Глава шестая
Дом был такой, как строили когда-то в старину, может быть, лет сто тому назад, во всяком случае когда-то давным-давно. И лестница деревянная, тёмная, а уж скрипучая до того, что никакого звонка не требуется: не успеешь подняться, тебя уже спрашивают через дверь:
- Кто там пришёл?
- Да это я опять! - ответил Володя.
- Вот до чего ты настырный! - Оля презрительно фыркнула за дверью. Открывать она и не подумала. - Чего ты ходишь?.. Может, ты воображаешь, что я обратно беру свои слова? Не надейся!
- Да какие там слова?
- Я же тебя дураком назвала, ты что, забыл, что ли?
- Ну и ладно.
- У тебя, значит, ни малейшего нет самолюбия? Нет?
- Я даже внимания не обращаю.
- Ах вот как? Ты на мои слова внимания не обращаешь? Зачем же я буду тогда с тобой разговаривать? Вот и уходи. Слыхал? Уходи… А то ходит и ходит, как… банный лист!
- Листья не ходят.
- Вот видишь! Значит, они умней тебя. Ну, уходи… Ты что там, кажется, ещё хихикаешь? Мне через дверь всё слышно, имей в виду! Это что ещё за новости? Его выгоняют, а он стоит под дверью и хихикает на лестнице. Иди на свою лестницу, там и хихикай.
Минуту они постояли по обе стороны запертой двери, молча, прислушиваясь.
- Ну, ты ушёл наконец? - спросила Оля.
- Да ты открой! Ну, пожалуйста!
- Хорошо, я тебе скажу: у меня очень заразное инфекционное заболевание, даже многие врачи не умеют лечить. Даже через дверь можно заразиться. Даже… Понял?
- Не разыгрывай ты меня. По-человечески просят: открой, мне поговорить нужно.
Она приоткрыла дверь и, не выпуская ручки, загородив проход, встала на пороге:
- Смотри, я тебя предупреждала, теперь я за твою жизнь не отвечаю.
Володя вдруг охнул и даже слегка попятился:
- О-о!.. Правда. Что это у тебя?.. Отчего… это?
Оля минуту с удивлением смотрела на него:
- Что у меня?.. Где?..
Он робко, издали показал пальцем. Оля недоуменно посмотрела на палец, машинально схватилась за щёку, на которую он указывал, и вдруг замерла. Потом пальцы её осторожно поползли по щеке, по лицу, осторожно всё ощупывая. Коснувшись лба, она страдальчески сморщилась, вздрогнула и с видимым трудом проговорила, всё время постанывая:
- Ага!.. Значит, уже выступило наружу… Это самый опасный период… Такая инфекция! Скорее, скорее уходи и всё лицо промой уксусом, может быть, ты ещё не успел заразиться. Ага, побледнел. Беги, беги поскорей отсюда!
Побледнел или нет, но и в самом деле он стоял с раскрытым как-то набок ртом и, выпучив глаза, со страхом глядел ей в лицо: даже в полутёмных сенях, на пороге тёмной лестницы легко было разглядеть проступившие на лице у Оли зловещие жёлто-коричневые пятнышки. Мелкие, как веснушки, на щеке, они сливались в крупное пятно на лбу.
- Ой-ой-ой!.. - растерянно бормотал Володя. - Как же это так… беги? Что значит "беги"? Нужно же врача поскорей! А тебе очень это больно, вот это вот… там… у тебя? - От сочувствия он и сам сморщился и даже слегка зашипел сквозь зубы, точно его прижгли горячим утюгом.
Оля очень внимательно смотрела на него и вдруг порывисто закрыла лицо обеими руками. Сдавленным голосом, невнятно пробормотала:
- Лучше спасайся сам! - повернулась и пошла по тёмному коридору.
- Погоди… Постой… - не отставая ни на шаг, Володя тихонько дёргал её за рукав, стараясь остановить. - Тебе же нельзя ходить в таком состоянии…
- Спасайся… - глухо бормотала Оля.
- Не желаю спасаться, отстань ты с глупостями!.. Хватит болтовни. Ты сейчас же ляжешь, тепло укроешься, а я пойду и приведу врача… Постой, слышишь?
Так они прошли коридорчик туда и обратно, и Оля вдруг отворила дверь и быстро шмыгнула в кухню.
На кухне было светло и всё прекрасно видно - белёная русская печь, чугуны на полках, широкий некрашеный деревянный кухонный стол и здоровенная лепёха - с футбольный мяч - мокрой глины на столе.
Оля, ещё красная после приступа смеха, стала к столу и начала раскатывать длинную колбаску глины, сперва руками, потом дощечкой, затем стала ножом нарезать её одинаковыми кусочками, а из каждого кусочка катать шарик. Длинные ряды таких шариков, уже готовых, выстроились на столе. На руках у неё были видны такие же мазки и брызги глины, что на лбу и щеке.
Володя довольно долго молча наблюдал за производством шариков и наконец тихо, вдумчиво проговорил:
- Это такое, знаешь, свинство. Я и вправду подумал, что у тебя эта… какая-то жёлтая болезнь. Свинство.
- Ах, вот как? - Оля внимательно раскатывала глиняный шарик. - Значит, я, по-твоему, свинья? Ты это мне пришёл сообщить?
- Я не сказал: свинья, - угрюмо огрызнулся Володя.
- Ну поступила с тобой как свинья. Ты это хотел сказать?
- Да! - отчаянно и возмущённо проговорил Володя.
- Ах так! - Оля швырнула кусочек глины об стол так, что он расплющился, и вызывающе скрестила грязные руки на груди. - А ты не боишься, что я тебя сейчас отсюда выгоню и больше слова никогда не скажу, и мы… вообще навек поссоримся, навсегда, на всю жизнь. Ты этого хочешь? Тебе это всё равно, да?
- Нет, не всё…
- Значит, ты боишься?
- Боюсь.
- Ну так повтори: свинство или нет? Ну?
- Свинство.
- Ну, пожалуй, свинья. Я согласна. Но я ведь не нарочно. Я даже не знала, что у меня морда перепачканная. А когда ты испугался, мне так понравилось, что я и захныкала…
- Ла-адно… А для чего ты эти шарики катаешь?
- В суп. Суп из них варим. Вместо клёцек.
- Тебе ещё много надо? Давай помогу.
- Что тебе за интерес? Катай, если делать нечего. Только смотри, чтоб ровно. Видишь: точно полтора сантиметра.
- Справимся!.. А что тебе мама насчёт слонов сказала? Она ведь знает? Ты сама ей рассказала?
- Конечно, рассказала… Что она?.. Сказала, что нехорошо. Мальчишество, хвастушество, и всё в таком роде, да я и сама знаю… Да что ты ко мне пристал? Четыре шарика накатал и воображаешь?
- Ты своей маме врёшь когда-нибудь?
- А ты своей?
- У меня её нету. Никого нет. Бабка.
- Никого? А она верит?
- А чего ж? Верит. Да ведь если что вру, так больше для её пользы, а не для себя.
- Если мне верят, я не могу соврать, а если я вижу, мне не верят, я такую картину нарисую, да ещё и раскрашу. И ещё бантик сбоку прицеплю.
- Ты опять всё про этих несчастных слонов?
- Даже думать забыла, это ты всё пристаёшь! Какая разница, слон или моська! Если б у меня вдруг когда-нибудь был друг - только у меня никогда не будет, ну это всё равно, - и он бы мне сказал: "У меня есть кот", я бы поверила, так? Отчего же не поверить? А если б он сказал, что у него тридцать три кота? Что бы я тогда ему сказала?.. Я тебе не верю? Или сперва пойду, пересчитаю, что именно их тридцать три штуки? Ну? Говори ты!
- Всё-таки тридцать три… - нерешительно протянул Володя, - это как-то маловероятно…
- Ага, вот я тебя и поймала! Что тебе вероятно, ты поверишь, а что маловероятно - не поверишь! Иди, с Петькой, с Зинкой поцелуйся! Со всеми, кто рисует на досках! Все вы одинаковые и мне опротивели! Не смей мою глину хватать! Уходи!
- Ты сперва скажи, как бы ты ответила этому… другу, которого у тебя никогда не будет?
- Чего говорить про того, кого не будет!.. Но коли желаешь… вероятному всякая Зинка поверит, а друг должен верить… пускай тебе кажется невероятно, а ты верь, иначе… тряпка ты, а не друг! Может, у него даже ни одного котёнка нет, а если ты друг, то верь! Ты что, смеёшься, кажется?
- Да что ты, мне даже очень нравится. Интересно. Вот бы вправду так… Надо подумать.
- Вот ты шуток не понимаешь. Думать! Я же шучу!
- Нет, ты не шутишь. Погоди… Значит, так: что ты мне скажешь, я должен поверить, а что я…
- Ничего ты не должен и ничего я не скажу!.. Я над тобой грубо насмехаюсь!.. - Оля подумала и высунула язык. - Бэ-э-э! - но получилось как-то неубедительно и необидно.
- Если подумать, ничего особенного, - рассуждал вслух Володя, хмурясь и надувая щёки, как он делал, сосредоточиваясь на решении трудной задачи. - Собственно говоря, что тут думать? Так, ладно. Вот возьми и хоть сейчас скажи мне, только вполне серьёзно, без петрушки. Что хочешь скажи. И я поверю.
- Очень-то надо! При чём тут ты?
Ну попробуй, ну, пожалуйста!
Оля задумалась, прикидывая, что бы такое выпалить, и вдруг грубо прорычала:
- А если я тебе скажу, что вот да, у меня знакомый слон! Есть! Ну? Два слона! Ну, как?
- Нет, ты рычишь, это не считается!
- Ах так? - И нежным, тихим голоском мило воспитанной девочки скромненько пролепетала: - А если тебе так говорю: "Знаешь, Володя, у меня слон, у меня двое слонов!" Хорошо сказала? Ну!
- Мне немножко непонятно. Но я тебе поверю.
- Врёшь! - закричала Оля. - Ты это только говоришь, а сам ни капельки не веришь! По глазам вижу!
- Ну ведь ты мне тоже должна верить, раз я тебе сказал! - тихо сказал Володя.
- Ах да, верно…
- Неужели опять про слонов?
Оля быстро повернулась к вошедшей женщине и ещё быстрее ответила:
- Нет, мама, мы просто рассуждали. Со слонами всё кончено. Вот я даже Володе созналась, что это было мальчишеское хвастовство… Созналась?
- Правда, правда, - поспешно подтвердил Володя. - Она мне сказала. Мальчишество… и сама признаёт.
Мама улыбнулась Володе: ей, кажется, понравилось, что он так быстро, горячо вступился.
- Вы Володя? Здравствуйте, Володя, - сказала дружелюбно. - Спасибо, что вы помогли Оле с шариками. Я её мама.
- Здравствуйте… Я бы и так сразу узнал, вы на неё очень похожи.
- Неужели? - Мама засмеялась звонким, Олиным смехом.
- Честное слово, хотя вы очень уж молодая. А смеётесь, как она.
- А мамы все старые? - засмеялась и Оля.
- Кто их знает… Я своей-то никогда не видел. Нету у меня. У меня бабушка. А у других ребят, я вижу, они солидные всё-таки какие-то…
- Ой, мама, ты у меня не солидная, оказывается! Что ж нам теперь делать?
Глава седьмая
Зина была хорошая девочка. До того хорошая и прилежная, что редко кто из ребят мог её долго выносить.
Чем именно она хорошая - это было как-то не совсем ясно. Но даже когда она просто шла по улице, все, глядя на неё, думали: "Вот идёт хорошая девочка".
Училась она плоховато, но зато очень прилежно и старательно. Даже отвечая невыученный урок, она завиралась, путалась и ошибалась с таким старательным, скромным и прилежным видом, что казалось, это какая-то другая девочка плохо знает урок и уж кто-кто, но никак не эта, гладенько прилизанная, так правдиво глядящая прямо в глаза преподавателю Зина в этом может быть виновата.
Так и сейчас, когда в классе стояла тишина, потому что все более или менее были заняты письменной работой, Зина прилежно писала, медленно выводя закорючки на больших буквах и только искоса всё время приглядывала, следила за тем, как какой-то листок бумаги путешествует под партами. Ни один педагог никогда и подумать бы не мог, что это её собственное произведение.
На листке толстый слон сидел, развалясь в кресле, и ухмылялся, а девочка с поклоном подносила ему чайную чашку с блюдцем. Хотя слон был нарисован довольно хорошо - Зинка их уже столько раз рисовала, что, видно, насобачилась, - у него над головой всё-таки для ясности стояла надпись: "Слон". А над головой девочки: "Оля Рытова".
Подо всей картинкой тянулась подпись: "Знакомый слон пьёт чай в гостях у Оли" и "Передавай дальше!"
Эту картинку и передавали из рук в руки, с парты на парту. Кое-кто хихикал, оглядываясь на Олю, кое-кто улыбался, разглядывая и передавая дальше.
Наконец листок дошёл до Володи.
Зинка обернулась, привстала, так и впилась в него глазами, в злорадном ожидании угрожающе прошипела:
- Только порви попробуй! Ещё десять нарисую!
Володя минуту подумал, поводил пером, нагнувшись над картинкой, и спокойно передал её соседу.
Зинка заёрзала от беспокойства, отметив, что смешки стали громче, продолжительней. Она завертелась на месте, стараясь перехватить свой листок, но он обошёл полкласса, прежде чем вернулся в её руки.
Всё было на месте, как она задумала и нарисовала, только за спиной у слона появилась довольно мерзкая собачонка с разинутым ртом, из которого летели брызги, и рядом с надписью "Слон" было приписано: "А это Моська-Зинка".
Зина замерла, засопела, сложила листок пополам, - разорвала, ещё сложила, опять и опять разорвала в мелкие клочки, скомкала в кулаке и засунула в карман.
- Можно нам немножко пострелять? Ну по пять патрончиков? А, мам?
- Хорошо, только ты знаешь где. И на улицу не. высовываться.
- Ну конечно. Где дрова сложены, я знаю!..
- И не забудь посмотреть, нет ли там кошек, воробьев или ещё чего-нибудь живого.
Оля отодвинула ящик комода, отсчитала на ладонь десять мелкокалиберных патронов и раскутала замасленную тряпку, в которую была завёрнута шикарная многозарядная винтовка "ТОЗ".
Такой роскошной винтовки Володя никогда и не видел.
- Можно, я понесу? - нерешительно спросил он.
Оля великодушно кивнула, и он, сжимая в руках, с благоговейной осторожностью понёс винтовку во двор следом за ней.
Настоящая винтовка, с магазином! В его руках! Что это значило для него? Целый мир "Перекопа", "Чапаева", "Человека с ружьём", и он соприкасался с этим миром - точно вступал хоть на минуту в это братство людей с винтовками в руках.
Оля деловито постукала по дровам, сложенным во дворе у забора, палкой выпугивая кошку, которая могла оказаться в зоне обстрела. Кошки не оказалось, тогда она установила несколько твердо высушенных глиняных шариков на длинном полене.
- Вот тут двадцать пять шагов. Отсюда будем. Ладно? Заряжать умеешь?
Начали стрелять по очереди, передавая друг другу винтовку.
- Я плохо стреляю, - говорила Оля, перезаряжая, и выбила три шарика из своих пяти заготовленных. Они рассыпались в прах с облачком пыли. Володя затаив дыхание старался изо всех сил, но хотя он считал себя приличным стрелком из духового ружья, проклятые шарики сидели на полке как заколдованные - попал всего два раза, и то один шарик просто скатился, наверное, его задело отскочившей щепкой.
- Вот мазила! - сказал он сам себе с усмешкой, но покраснел от досады.
Олина мама вышла во двор на чёрное крыльцо, голова у неё была повязана косыночкой; рукава засучены, видно было, она прямо от плиты. Она сразу увидела пять целёхоньких шариков на берёзовом полене, но ничего не сказала.
- Ну пожалуйста, не тащить же шарики обратно! - просительно сказала Оля.
- Я уж руки перепачкала! - Мама присела на корточки и принялась тереть закопчённый бок кастрюльки тряпочкой с песком.
- А я тебе вытру!
Мама молча пожала нехотя плечами, и Оля вихрем умчалась наверх по лестнице, вернулась и подала матери чистую тряпочку. Потом она разжала кулак. На ладони лежало пять патрончиков в таких же медных гильзах, только немножко подлиннее, чем те, которыми стреляли дети.
- Я, знаете, сам три раза промазал. Мы вон оттуда, где бочка стоит, стреляли… Вы туда пойдите, - дружелюбно посоветовал Володя. Ему хотелось немножко подбодрить эту женщину, когда она, поставив кастрюльку на ступеньку, как-то неуверенно взялась за винтовку, по-хозяйски тщательно вытерев руки о тряпочку, принесённую Олей.
Она стояла спиной к дровам, одна нога на земле, другая на ступеньке крыльца, куда она отложила кастрюлю, потом оглянулась вполоборота, прикладываясь на ходу. Винтовка с совершенно ровными промежутками сухо щёлкнула пять выстрелов, и все пять шариков разлетелись в пыль, будто кто-то, стоя рядом, сбивал их щелчками почти по очереди.
- О!.. - ахнул Володя. - А-а?
От крыльца до дров было, наверное, втрое дальше, чем от того места у бочки, откуда они палили.
- Отнеси на место, - сказала мама и протянула винтовку Оле.
Они уже вернулись наверх, а у Володи рот так и остался в форме буквы "О". Он даже не решался ничего спросить. Оля, делая вид, что ничего этого не замечает, беззаботно расхаживала по комнате, что-то перекладывала с места на место и чуть слышно посвистывала по-мальчишески, у неё это здорово получалось.
Потом она остановилась прямо против Володи и торжествующе весело, с усмешкой посмотрела прямо в глаза:
- Хочешь спросить, да?
Володя кивнул и закрыл наконец рот.
- Тайна!.. - сказала Оля. - Я бы тебе сказала, но тайна не моя… Ты не обижайся! Хочешь, моё что-нибудь покажу? У меня тоже много есть разных тайн…
Она нагнулась над кроватью, достала что-то спрятанное между стеной и подушками и быстро повернулась:
- Ну-ка, посмотри и скажи, что это?
На руках у неё, непринуждённо привалившись к её плечу лохматой головой, покачивался Тюфякин.
У Володи на лице медленно разливалась удивлённая усмешка.
- Ну, так кто же это по-твоему?
- Ух ты какой!.. - Смеясь, Володя протянул руку и дотронулся до тугой толстой лапки. - По-моему, всё-таки это, скорей всего, собачка такая, а?
- Конечно. - Оля взяла двумя пальцами короткий, тоже туго набитый хвостик и показала, как можно им вилять.
- До чего интересный! Можно мне его подержать? Вот бы такие на самом деле были!
- Возьми, только осторожно, он ведь ещё маленький… Что значит "на самом деле"? А разве он не на самом деле?
Володя бережно потискал, поворачивая на все стороны, чудное чучелко со смышлёными глазками и, весело принимая игру, сказал:
- Маленький, значит, он будет расти?
- И не подумает, ты что, не видишь, он же всё-таки старичок. Ты погляди-ка как следует. Похож на старичка?
Пожалуй, что-то такое было и на старичка похожее в лохматых бровках, за которыми умудрённо, многознающе притаились за шерстяными завитками зелёные глазки.
- Вот он такой и есть: он старичок, он и собачка, и мой деточка! Когда какой!
- Первоклассный, оригинальный старичок! - сказал Володя. - Выдающийся старичина. Откуда такой у тебя?
- Он не мой… Наш с мамой… Папа привёз из одной поездки. Ты не забудешь, что это тайна?
Володя возмущённо передёрнул плечами: как можно такое позабыть!
- А как его зовут?
- Тюфякин. Почему? Это в честь его бедного папы. Не иначе как это был тюфячок, набитый прекрасным волосом, а потом этот материал пошёл на нашего старичка - собачку, тюфячкового деточку. Кажется, ясно?