* * *
Прошла целая неделя со дня поступления Таси в пансион. Девочки мало-помалу привыкли к Тасе, Тася - к девочкам. Только две пансионерки по-прежнему терпеть не могли маленькой Стогунцевой, и она в свою очередь платила им тем же. Эти двое были Карлуша и Ярош, которые решительно не могли и не желали находить новенькую доброй и сердечной девочкой. Но Тася нимало не горевала об этом: она быстро освоилась с пансионской жизнью и чувствовала бы себя отлично, если б не постоянное воспоминание о том, что ее отдали сюда в наказание и что мама, должно быть, совсем разлюбила и позабыла свою Тасю! Но Тася ошибалась; мама более чем когда-либо любила свою девочку и интересовалась ею. Тася и не подозревала, что еженедельно в Райское к маме ездил или сам Орлик, или же его сестра с отчетом о ее поведении и успехах.
До сих пор, однако, бедная Тасина мама не могла гордиться ни тем, ни другим. Тася все еще была на дурном счету, и исправление ее почти не подвигалось вперед. Одно только порадовало маму: Орлик успел сообщить ей очень утешительную новость. Ее дочь, неисправимая проказница, подружилась с Дусей Горской - самой лучшей девочкой из всего пансиона - и это уж много говорило за нее. Нина Владимировна - мама Таси - очень скучала по своей девочке - и не одна мама, но и няня, и Леночка, уже окончательно выздоровевшая, и даже m-lle Marie, любившая по-своему свою строптивую воспитанницу. Даже по письмам Павлика, уехавшего в Москву, в корпус, было видно, как он тревожился о своей младшей сестричке.
Немудрено, что посещения Орлика ждали с нетерпением, чтобы узнать от него о маленькой пансионерке.
Но вернемся к Тасе.
Стояло пасмурное осеннее утро. Дуся, сидела за чаем вместе с пансионерками и жаловалась на головную боль.
- Ужасно трудно вставать по утрам так рано, - жаловалась девочка.
- Разумеется, нас будят с петухами, - подхватила недовольно графиня Стэлла. - Ужасно неприятно! Совсем спать не приходится.
- Это потому, что ты слишком долго возишься со своим туалетом, - завиваешь на папильотки волосы и мажешь глицерином руки. Конечно, тебе остается мало времени на спанье, - поддразнивала Тася.
- Молчи, пожалуйста! - прикрикнула на нее графиня Стэлла.
- Иванова! Ведите себя приличнее, - строго заметила Анна Андреевна, сидевшая тут же за самоваром.
- Нет, право, Мавра звонит, точно на пожар, - заметила Лизанька Берг, большая любительница поспать.
- А я, девочки, и не слышу звонка! - со своей простоватой улыбкой произнесла Гусыня.
- Тебе хоть из пушки пали над ухом и то не услышишь, - заметила Ниночка Рузой, или Малютка, симпатичная восьмилетняя девочка, казавшаяся гораздо младше своих лет.
- Я, девицы, спать люблю! - чистосердечно заявила Машенька.
- Странно, гуси мало спят! - насмешничала Карлуша.
- Да разве я гусь? - захлопала глазами Машенька.
- Нет, ты другое! - лукаво усмехнулась Ярош.
- А что же?
- Гусыня! - отозвалась Карлуша, и обе подруги покатились со смеху.
- Ну, уж вы скажете тоже! - обиделась Машенька - Гусыня-то глупая…
- А ты у нас умница. Про это знает вся улица, петух да курица, дурак Ермошка, да я немножко, - тараторила Ярош.
- Не трогайте ее, девочки, - остановила Карлушу и Ярош Дуся Горская и вдруг тихо застонала.
- Что с тобой, Дуся? Что с тобой? - всполошились все.
- Голова болит ужасно, - пожаловалась Горская.
- А все из-за вставанья с петухами. Все из-за колокола противного! Хоть бы украл его кто скорее, - мечтательно сказала Тася, которой было очень жаль свою бедную подругу.
- Не украдут, - с сожалением произнесла Галя Каховская.
- Очень глупо желать неприятностей вашему директору, - заметила Анна Андреевна и, встав из-за стола, пошла в комнату Настасьи Аполлоновны, где они обе за чашкой кофе поверяли друг другу все свои горести, причиненные им пансионерками.
Тася вскочила на стул, оттуда на стол.
- Ура! Я придумала что-то! Ура! Колокол не разбудит вас завтра!
И она радостно захлопала в ладоши.
Девочки недоумевающе поглядывали на Стогунцеву, но на все вопросы - в чем заключалась ее выдумка - Тася не отвечала ни слова.
Большой колокол находился в темной прихожей пансиона, в углу за верхними платьями пансионерок, и если влезть на вешалку, то можно было рукою достать до его железного языка. Тася все это обдумала всесторонне и в тот же вечер решила действовать. Когда девочки улеглись спать, она из дортуара босиком пробралась в переднюю. В руках Тася держала полотенце. Добравшись до места, где висел колокол, Тася вскарабкалась на трюмо, стоявшее в передней, оттуда на вешалку и живо принялась за работу. Язык колокола был тщательно обернут полотенцем, и Тася снова вернулась в дортуар.
Было ровно семь часов утра, когда заспанная глухая пансионская кухарка Мавра пришла в прихожую и стала дергать за веревку колокола.
Колокол не звонил. Но так как Мавра никогда, по причине своей глухоты, не слышала звона, то и теперь, дернув несколько раз за веревку, снова ушла к себе в кухню, уверенная в том, что выполнила возложенную на нее обязанность.
На больших столовых часах пробило восемь. Необычная тишина царила в пансионе. Пробило половина девятого и, наконец, девять. Прежнее невозмутимое спокойствие.
В начале десятого часа к старшим пансионеркам должен был прийти учитель немецкого, к младшим - священник, настоятель городского собора, преподававший девочкам Закон Божий.
Учитель и священник, впущенные Маврой, вошли в зал и были удивлены необычной тишиной.
- Можно подумать, что пансион вымер! - произнес учитель Штром, худой, длинноволосый немец.
- Н-да, подозрительно что-то! - согласился батюшка, отец Илларион.
- Странно! Слушай, голубушка, - обратился Штром к Мавре, - что у вас, все благополучно?
Та радостно закивала головою, не расслышав того, что говорит учитель.
- С лучком, батюшка, с лучком. Я завсегда с лучком котлеты делаю, - весело затараторила она.
- Какие котлеты? - недоумевал Штром. - Что она говорит? Что ты говоришь, про какие котлеты? - снова спросил он кухарку.
- Одеты! Одеты! Я их покличу в классную. В эту пору они завсегда одеты бывают, - обрадовалась глухая в полной уверенности, что ее спрашивают - готовы ли пансионерки.
- Мы подождем, не надо! Не надо! - махнул рукою Штром.
Тут уж Мавры счастливо разулыбалась.
- На что мне награда, батюшка, я и без награды скажу. Благодарствуйте, мы и так вами много довольны, - и, низко кланяясь, она поплелась в дортуар звать пансионерок.
Те еще крепко спали, несмотря на то, что было уже половина десятого. Да не только они, спали и Орлик, и Анна Андреевна, спала Сова в своем "дупле", как прозвали старшие пансионерки комнату классной дамы, спала горничная Ирина в умывальной комнате на клеенчатом диване, словом - спали все.
Колокол не звонил в это утро.
Мавре оставалось только выйти на середину дортуара и закричать:
- Барышни! Батюшка с немецким учителем пришли.
Пансионерки вскочили, перепуганные.
- Пожар? Горим? - спрашивали они, на что Мавра отвечала:
- Да, да, в зале!
- Пожар в зале! Ужас! Ужас! - визжали девочки, поспешно одеваясь кто во что попало.
Из своей комнаты выбежала Сова, забыв снять папильотки, в которые всегда закручивала свои жиденькие волосы на ночь, а из противоположной половины дома вихрем неслась Анна Андреевна, вскрикивая:
- Где пожар? Что такое?
Прибежал Орлик, который, тщательно расследовав дело, старался успокоить пансионерок и втолковать им, что никакого пожара нет и все обстоит благополучно.
Вдруг в прихожей прозвучал мерный удар колокола. Это Тася, успевшая во время общей суматохи освободить медный язык от полотенца, теперь трезвонила во всю, изо всех сил дергая веревку.
В этот день никто не жаловался на усталость, и у Дуси Горской прошла головная боль.
Кто был причиной беспорядка - так никто и не узнал. Тася Стогунцева умела хранить свои маленькие тайны.
* * *
Кошечка была очень хорошенькая. Представьте себе длинное гибкое тельце, покрытое золотистой шерстью, а вдоль спины шла узкая темная полоса. Умные зеленые глазки с поминутно расширяющимися зрачками и умильная мордочка, из которой по временам высовывался острый, как жало, розовый язычок. Само имя ее, Милка, как нельзя более подходило зверьку.
Милку привезла в пансион Карлуша, и прелестная кошечка составляла радость и гордость девочки. Не было худшей обиды для Карлуши, как задеть ее любимицу. Милку подарил Карлуше ее отец, который вскоре после этого умер и не мудрено, что маленькая горбунья всем сердцем привязалась к его подарку. Милка спала в дортуаре в постели девочки, ела из одной тарелки с нею и бросалась со всех ног навстречу Карлуше.
Орлик разрешил держать кошку обиженной судьбою девочке.
И вдруг Милка пропала. Пропала бесследно. Ее искали всюду: и в кухне, и в дортуаре, и в классной. Малютка, или Ниночка Рузой, которая, по словам Красавицы, могла забраться даже в наперсток, по причине своего маленького роста, влезла в буфет и обшарила там все полки, стараясь найти Милку, которую любили все без исключения - и воспитанницы, и начальство.
Карлуша плакала. Остальные ходили, понуря головы; даже Настасья Аполлоновна меньше сердилась на девочек и реже покрикивала на них из уважения к общему несчастью.
Одна Тася была весела по-прежнему. Дело в том, что Тася поссорилась недавно с Карлушей.
Маленькая горбунья в совершенстве говорила по-французски и по-немецки. Тася тоже очень недурно владела тем и другим языком. М-lle Орлик, дававшая уроки языков в пансионе, ставила еженедельно отметки по этому предмету. У Таси оказалась на этот раз отметка значительно хуже, чем у Карлуши.
Карлуша не могла не уколоть этим Тасю.
- Ах, ты, француженка! - усмехнулась она, - а еще хвалилась, что лучше всех нас знаешь по-французски.
- И знаю! - огрызнулась Тася.
- Ну не очень-то велико твое знание!
- Отстань! - и Тася толкнула девочку.
- Не смей толкаться! - рассердилась та.
Тогда Тася толкнула Карлушу вторично.
М-lle Орлик видела эту сцену.
- Стогунцева, подойдите сюда, - позвала она Тасю.
- У нас не принято толкаться в пансионе. Это доказывает вашу невоспитанность. Поэтому не угодно ли будет вам в наказание выучить немецкие стихи, пока дети будут совершать послеобеденную прогулку.
Это было строгое наказание, так как девочек водили гулять по лучшим улицам города, а иной раз в городской сад, где всегда играла военная музыка и где было шумно и весело. Тася очень любила такие прогулки.
- Если виновата я, виновата и Вавилова, - со слезами в голосе поясняла она директрисе.
- Толкались вы, а не Вавилова, - отвечала неумолимая m-lle Орлик, - и поэтому будете наказаны вы, а не она.
- Что, досталось на орехи! Ага, будешь толкаться, - торжествовала Карлуша.
- Противная горбунья! - буркнула Тася. - Терпеть тебя не могу! Пусть меня наказали, но уж и ты останешься довольна. Будет тебе праздник!
Но Карлуша не слышала последних слов рассерженной не на шутку девочки и подбежала, подпрыгивая на ходу, в прихожую, где одевались остальные пансионерки и откуда раздавался голос Ярышки, кричавший Тасе:
- Ты не горюй, Стогунцева, с тобой Милка останется и Мавра. Ничего, что Милка кошка, а Мавра глухая тетеря. За неимением лучшего будь довольна и этим обществом!
- Противные, - прошептала сквозь слезы Тася.
Тася долго смотрела в окно, пока вереница пансионерок не скрылась за углом.
Какие они были веселые! Как разрумянились и оживились на свежем воздухе их лица.
- Противные! Гадкие! - зло шептала Тася, глядя им вслед. - Ненавижу вас всех, ненавижу за то, что вы обижаете Тасю, за то, что вам нет дела до нее. Бедная Тася! Бедная Тася, - и она смотрела в окно на опустевшую улицу затуманенными от слез глазами.
И вдруг она увидела стоявшего перед окном мальчика лет двенадцати, смуглого, черноволосого, с лукаво бегающим взором. Он смотрел во все глаза на Тасю и смеялся. Что-то отталкивающее было в его лице. Видя, что сидевшая на подоконнике девочка обратила на него внимание, он запустил руку в карман, вытащил что-то и посадил к себе на плечо. Тася увидела, что это был совсем ручной серенький мышонок.
Почувствовав себя на свободе, зверек и не думал убегать и преспокойно терся мордочкой о смуглую шею мальчика.
Это так заинтересовало Тасю, что она залезла на подоконник и, открыв форточку, высунула голову.
- Эй, ты, мальчишка! - крикнула она, - что это у тебя?
- Разве ты не видишь что? - отвечал мальчик, - ручной мышонок.
- Во-первых, не смей мне говорить ты: я барышня, - неожиданно оборвала его девочка.
- Барышня! - расхохотался мальчишка, - велика штука - барышня! А я вот король да и то говорю с тобою!
- Король? - изумилась Тася.
- Да, "царь фокусов", или "электрический мальчик", или "истребитель шпаг", или "король воздуха", - так и сыпал он, - видишь, сколько у меня прозвищ!
- А мышонок чей? - спрсоила девочка.
- Мышонок мой! Он дрессированный. У нас не только мыши, но и кошки дрессированные есть, и собаки, и даже змея.
- Змея! - с ужасом произнесла Тася.
- Ну, понятно, змея. Чего ты испугалась, глупая девочка? Что это у тебя? - неожиданно ткнул он пальцем по направлению окна.
Тася оглянулась. Около ее ног терлась Милка, незаметно вспрыгнувшая на подоконник.
- Это кошка! - беря Милку на руки, отвечала Тася.
- Вижу, что кошка, а не корова! - расхохотался мальчик, - и красивая кошка, я тебе скажу. Таких мне видеть не приходилось. Вот что: отдай мне ее.
- Это не моя кошка, чужая! - сказала Тася. - Эта кошка Карлушина, она ее очень любит.
- Чья?
- Карлушина. У нас такая девочка есть. Злая-презлая. Горбунья. Так вот Милка ее.
- Злая, говоришь?
- Ужасно. Из-за нее меня наказали! Все ушли гулять, а меня дома оставили.
- Из-за нее?
- Да.
- Так чего ж тебе жалеть ее, - спросил мальчик и подмигнул своим черным глазам, - тебя за нее наказали, и ты ее накажи!
- Как? - не поняла Тася.
- Очень просто: отдай мне ее кошку. Ведь горбунья ее очень любит, и если ты ее мне подаришь, твоей горбунье плохо будет. Вот ты и отомстишь ей таким образом.
- Чужое брать грешно, - засомневалась Тася.
- Ишь ты! Впрочем, как хочешь. Не желаешь отдать мне эту кошку и не надо. Прощай. Мне еще на музыку поспеть надо. Сегодня музыка в саду особенная, с платой за вход: наш хозяин дает в городском саду представление.
- Какой хозяин?
- Наш, хозяин цирка. Собак, мышей дрессированных показывать будем, змею. Потом я по проволоке ходить буду. Это отделение "Король воздуха" называется. И шпаги глотать… Возьму длинную, острую шпагу и в горло ее себе пропущу.
- Ах, как интересно! - восхитилась Тася, - а они, гадкие, меня оставили дома, и я ничего не увижу!
- А потом Розка плясать будет. Платье все в блестках, звезда в волосах, и она пляшет. Розка пляшет, а музыка жарит. Тра-ла-ла! Трум! Тум! Тум!
- Ах, я несчастная! - горевала Тася.
Ей живо представилось, как играет музыка, как пляшет неведомая Розка и прыгают дрессированные собаки.
"И все из-за Карлушки! Все из-за этой гадкой девчонки! - мысленно возмущалась она. - Ох, уж эта Карлушка! Если б ей досадить хорошенько за все! За все!"
И вдруг она решительно сказала мальчику:
- Бери Милку. Ты прав. Надо наказать Карлушку.
Взяв кошку за шиворот, Тася подняла ее к форточке и бросила за окно прямо в руки мальчику.
- Вот это дело! - обрадовался тот, ловко подхватывая на лету Милку. - Ну, прощай покуда. Мне идти надо, а то от хозяина попадет, если к своему выходу опоздаю. А пока слушай, что я тебе скажу: у нас жизнь веселая - пляшем да кувыркаемся. То ли дело! А у вас, как я погляжу, ни свободы, ни радости. Ты к нам приходи в случае чего. А то одной Розке не справиться. Право, поступай к нам в труппу.
- А как же я уйду отсюда? - спросила Тася, которой очень понравилось плясать, прыгать и дрессировать животных.
- Да очень просто. Наш балаган на площади. А живем мы в слободе за городом. Да я тут каждый вечер собак прогуливаю после десяти часов, когда нет представленья. Ты возьми да и выйди ко мне, а я тебя мигом к хозяину доставлю.
- Хорошо, я подумаю… - засомневалась Тася.
- Чего тут еще думать? Взяла - и ушла. У нас, говорю, весело.
Мальчик кивнул Тасе и, спрятав под куртку Милку, беспечно посвистывая, зашагал по улице.
Тася захлопнула форточку и спрыгнула с подоконника.
В этот вечер вернувшиеся из сада пансионерки хватились Милки и бросились искать ее.
Ночью Тася не сомкнула глаз. Она долго ворочалась в постели, стараясь уснуть, и все-таки сон бежал от нее. Кто-то точно шептал в глубине ее сердца: "Нехорошо ты поступила, Тася! Нехорошо! Взять чужое - значит, украсть. Что бы сказала мама, если б узнала? Как бы тяжело и больно было ей! Ах, Тася! Ты ли это сделала?" В ее душе нарастало тяжелое чувство раскаяния. Тася была несчастна. Она сознавала, как недостоин был ее сегодняшний поступок.
