Вне сцены Джимми Стома с неуемной энергией поддерживал имидж хулигана, что иногда приводило к печальным последствиям. У Стомарти не раз возникали проблемы с законом: чего стоит хотя бы арест за появление в непристойном виде на концерте в Северной Каролине. Джимми Стома вышел на сцену практически голым – на нем был лишь презерватив и маска, имевшая несомненное сходство с лицом преподобного Пэта Робертсона, известного телепроповедника.
В другой раз мощный гидроцикл певца врезался в корму роскошного круизного лайнера "Норвегия", стоявшего на якоре в порту Майами. В результате этой аварии Джимми получил перелом девяти пальцев рук; пострадала и его пассажирка, чье имя осталось неизвестным. Позже Стомарти признался, что перед этим инцидентом он изрядно "вштырился".
Годы его славы и успеха были омрачены злоупотреблением наркотиками и алкоголем, именно это стало причиной разрывов с многочисленными любовницами и развода с первой женой.
Стомарти распустил группу ив 1991 году выпустил свой первый сольный альбом "Стоматозник", который получил неоднозначные отзывы в прессе и не имел коммерческого успеха. Вскоре он оставил музыкальный мир Лос-Анджелеса и перебрался во Флориду.
По словам жены Стомарти, он завязал с наркотиками и алкоголем и стал заядлым приверженцем активного отдыха на природе, фанатом фитнеса и защитником окружающей среды. Он купил второй дом на Багамах и полностью отдался своим хобби – прогулкам на яхте и подводному плаванию.
В прошлом году на вечеринке, устроенной каналом "Ви-эйч-1" в честь Эдди Ван Халена, Стомарти познакомился с мисс Рио, урожденной Синтией Джейн Циглер. Три недели спустя они поженились в Сэг-Харбор, штат Нью-Йорк.
"Джимми был для меня всем, понимаете? – сказала нашему корреспонденту мисс Рио. – Мужем, лучшим другом, любовником, менеджером…"
В последние месяцы жизни Стомарти занимался продюсированием альбома своей жены, который называется "Сердце на мели".
Я перечитываю свой шедевр и решаю, что он не так уж плох для сорока пяти минут работы. И даже "пинок" сойдет, несмотря на всю сентиментальность.
В некрологе Джимми Стомы 789 слов, что равняется примерно двадцати четырем дюймам текста в колонке. Привередливая Эмма будет кипеть от злости. Она сказала, что мой максимум – пятнадцать дюймов. Все, что длиннее, не ляжет на полосу раздела Смертей, а это означает, что статью надо обкорнать или перенести в другой раздел.
Эмма скорее поцелуется взасос с игуаной, чем попытается урезать мою статью, потому что ей прекрасно известно, что я буду дышать ей в затылок и биться за каждую жалкую запятую, которую она решится вычеркнуть.
Нельзя сказать, что у Эммы получается гладкая редактура даже в том случае, когда ей никто не мешает работать. А уж если ей приходится выдерживать осаду, она и вовсе теряется; даже знаки препинания (ее сильная сторона при обычных обстоятельствах) начинают прихрамывать на обе ноги. Отчекрыжить два или три дюйма от моей статьи – все равно что резать по живому. А уж оттяпать девять – настоящая пытка, и Эмма прекрасно это знает.
Есть у нее, правда, еще один вариант: некролог Джимми Стомы можно передвинуть в начало раздела. В этом случае бразды редакторского правления перейдут к одному из соперников Эммы. И что особенно неприятно – возможно, мою фамилию поместят на видное место, а это само по себе событие такое же редкое и мистическое, как солнечное затмение.
Бедная девушка. Из чего ей приходится выбирать!
Перед тем как нажать на "отправить", чтобы переслать ей некролог Джимми Стомы, я перечитываю его еще раз и подчищаю концы.
Я убираю определение "несомненное" перед словом "сходство".
Я морщусь, дойдя до упоминания о "Чили Пепперз", сильно подозревая, что на эту конкретную группу "Блудливые Юнцы" оказали минимум влияния.
Меня бесит фраза "злоупотребление наркотиками и алкоголем", но все, что мне приходит в голову вместо нее, тоже давно затаскано.
Я вставляю "широко освещавшегося в прессе" перед "развода"…
Я занимаюсь этой фигней, чтобы протянуть время, а время я тяну в надежде, что Дженет Траш все-таки позвонит мне и скажет пару слов о своем брате. За исключением парочки цитат из давних статей, весь некролог написан со слов Клио Рио. Мне как-то неуютно опираться только на один источник информации, а многие факты в этом деле мне известны только от Клио. В том числе и причина смерти Джимми Стомы.
И еще у меня из головы не выходит рыжеволосый тип с пакетами, которого я встретил у лифта. Черт, да найдется тысяча невинных объяснений! Возможно, это старший брат Клио или какой-нибудь дайвер, приятель Джимми. Хотя с одеколоном в стиле "бык-производитель" он явно переборщил.
Я скептически уставился на слова "все еще потрясенная трагедией" – так я описал вдову Джимми. Наверное, стоило бы вычеркнуть, но я не буду. Это создает более трепетную атмосферу, чем фраза "глушит "отвертки" и тупо пялится в окно", хотя, как ни грустно, именно так оно и было на самом деле.
Тут я замечаю еще одну деталь в тексте, и меня снова охватывают сомнения. Я имею в виду абзац, где говорится о том, что Клио и Джимми познакомились на вечеринке "Ви-эйч-1". Об этом мне тоже сообщила Клио.
И она же сказала мне, что ее муж окончательно и бесповоротно порвал со своим прошлым и слышать ничего не хотел о мире музыки, пока не встретил ее. Так почему же он пришел на гулянку в честь Ван Халена?
Одна из тех загадок, которые мне, наверное, никогда не разрешить.
Я смотрю на часы. Затем щелкаю мышкой на "отправить" – Джимми Стома летит к Эмме на всех парусах. Потом я спускаюсь вниз по лестнице, чтобы взять себе содовой. Я возвращаюсь и вижу, что Эмма успела мне ответить: "Нам надо поговорить, как только закончится летучка!"
Наверное, она даже не читала некролог – просто увидела объем и психанула. Через несколько минут она идет ко мне через отдел новостей, и я, как росомаха, готовлюсь отразить удар.
– Его забрали Городские Новости, – сообщает она таким тоном, как будто ей все равно.
– Да? На первую страницу раздела?
Эмма не отвечает. Она знает, куда попадет некролог Джимми Стомы, но не хочет дать мне повод для злорадства.
– Все вопросы к Городским Новостям, – отрезает она, делая вид, что редактирует статью молодого Эвана Ричардса, нашего стажера.
Когда я подхожу к ней, Эван почитает за лучшее убраться от ее стола: он знает, во что выливаются наши с ней перебранки.
– А как у тебя обстоят дела? – спрашиваю я Эмму. – Есть чем заполнить место?
– Найду пару сообщений от агентств.
Она старается не смотреть на меня; ее изящные руки, кажется, прилипли к клавиатуре, а носом она почти что водит по экрану монитора. Ситуацию ухудшает то, что на мониторе ничего нет. Я вижу отражение небесно-голубого экрана в ее очках для чтения.
Неожиданно мне становится жаль ее.
– Вряд ли телеграфные агентства сообщат что-то про рабби Левина. Эмма, позволь мне сделать пару звонков.
Она моргает. Я замечаю, что она белыми зубками слегка прикусывает губу.
– Нет, Джек. У нас нет времени.
Вернувшись на свое место, я делаю три звонка: вдове раввина, его брату и в синагогу. За двадцать оставшихся минут я стряпаю двенадцать дюймов, которые затем переправляю Эмме со словами: "Ты была права. Дельтапланеризм – это вещь!"
Я уже собираюсь свалить из редакции, но тут она зовет меня. Я подхожу к ее столу и вижу на мониторе некролог раввина. Нетрудно предположить, что сейчас последует.
– Джек, мне больше нравятся слова брата, чем слова жены.
– Что ж, поменяй их местами, – легко соглашаюсь я. Для Эммы этот некролог важнее, чем для меня. – И прощай до завтра.
И вдруг ни с того ни с сего она говорит:
– Мне понравился! твой "пинок" для Джимми Стомы. – Нельзя сказать, что она полна искренности, но по крайней мере не отводит взгляд.
– Спасибо. Это Аксакал передал некролог в Городские Новости?
Эмма кивает:
– Как ты и говорил. Наш новый босс – фанат "Блудливых Юнцов".
– Не-а, – возражаю я. – Настоящий фанат поместил бы некролог на первую полосу.
Она почти улыбнулась.
Ужин для меня – это короткая остановка в забегаловке, где можно разжиться бургерами. А затем я иду домой, открываю пиво и рыскаю по квартире в поисках "Рептилий и амфибий Северной Америки". Наконец я выуживаю запись из-под шаткой груды дисков "Пинк Флойд" и Дилана. Я нажимаю на кнопку, и Джимми Стома, живой и здоровый, сотрясает мое жилище своим творчеством. Я плюхаюсь на диван. Конечно, не Роджер Уотерс, но, скажу я вам, Джеймс Брэдли Стомарти тоже не лишен таланта.
Маленькая поправка: был нелишен.
Я закрываю глаза и слушаю.
В душе дыра – это ход в пустоту.
Ты пошла за мной, ты пошла за мной,
Первый луч зари разрубил черноту,
А ты шла, но тебя уничтожил прибой…
Я потягиваю пиво и улыбаюсь. Как забавно получается! Бедный Джимми.
Я снова закрываю глаза.
Когда я просыпаюсь, уже светает. Телефон звонит, и я с досадой вспоминаю, что забыл отключить переадресацию звонков из редакции. Это может звонить только читатель, а разговор с читателем в такую рань не сулит ничего хорошего. Однако неожиданное раннее пробуждение – это такая мерзость, что я хватаю трубку так, будто это заряженный револьвер.
– Да! Что? – рявкаю я, чтобы вынудить звонящего оправдываться.
Женский голос спрашивает:
– Это мистер Таггер?
– Да.
– Это Дженет. Дженет Траш. Я видела, что вы там написали в газете про моего брата.
Идиотизм, конечно, но я жду комплиментов. Вместо этого я слышу, как она презрительно фыркает.
– Черт побери, – говорит сестра Джимми Стомы, – снимите лапшу с ушей!
4
Когда я начал работать в этой газете, мне исполнилось сорок – ровно столько же было Джеку Лондону, когда он умер. Сейчас мне сорок шесть. Президент Кеннеди умер в сорок шесть. И Джордж Оруэлл тоже.
Профессиональная привычка авторов некрологов – запоминать возраст, в котором сыграли в ящик знаменитости, и непроизвольно отмечать эти вехи на собственном жизненном пути. Не могу отучиться.
Я не жирный наркоман с плохим пищеварением, поэтому мне не светит загнуться на унитазе, как, например, случилось с Элвисом. Мои шансы стать жертвой политического заказного убийства тоже весьма невелики – я слишком мелкая сошка, чтобы ради меня тратиться на профессионального снайпера. И тем не менее мой сорок шестой день рождения принес целый букет иррациональных волнений, отголоски которых не стихают вот уже одиннадцать месяцев. Если уж смерти удалось подкосить таких колоссов, как Элвис и Джон Ф. Кеннеди, то раздавить такую козявку, как я, ей раз плюнуть.
Подразумевается, что я дрожу при мысли о безвременной кончине потому, что так ничего и не добился в жизни. В моем возрасте Элвис был Королем, Кеннеди – лидером свободного мира. А я – я сижу в закусочной в Беккервилле, читаю в газете некролог почившего музыканта, некролог, который я, видимо, состряпал из рук вон плохо. Хотя место ему отвели хорошее: первая страница раздела Городские Новости, верхняя часть полосы. К статье прилагается совсем свежий снимок покойного, сделанный "Рейтер": загорелый Джимми улыбается в камеру на благотворительном барбекю в пользу фонда "Спасите рифы". Даже заголовок не подкачал: "Экс-рокер умирает в результате несчастного случая на Багамах". (Кстати, Джеймс Брэдли Стомарти отошел в мир иной в том же возрасте, что Деннис Уилсон и Джон Кеннеди-младший.)
Дженет Траш – кто же еще? – садится напротив меня и говорит:
– Прежде всего, я никому не позволяю звать меня Джен.
– Договорились.
– Согласна на Дженет. Мой бывший муж однажды назвал меня Джен, и я воткнула ему вилку в бедренную артерию.
Я осторожничаю: не начинаю выспрашивать подробности ее замужества.
– Итак, Дженет, какую конкретно лапшу вы имели в виду?
– Клио соврала насчет своего альбома – "Треснувшее сердце" или как его там. Джимми его не продюсировал.
На носу у Дженет веснушки и солнечные очки "Вэйфарер"; у нее непослушные пепельные волосы, а в ушах огромные зеленые серьги, напоминающие рождественские украшения. Одета она в светлый топ без бретелек и узкие джинсы. Она выглядит лет на пять моложе своего брата.
– Откуда вы знаете, что он не продюсировал альбом? – интересуюсь я.
– Во-первых, Джимми сказал бы мне, а во-вторых, он был слишком занят работой над своим собственным новым альбомом.
– Погодите-погодите. – Я вытаскиваю ручку и блокнот.
– Да я даже не знала, что Клио работает над альбомом. Брат ни слова об этом не говорил.
– Когда вы беседовали с ним последний раз?
– В день его смерти. – Дженет дует на свой кофе, и ее очки запотевают.
– Он звонил вам с островов? Она кивает:
– Я сама не могу ему звонить. Если она рядом. Клио мои звонки бесят.
В отличие от вдовы, Дженет говорит о покойном брате в настоящем времени, поэтому я начинаю ей верить. Я записываю все, что она говорит, хотя понимаю, что информация мне уже вряд ли когда-нибудь пригодится. Некролог – скоропортящийся товар.
Кроме того, это всего лишь ее слова против слов Клио.
– Она даже не упомянула его новый альбом? – недоумевает Дженет.
– Ни единого намека.
– Вот мразь. – Ее голос дрогнул. Она замирает, так и не поднеся чашку с кофе ко рту.
– Она сказала, что Джимми не собирался возвращаться в музыкальный бизнес, пока не встретил ее, – говорю я.
– И вы ей поверили?
– А почему нет? Он не выпустил ни единого альбома со времен "Стоматозника". Если бы вы мне перезвонили вчера, статья получилась бы совсем иной.
Как это низко – сваливать вину за искажение фактов на скорбящую родственницу. Но Дженет, кажется, не обиделась.
– К вашему сведению, – говорит она, – мой брат работал над этим альбомом четыре года. Может, даже пять.
Меня слегка мутит. Какой-нибудь музыкальный журналист наверняка знает о незаконченном альбоме Джимми Стомы, и эту новость он красиво преподаст в другой газете. Я мог бы написать об этом свою статью, если бы вдова Джимми потрудилась поставить меня в известность.
– Вы что-то переменились в лице, мистер Таггер. Пончик несвежий?
– Зовите меня Джек. Почему Клио недолюбливает вас?
– Потому что я вижу ее насквозь, – слабо улыбается Дженет. – Теперь и вы тоже увидели.
Я провожаю сестру Джимми до ее машины; это старая черная "миата". Скорее уж крысиное дерьмо поедет, чем эта колымага. На мой немой вопрос Дженет отвечает:
– Я врезалась в "скорую". – И затем добавляет: – Не бойтесь. Не нарочно.
Я говорю ей, что у меня есть еще один вопрос, самый тяжелый:
– Вы уверены, что ваш брат действительно мертв? Некоторое время она смотрит на меня.
– Хорошо, что вы спросили, – наконец говорит она. – Давайте-ка прокатимся.
Морг всего в двух кварталах от автомагистрали. Здание как две капли воды похоже на все остальные похоронные заведения Америки: колонны, кирпичный фасад и аккуратная живая изгородь.
Я ненавижу морги. Я пишу о смерти – и с меня этого достаточно, но если уж выбирать, я скорее отправлюсь на место убийства бензопилой, чем в похоронную контору.
– Когда вы мне звонили вчера, – говорит Дженет, – я была здесь.
Нам приходится вылезать из ее машины через крышу, потому что смятые двери заклинило.
– Значит, вы уже видели тело? – спрашиваю я.
– Ага.
– Что ж, придется поверить вам на слово, что Джимми мертв.
Дженет снимает солнечные очки, и я вижу, что она много плакала.
– Этому вас учат на факультете журналистики? – спрашивает она. – Верить любому бреду, который услышите? А что, если я вру?
– Вы не врете, – возражаю я, старый матерый журналюга.
Я вхожу за ней внутрь. Какой-то тип, источающий аромат тухлых гардений и похожий на торговца подержанной мебелью, бесшумно скользит по коридору, но, увидев Дженет, резко отскакивает в сторону – очевидно, они уже успели пообщаться.
– Ну что, уже поджарили моего братца?
– Простите? – Тип выдавливает такую улыбку, как будто у него несварение желудка.
– Кремация, Эллис. Припоминаете?
– Еще целый час.
– Отлично, – кивает Дженет. – Я хочу еще раз взглянуть на него.
Эллис, управляющий похоронным бюро, украдкой смотрит на меня. Я знаю этот взгляд – он думает, что я из полиции. Возможно, все дело в моем галстуке: ему самое место в коллекции Джека Уэбба.
Эллис спрашивает:
– Что-то случилось?
Дженет, не дрогнув, отвечает:
– Это барабанщик из первой группы Джимми. Он специально прилетел с Гавайев.
Эллис облегченно вздыхает. Мы следуем за ним по коридору до двери с табличкой "Посторонним вход воспрещен". Слава богу, это не крематорий.
В комнате рядочком стоят четыре деревянных гроба на каталках. Во Флориде каждый труп бальзамируют и кладут в гроб, даже если ему ничего не светит, кроме кремации. Просто у нас есть такой закон – вероятно, его придумали специально для владельцев похоронных бюро. Дженет показывает на светлый ореховый гроб с оранжевой биркой, прицепленной на одну из ручек.
– Билет в печку, – поясняет она.
Эллис угодливо открывает верхнюю половину крышки… и мы лицезреем Джимми Стому.
Учитывая его состояние, выглядит он сногсшибательно. Даже лучше, признаюсь вам, чем на обложках некоторых своих альбомов. Он такой худой и подтянутый – ни за что не догадаться, что в свое время он был потяжелее "Мясного Рулета".
Джеймс Брэдли Стомарти возлежит перед нами в дорогущем прикиде: черном как смоль пиджаке от Армани поверх белой шелковой рубашки, застегнутой на все пуговицы. В ухе сверкает бриллиант. Его стриженые каштановые волосы, подернутые серебром, блестят от мусса. С него должен брать пример каждый покойный рок-музыкант.