого пёсика, спокойно сидящего на собственном хвосте, широко растопырив передние толстые лапки, как будто собираясь кого-то обнять. А может быть, желая выразить таким образом своё крайнее изумление окружающим.
Но самое удивительное, в особенности при его тщедушном тельце, была его крупная лохматая голова с круглыми ушками и широкой добродушной физиономией, которую никто бы не мог назвать мордой, сквозь завитки шелковистой шёрстки проглядывали с доброжелательной хитрецой очень живые зелёные глазки.
- Нет, - решительно заключила Оля. - У бедного старичка подавленное состояние его тюфячьего духа. Очень. Сразу видно.
Весьма вероятно, что спокойно сидевший в уголке Тюфякин был не виноват, но чаепитие прошло как-то скучно, даже пирожные не доставили обычного удовольствия.
Елена Павловна встряхнулась и усмехнулась невесело:
- Вот бы нас кто-нибудь увидел сейчас. Как раскисли, притихли. Что бы про нас люди сказали?
- Если б нас увидел папа, я знаю, что бы он сказал.
- Ну?
- Он бы сказал: "Ага!"
- Он не сделал бы при этом такой злорадной рожи….
- Но "ага!" он мог бы сказать? Ты это признаёшь?
- Ну что ж, если бы и сказал, то был бы прав… Но только временно. На сию минуту.
- А чего ты, мама, расстроилась, когда деньги получала? Ты мне скажи, тебе же легче будет, если от меня ничего не будешь скрывать.
- Дрянная ты девчонка, - печально сказала мама. - Как ты со мной разговариваешь? Твой папа был прав: не умею я тебя воспитывать… Как ты себя ведёшь? То будто ты мне ровесница, а то дуришь так, что и семилетней было бы стыдно. Скачешь по разным возрастам туда-сюда, как котёнок по клавишам рояля. Я совершенно не умею поддерживать родительский авторитет, а ты и рада стараться! Разве это хорошо?
Оля стремительно вскочила с места, обежала вокруг стола и, крепко обняв мать сзади, несколько раз поцеловала в шею, громко сопя и приговаривая:
- Мамочка, ты же мой один-единственный, великий, любимый авторитетик!..
- Не щекочи меня! - рассмеялась, отворачиваясь, мама.
- Сама знаешь!.. И потом поддерживать-то только то надо, что криво стоит или валится набок, а тебя не надо поддерживать.
Втиснувшись рядом с мамой на сиденье стула, Оля поцеловала её в щёку:
- Тебе плакать хочется.
- Ни капельки не хочется.
- Тебе хочется, но ты не ЖЕЛАЕШЬ плакать!.. Так что про деньги?..
- Хватит тебе… с деньгами - это уже прошло. Глупость. Мне в первую минуту показалось, что дедушка… то есть твой дедушка, мне-то он отец, мог по моему письму решить… ну, что мы совсем с Родей рассорились. Но это глупости, ничего он такого не подумал, он правильно понял, что я просто поступила как-то по-своему… Вот уехала с тобой… да, может быть, против чьей-то воли… И дедушка сразу захотел меня поддержать, помочь, вот и всё. Больше ничего за этим не кроется.
- Молодец дедушка, я хоть никогда и не видала, а попробую его начать любить. Правда, стоит? Раз он тебя любит. Он ведь любит?
- Любит, и ещё он любит, чтоб любопытные девчонки ложились спать вовремя. Марш в постель!
- Скачу в постель! Только лампу не гаси, ладно? А то ещё неизвестно, какая эта комната окажется, когда лежишь в темноте. Полежим, попривыкнем немножко, ладно?
Оля разделась и залезла на диван под одеяло, мама легла в постель у другой стены. Между ними стоял только стол с медной лампочкой.
- Если она цела, - заговорила Елена Павловна после небольшого молчания, - у дедушки в Ташкенте, в его домике, до сих пор должна стоять моя детская лампочка. Керосиновая. Вокруг всего абажура переводными картинками изображены похождения хитрого жёлтого зайца, который марширует с длинню-ющим ружьём на плече.
- А откуда он его взял?
- Стащил у глупого охотника. Тот заснул, а заяц из кустов подглядел… Я перед сном всегда любовалась на этого зайца, хотя он был похож больше на кенгуру.
- Ещё что-нибудь про зайца! - клянчила Оля. - Ну, мама!.. - Теперь ей действительно можно было дать лет семь, не больше. - Ну, а охотник был какого цвета?
- Зелёного. Зелёный костюм и гетры до колен, на пуговках. Нечего больше про зайца: стащил ружьё и торжествует. Спать надо.
- Спокойной ночи. Только честно: не гаси света, пока я не засну. Мне сейчас шесть годиков. Спокойной!.. Сплю.
Довольно долго в комнате слышалось только замирающее и вновь оживающее подвывание ветра в трубе и мягкое шуршание от ударов снега в стекло.