* * *
На больших столовых часах пробило половина второго, завтрак кончился - и девочки, воспитанницы пансиона господина Орлика, поднялись как по команде из-за стола.
Их было двенадцать, возрастом от восьми до четырнадцати лет. Старшая из девочек, Маргарита Вронская, прочла послеобеденную молитву и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье - m-lle Орлик, сестра и помощница господина Орлика, - объявила:
- Даю вам полчаса отдыха. Скоро придет немецкий учитель, а пока можете поиграть в зале. - И она вышла из столовой.
- Ну уж и скука! - произнесла высокая, тоненькая девочка, красивая блондинка с длинными, туго заплетенными косами. - Знала бы я, как живут в этом противном пансионе, ни за что не поступила бы сюда.
- Да, да, и я тоже!
- И потом, что за обед нам дают! Бобы, бобы и бобы. Каша, каша и каша! Или кисель… что может быть противнее киселя? Графиня Стэлла права. Здесь жить решительно невозможно! - возмущалась толстенькая розовая девочка лет десяти.
- И почему так рано нам велели съехаться?
- Еще только десятое августа, а у нас уже начались классы, - возмущалась черненькая толстушка.
- Девочки, кто взял мой мячик? Отдайте мне мой мячик! - кричала девочка, которой на вид было лет шесть и которую все без исключения любили в пансионе и баловали напропалую.
- Кто взял мячик малютки? - закричала некрасивая, но бойкая девочка, Фимочка Ярош, или Ярышка, как ее называли в пансионе.
- Хоть бы что-нибудь случилось, что ли! Хоть бы пожар или крыша свалилась! - тянула белокурая красавица недовольно, - все-таки происшествие в нашей скучной жизни.
- Графине Стэлле скучно, потому что ей нечего делать! - выскочила вперед смуглая черноволосая девочка, похожая на цыганку, с большим горбом за плечами. - Графиня Стэлла - лентяйка!
- Молчи! Как смеешь ты говорить дерзости мне! - произнесла красавица с белокурыми косами.
- Ах, ваша светлость, простите великодушно! Я хотела только сказать, что ваша светлость не находит подходящего для своего графского достоинства дела! - кривлялась горбунья.
- Молчать! - прикрикнула та, которую звали графиней Стэллой, хотя она была вовсе не графиней, а просто Степанидой Ивановой, а прозвали ее так в насмешку - за ее чванство и гордый нрав.
Неизвестно чем бы кончилась эта ссора, если бы в комнату не вошла надзирательница, которую звали Настасьей Аполлоновной, а пансионерки прозвали совою - за ее выпученные круглые глаза.
- Дети, не шумите! Директор приехал! - сообщила она испуганно.
- Сова - хищная птица! - раздался бойкий, веселый выкрик.
- Она не спит по ночам, - вторил другой голос.
- И ест всякую падаль, - подвизгивал чей-то тоненький голосок.
- Вроде пансионерского жаркого! - выкрикнул кто-то.
И все пансионерки разразились громким смехом.
- Что такое? Что такое? - недоумевала надзирательница, не подозревавшая, что все эти слова относились к ней.
- Настасья Аполлоновна, - подскочила к ней Ярышка, глядя прямо в глаза своей наставнице, - а вы любите сов? - и тотчас же добавила залпом: - А я их терпеть не могу: глупая и безобразная птица.
- И я! - вторила ей горбунья.
- И я! И я! - кричали со всех сторон девочки.
- Тише! - стараясь заглушить голоса детей, крикнула Настасья Аполлоновна, - сию минуту тише! Или я пожалуюсь господину Орлику.
Это была нешуточная угроза. Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый, он никогда не бранил девочек, но зато был неумолимо строг и наказывал вверенных ему воспитанниц за малейший проступок.
Девочки после этой угрозы сразу присмирели - и вовремя, потому что в эту минуту в зал вошел знакомый уже читателю высокий, худой господин, ведя за руку маленькую девочку, в которой нетрудно было узнать проказницу Тасю.
Пансионерки сделали низкий реверанс директору и во все глаза смотрели на новенькую.
- Барышни! - произнес г-н Орлик, - я привел вам новую воспитанницу, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая старшая из девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. А теперь я пойду отдохну с дороги, а вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей правила пансиона.
Едва только успел окончить эту небольшую, но весьма внушительную речь директор, как позади девочек послышался звонкий голос, выкрикнувший особенно задорно:
- Спокойной ночи!
Орлик оглядел девочек, перебегая взглядом с одного лица на другое, и вдруг поднял руку, указывая ею на одну из пансионерок.
- М-lle Васильева, - произнес он со своим обычным спокойствием, - вы пожелали мне спокойной ночи в два часа дня. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня у дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!
Васильева, или Котошка, как ее называли подруги, знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание - стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.
Бедная Котошка не посмела ослушаться своего начальника и молча последовала за ним, низко наклонив свою повинную голову.
Лишь только шаги Орлика затихли, девочки разом засуетились, зашумели и со всех сторон обступили Тасю.
- Вы издалека приехали? - кричала одна.
- А вы не сирота? - вторила ей другая.
- У вас есть мама? - перекрикивала четвертая.
- А братья?
- А сестры?
- А вы пшенную кашу с тыквой любите?
- У нас без нее дня прожить не могут, без этой глупой каши.
- Что ж вы молчите?
- Или вы немая?… Она немая, господа, - громче всех кричала Ярош, влезая на стул подле Таси и срывая шляпу с головы новенькой.
Тася, смутившаяся было в первую минуту от присутствия стольких девочек, разом пришла в себя, рассерженная внезапной выходкой Фимочки.
- И совсем я не немая! - сказала она, зле поблескивая на девочек своими черными глазками. - Оставь мою шляпу! - окончательно рассердившись, прикрикнула она на Фимочку.
- На, возьми! Разве я тебе мешаю, - со смехом проговорила та и поднесла шляпу к самому лицу Таси.
Но лишь только девочка собралась взять ее, как шляпа моментально исчезла и очутилась на голове Ярышки. Некоторые из пансионерок залились смехом и шумно одобряли ловкость Ярош.
Тася вскипела и, не долго думая, подскочила кверху, стараясь уцепиться руками за шляпу.
- Отдай шляпу! - кричала она вне себя, стараясь стащить Ярош со стула.
И вдруг ей удалось дотянуться до шляпы, и она изо всех сил рванула ее с головы шалуньи. Шляпа очутилась в руках Таси, но заодно с нею очутился и целый клок волос с головы Ярышки, нечаянно захваченный вместе со шляпой.
Ярош ойкнула от боли.
- Злючка! Злючка! - кричала она.
- Злючка! Злючка! - вторили ей остальные девочки.
- Драчунья! Она драчунья, неправда ли, девочки? - спрашивала Ярош.
- Да! Разумеется, драчунья! Злюка! Злюка! Драчунья! - подхватили все.
- Вот, подожди, мы проучим тебя! - пообещала Ярош, грозя Тасе пальцем.
Вместо ответа Тася изо всей силы толкнула стул, на котором стояла Ярош.
Стул упал, а с ним вместе полетела на пол и злополучная Ярышка.
- Ах! Так вот ты какая! Так вот она какая, девочки! - кричали пансионерки.
- Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли… Зовите сюда директора, Орлика, зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! - надрывалась смугленькая горбунья, и черные глаза ее горели гневом.
Но Орлика звать не пришлось. Он сам пришел на шум из своей спальни и, не найдя надзирательницы в зале, обратился к Маргарите, как к самой старшей, прося ее объяснить в чем дело.
- Так вот оно что, - произнес он строго, выслушав пансионерку. - Я ошибся, думая, что одним переселением из родительского дома в пансион мог повлиять на дурной характер Стогунцевой. Оказывается, барышне нужны более крутые меры. Извольте, сударыня, следовать за мною, - обратился он к Тасе.
Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту Орлик вышел, не говоря ни слова, задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька.
* * *
Горькие слезы хлынули из глаз девочки. Она бросилась на пол с громким рыданьем, звала маму, няню, Павлика, как будто они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался на ее крики. Тогда Тася вскочила на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло:
- Выпустите меня или я умру здесь! Умру! Умру! Умру! Гадкие! Противные! Мучители!
Но никто не откликался - прежняя тишина царила вокруг девочки, точно весь пансион вымер.
Тогда, видя бесполезность криков и угроз, измученная Тася как сноп повалилась, на стоявшую в углу каморки постель и, уткнувшись лицом в подушку, тихо заплакала.
Эго уже не были слезы злости, исступления. В душе Таси впервые промелькнуло раскаяние во всех ее прежних выходках и капризах. Ее неудержимо потянуло домой - к доброй мамаше, к сестрице и брату, которых она столько раз огорчала. Ей припомнилась мамина забота, припомнились и последние события, день маминого рождения, решивший Тасину судьбу.
Мама увидела, что ничто не может исправить ее девочку, и пригласила Орлика приехать за нею. О, этот Орлик, как он был вежлив с нею, Тасей. Даже в те минуты, когда Тасю охватывало желание капризничать, он старался очень вежливо обходиться с нею. Но эта вежливость пугала девочку больше всяких криков и угроз. Под вежливым обращением Орлика чувствовалась железная воля. Тася почувствовала это и сразу возненавидела своего директора. Злость на него, на "злых девчонок", как она называла пансионерок, наполняла теперь до краев ее маленькое сердечко.
- Мама, мама, зачем ты отправила меня сюда? Здесь только мучают бедную Тасю! - всхлипывала девочка, совершенно забывая о том, что она сама и была главною причиною всех своих несчастий.
И вдруг внезапный порыв злобы снова охватил ее.
- А если так, - вскричала она, - то я знаю, что мне надо делать! Вы думаете, что этот гадкий пансион исправит меня и сделает хорошей? А я стану назло вам еще хуже в этом пансионе, вот увидите, увидите, увидите!
И она злорадно улыбнулась, представив себе, как Орлик отправит ее домой, бессильный исправить ее, и мама скажет Марье Васильевне:
- Напрасно, Marie, вы советовали мне отдать Тасю из дома. Это не помогает.
И у Marie будет кислое лицо, кислое, точно она выпила уксус. А Тася скажет на это маме:
- Я исправлюсь, мамочка, дома, а в пансионе я дурно вела себя, потому что я не хочу быть там.
И тогда мама поцелует Тасю и скажет:
- Я тебя прощаю, только старайся исправиться поскорее.
A Marie она выгонит из дома.
- Да, да, выгонит, выгонит! Непременно! - злорадствовала Тася.
Она так углубилась в свои мысли, что не заметила, как сгустились сумерки.
- Меня, кажется, совсем позабыли, - с горечью подумала девочка, и, чтобы напомнить о себе, громко закричала: - Господин Орлик! Господин Орлик!
Но по-прежнему никто не отзывался на ее зов.
Тасе стало жутко. К тому же она начинала ощущать голод, так как не ела с самого отъезда из дома. Правда, Василий Андреевич предлагал ей чаю и бутербродов на вокзале, но она гордо заявила, что не станет есть всякую гадость. Теперь же голод все сильнее и сильнее охватывал ее. К довершению всего в каморке стало совсем темно, а Тася боялась темноты.
И вот она сидела, подавленная и притихшая, в углу на постели и смотрела в темноту широко раскрытыми испуганными глазами.
Неожиданный шорох в углу заставил вздрогнуть девочку.
И в ту же минуту две ярко горящие точки привлекли ее внимание.
Точки приближались, блестя в темноте, как два маленьких фонарика, и направляясь прямо к Тасе. Какое-то странное фырканье послышалось в том же углу. Потом светящиеся точки приблизились окончательно, и что-то мягко и бесшумно прыгнуло на колени Таси.
- Ах! - и девочка в ужасе закрыла глаза.
* * *
Ах! - вторил Тасе чей-то голос со стороны окошечка.
Послышалось чирканье спичек. Окно осветилось.
Тася, замирая от страха, открыла глаза и… громко расхохоталась. Напугавшие ее светящиеся точки оказались глазами замечательно красивой рыжей кошечки. Кошка была преласковая. Она терлась о колени Таси и заглядывала ей в лицо, умилено виляя своим желто-бурым хвостиком.
А в окошко, теперь освещенное ярким огнем свечи, смотрела белокурая девочка с большими добрыми глазами и двумя туго заплетенными косичками по плечам.
Появление ее так удивило Тасю, что она мигом забыла и про рыжую кошку, и про недавние страхи.
- Как ты сюда попала? - с удивлением спрашивала она белокурую незнакомку.
- Очень просто. Я встала на сундук, где хранятся платья m-lle Орлик, потом на стул и дотянулась до окошка. Мне стало жаль тебя, я и пришла навестить тебя и успокоить. Ты, должно быть, боишься темноты.
- Кто ты? - снова спросила Тася, которой сразу понравилось открытое, симпатичное личико девочки.
- Я - Дуся.
- Кто?
- Дуся, Евдокия. Девочки меня так прозвали. Они любят меня.
- Твои девочки злючки. Я их терпеть не могу, твоих девочек! - отвечала Тася.
- Нет, девочки добрые, - убежденно говорила Дуся. - Ты, верно, злая сама, если считаешь злыми других. Увидишь, какие они добрые. Ярышка извиняется перед тобой, что отнимала у тебя шляпу, и просит передать тебе, чтобы ты не беспокоилась, что сделала ей больно.
- Я и не беспокоюсь…
- Вот ты какая! - белокурая девочка разглядывала Тасю, потом, словно спохватившись, сказала: - Красавица прислала тебе пирожное.
- Кто прислал?
- Маргарита. Самая красивая и самая большая из всех девочек. Вот она и прислала тебе сладенького. Только я откусила кусочек: хотела узнать, из чего оно сделано. Ты не сердишься?
- Нет. Ты славная! Ты не знаешь, скоро выпустят меня отсюда?
- Нет, не скоро. Ты, верно, проведешь ночь в карцере. У нас всегда запирают на ночь девочек, которые не умеют быть добрыми. Меня ни разу не запирали, а Ярышку много раз. Она самая большая шалунья из всего пансиона.
- Но я боюсь оставаться в карцере на ночь! - закричала Тася.
- Почему ты так кричишь? Разве я глухая? - удивилась Дуся. - Ты кричи нашей кухарке: она плохо слышит, ей надуло в уши после бани. А мне не надуло, и я хорошо слышу, - спокойно пояснила Дуся и, помолчав немного, добавила: - Так ты боишься? Орлик говорит, что боятся только люди с нечистою совестью. А знаешь, - предложила она, - я приду к тебе ночевать, хочешь?
- Да ведь тебе достанется.
- Нет. Меня очень любят и Василий Андреевич, и Анна Андреевна. Меня никогда не бранят. Верно, оттого, что я сиротка.
- Ты сиротка? - удивилась Тася.
- Да. Я тебе все расскажу, когда мы уляжемся. Только надо выпустить Милку. А то она будет мяукать и разбудит весь дом.
Свечка исчезла в окошке, и на минуту в каморке водворилась прежняя темнота. Вскоре, однако, за дверью щелкнула задвижка, и в каморке, озаренная мерцающим светом свечи, появилась белокурая головка Дуси. Она оказалась худеньким созданием с прозрачно-болезненным личиком и не детски серьезными глазами, которые смотрели открыто и прямо, так, что, глядя в эти глаза, самый отъявленный лгунишка не посмел бы солгать.
- Ну вот и я! - сказала девочка. - Вдвоем нам не будет страшно здесь в карцере. Только Милку выгоним. Уходи, Милка! - замахала она рукой на кошку.
Та с недовольным мяуканьем, выгибая полосатую спину, выскользнула из комнаты.
- Ну ложись же. Ты к стенке, а я с краю, чтобы успеть утром убежать на случай, если Сова или Сушка зайдут сюда.
- Кто? - переспросила Тася.
- Сова - это Настасья Аполлоновна, надзирательница. Сушка - сестра Орлика, Анна Андреевна. У нас у всех здесь прозвища. Только меня Дусей называют. Самая старшая, Маргарита Вронская - Красавица. Вторая, Степанида Иванова - графиня Стэлла ее прозвали. Она очень важничает перед всеми нами. Горбатенькая Вавилова - Карлуша. Ты видела несчастную девочку с горбом? Так вот, она Карлуша. Машенька Степанович - Гусыня. Она очень глупенькая. Немку Лизу Берг зовут Птичкой. Она все поет целый день. Фиму Ярош - Ярышкой. Потом идет Малютка - Нина Рузой. Потом двух близнецов, сестер Нагибиных, Анночку и Софочку, зовут Зайкой и Лиской, потому что одна такая беленькая, как зайчик, а у другой остренькое личико, как у лисички. Маруся Васильева - Коташка, или Котик, и, наконец, мы зовем черненькую Галю Каховскую - Пчелкой. Вот тебе и весь пансион. У нас славные девочки. Только графиня Стэлла чуточку заносчивая, Гусыня - глупенькая, Карлуша - злючка немножко да Ярышка - проказница невозможная, и хохлушка с Коташкой также, а, в общем, все очень хорошие.
- А Орлик и его сестра?
- Они очень строги, но справедливые. Сова, бывает, сердится. Только если с нею вежливы, то и она не сердится никогда.
- А ты давно в пансионе?
- Давно. Раньше всех. Меня привезли сюда совсем маленькой, я и не помню даже когда. Сюда ведь не только для ученья возят, но и для исправленья и воспитания сироток. Например, вот Гусыню сюда привезли от лени отучить. Ее из гимназии за лень выключили. Пансион Орлика отчасти и исправительное заведение.