Он крепко ухватился за руку Митьки, и голос его звучал радостью, даже восторгом.
Митька покачал головой. Странным и непонятым казалось ему поведение Красавчика.
Он не мог уяснить причину радости, вдруг охватившей друга.
- Ну, я пойду, Миша, - сказал он. - Ты найдешь дорогу домой-то?
- Найду, а ты куда?
- Пошляюсь чуть-чуть и домой потом. Может на станцию загляну.
- На станцию? - легкая тревога проскользнула в голосе Красавчика.
Митька уловил ее и слегка нахмурился.
- Не бойся, - буркнул он, - ведь обещал я.
Мишке стало совестно. Он покраснел слегка.
- Не о том я, Митя, - смущенно произнес он. - Ну, пока прощай…
- Прощай. Так не заблудись, смотри… С дороги в лесу вторая тропка направо, а не первая, помнишь?
Это Митька прокричал уже на ходу.
- Помню, - успокоил его Мишка - Ну, прощай!
- Прощай.
Оставшись один возле калитки, Мишка снова почувствовал сильное волнение. Он чувствовал, что лицо его почему-то пылало, а руки и ноги странно дрожали Несколько минут простоял он перед запертой дверью, не решаясь прикоснуться к белой фарфоровой кнопке звонка.
Сад казался ему теперь еще роскошнее, чем в прошлый раз. Причудливые клумбы, полные цветов, заросли сирени и других каких-то кустов, осыпанных розовыми пушистыми цветами, делали сад каким-то сказочным. Белые статуи, видневшиеся из-за листвы, казались зачарованными героями волшебных сказок, а дом с резаными колоннами и башенками - дворцом, в котором обитает фея.
И долго бы стоял Мишка возле калитки, если бы в саду не показался какой-то старик, в фартуке и в фуражке, с метлой в руке. Он заметил мальчика и подошел к калитке.
- Тебе чего? - довольно недружелюбно спросил он.
Сухое коричневое лицо старика, поросшее седой бородой и усами казалось угрюмым и суровым. Седые ниточки бровей хмуро нависали над глазами.
У Мишки на минуту язык присох к гортани от волнения. Он не мог вымолвить ни звука.
- Чего глазищи пялишь? - еще строже вымолвил старик. - Кого нужно тебе здесь?
- М… мне… господина Борского… - выдавил, наконец, Мишка.
- Борского? Леонида Аполлоновича? А пошто он тебе?
Старик уже с любопытством обозревал фигуру мальчика.
Мишка, как мог, пояснил, в чем дело. Лицо старика несколько прояснилось. Ворча что-то под нос, он распахнул калитку.
- Входи.
Красавчик нерешительно сделал шаг вперед.
- Да иди, не бойся: собак нету здесь, - ободрил его старик.
Он шел за стариком почти машинально. Голова его была словно в тумане каком-то, он ничего не видел и не слышал. Пошел вслед за провожатым по каким-то ступенькам и очнулся только тогда, когда очутился в сенях, наедине с какой-то высокой плотной женщиной.
Старик исчез. Женщина же ворчала, ни к кому не обращаясь:
- Новая блажь нашла… Бродяг разных в дом напускать… Неугомонный… Ну, иди за мной!
Это она крикнула Мишке… Огорошенный резким окриком и намеками на каких-то разных бродяг, которые он принял на свой счет, Красавчик робко поплелся за женщиной. Они поднялись по широкой лестнице, украшенной ковром и цветами, во второй этаж. Отсюда железная винтовая лестница вела еще выше. Женщина начала взбираться по ней, кляня себе под нос и какого-то барина и крутую, неудобную лестницу.
Красавчик карабкался вслед за ней и чувствовал себя точно во сне. Казалось, вот-вот он проснется и исчезнет широкая спина женщины и витая лесенка и сам дом, и он очутится снова в пещере над лесным озером.
Взобрались. Жестом велев мальчику подождать, женщина постучала в какую-то дверь. За нею глухо прозвучал знакомый, но недовольный почему-то голос:
- Кто, там?
- Я, барин, я - Марфа.
Красавчик удивился, что голос женщины теперь не таил и тени недовольства, а звучал ласково и подобострастно.
Раздались шаги за дверью, щелкнул ключ. Красавчик увидел знакомую фигуру художника, облаченного в широкую, длинную серую блузу. Брови Борского были слегка нахмурены, точно он был недоволен, что ему помешали. Увидев мальчика, художник ласково улыбнулся, и улыбка эта смыла недовольство. Глаза его засветились добрыми, хорошими огоньком.
- А, пришел, Миша? Ну, и отлично. Иди, брат. Вы, Марфа, можете идти.
Он подался вглубь комнаты, жестом приглашая Красавчика войти. Тот робко переступил порог.
Громадная комната вся была залита светом. И стены и потолок у нее состояли из окон, местами задернутых цветными шторами. На полу у стен и на треножниках стояли картины. Одна громадная занимала чуть ли не пол комнаты. В углах и даже посреди комнаты возвышались какие-то статуи, на табуретах и мягких диванах валялись палитры, кисти, ящики с красками. В комнате царил такой беспорядок, точно её обитатель спешно готовился к отъезду.
Красавчик не ожидал увидеть что-нибудь подобное и остановился в изумлении. Картины, глядевшие отовсюду, напоминали ему выставку на окне художественного магазина на Морской, у которой часто и подолгу стаивал Мишка, смотря на картины. Теперь ему показалось, что он попал в такой магазин, но краски и кисти навели его мысль на настоящий путь. Он сообразил вдруг, что художники и есть те люди, что пишут картины. Он уже с любопытством взглянул на Борского.
Борский наблюдал за мальчиком, не мешая ему оглядеться и прийти в себя. Сперва недоумение, а потом любопытный взгляд Красавчика открыли художнику мысли, проносившиеся в маленькой голове. Он улыбнулся.
- Да. Миша. Я художник и пишу разные картины - ничего не поделаешь. Тебе не приходилось разве видывать художников?
- Нет, - смущенно ответил Мишка. Он не знал, куда деть руки, и теребил ими куртку. Но тут они казались какими-то неуместными, и Красавчик поспешил засунуть их в карманы.
Правая рука натолкнулась на что-то плоское и твердое. Это был портсигар художника, о котором Мишка совершенно забыл. Он поторопился извлечь его.
- Вот, покраснев вдруг до корней волос, - промямлил он, - мы нашли… вы потеряли… вот…
Рука, протягивавшая портсигар, дрожала… Красавчик боялся глядеть на художника, опасаясь, как бы тот не заподозрил истину.
- Мой портсигар? - воскликнул художник. - А я-то думал, что потерял его невозвратно, Спасибо, Миша, спасибо. Ты совсем славный мальчик, оказывается.
Мягкая рука погладила Красавчика по щеке, потом взяла за подбородок и приподняла опущенную голову. Глаза мальчика встретились с ласковым взглядом художника. Мишка покраснел еще пуще: его смущала непривычная ласка и похвала, казавшаяся незаслуженной.
- Ты не бойся меня, Миша, - звучал мягкий хотя и густой голос, - я тебе ничего дурного не сделаю.
Мягкий ласковый голос располагал к себе, Мишка почувствовал влечение к этому лохматому смуглолицему человеку с такими проницательными и добрыми в то же время глазами. Глаза эти ободряли и ласкали в то же время под их взглядом исчезали смущение и неловкость, точно лед таял под лучами солнца.
- Ну, возьмемся теперь и за работу, прервал разговор художник. Ты не устал?
- Нет.
- Есть хочешь, может быть?
Мишка горел нетерпением узнать, в чем будет заключаться его работа. Он отрицательно покачал головой.
Тут начались странные, совершенно непонятные для Красавчика приготовления.
Художник окинул его пристальным внимательным взглядом. Потом выдвинул на середину комнаты мягкий табурет и усадил Мишку. Отошел шага на два и снова внимательно поглядел на мальчика.
- Не… не то, - покачал головой художник и, снова подойдя к Мишке, начал бесцеремонно поправлять руками положение головы и рук мальчика, точно тот был не живым человеком, а просто куклой.
- Не шевелись и голову вот так… Руку сюда… Да не так… Правую немного выше… Экий ты! Локоть-то не нужно оставлять… Вот так… Говорю, убери локоть!
В голосе Борского звучало нетерпение и даже раздражение; Мишка перетрусил, подумав, что рассердил чем-нибудь художника. Тот же был поглощен до такой степени постановкой натуры, что не замечал испуганного лица мальчика.
- Ногу на ногу… Так… Подайся немного вперед… Да не верти же голову… Не шевелись… Так, хорошо…
Художник снова отошел на несколько шагов и, как показалось Мишке, взглянул на него таким свирепым взглядом, что у бедняги душа ушла в пятки. Невольно он двинул рукой.
- Говорю, не шевелись! - прикрикнул художник, но заметил испуг в лице мальчика, и ласковая улыбка скользнула по его губам. - Ты не бойся, малыш… Нужно сидеть совсем тихо, - мягко пояснил он, - это нужно мне.
Наконец приготовления были кончены. Художник подвинул мольберт и взял в руку уголь.
Мишка весь поглотился вниманием. "Как это он писать будет?" - промелькнула мысль.
- Теперь совсем, совсем не шевелись. Когда устанешь - скажи.
Захрустел уголь на холсте. Художник быстрыми взмахами наносил черные черты, поминутно бросая на Красавчика странные, проницательные взгляды…
"Это-то и значит верно написать меня?" - думал Красавчик, следя за работой художника. Он сидел тихо, боясь пошевелиться, даже вздохнуть.
Художник весь ушел в работу и, хотя часто посматривал на Мишку, но казалось, будто не замечает его. От этого Мишкой овладело странное, жуткое чувство. Ему казалось будто он окаменел, превратился вдруг в какую-то вещь, на которую можно смотреть и в то же время не замечать.
Долго думать об этом не пришлось. Красавчик скоро почувствовал усталость: он не привык подолгу просиживать в одной позе. Прошло всего несколько минут, а ему уже показалось неудобным то положение, которое художник придал его членам… Заныла рука в локте… Захотелось передвинуть ее немного, но Мишка боялся и геройски решил выдержать до конца.
Зачесалась спина. Сперва слегка, но через минуту зуд стал почти невыносимым. Мишка еле сидел. Рука сама тянулась назад, и трудно было удержать ее на месте.
"Сказать разве, что устал?" - подумал Мишка, взглянув на художника.
Тот совершенно ушел в работу и с таким увлечение вычерчивал углем на холсте, что Мишка не рискнул слова вымолвить.
"Заругает чего доброго!"
Спина чесалась так, что не было сил терпеть. Напрасно Мишка сжимал зубы и старался забыть про зуд - он невыносимо напоминал о себе. Даже слезы навернулись на глазах у бедняги.
"Ох Господи! Не вытерплю, не вытерплю!" - почти шептал он, между тем как художник и все в комнате закачалось и расплылось, как в тумане.
"Не вытерплю, ей-богу!"
Мишка страдальчески сжал веки. Две крупные слезы выкатились из глаз.
- Что с тобой?
Удивленный и даже испуганный голос художника заставил Мишку вздрогнуть. Он открыл глаза. На лице художника было участие и недоумение.
- Ты устал? Отдохни тогда.
- Спина! - чуть не с плачем вырвалось у Красавчика и он с наслаждением почесался.
Громкий смех Борского смутил мальчика. Он растерянно взглянул на художника, и волна беспричинного стыла залила густой краской его личико.
- Зачесалася, - потупляя взор, прошептал он, точно оправдываясь.
- Это бывает, - еле сдерживая смех, ободрил художник мальчика, - бывает… И всегда, знаешь, зачешется, когда не нужно..
Мишка вполне согласился с этим и приободрился слегка.
- А дело у нас клеится! - все еще с бурной веселостью в тоне продолжал художник. - Вот посмотри-ка!
Ему хотелось рассеять смущение Красавчика и он подвел его к холсту.
- Ну-ка, кто это?
Мишка взглянул на полотно, отступил и потом уставился взглядом на Борского. И во взгляде этом было столько изумления и удивления, что художник опять рассмеялся.
- Ну, кто же это?
- Я… - пролепетал Мишка снова воззряясь в полотно.
Не было сомнения. На холсте был он, собственной персоной. Из ряда черных черточек ясно выступало его лицо, его фигура.
Мишка опять поглядел на художника тем взглядом, каким смотрят на сверхъестественное и непонятное. Во взгляде этом было почтение и даже что-то вроде страха.
- Ловко! - вырвалось у Мишки одобрение, развеселившее в конец художника.
Мишка ушел от Борского в этот день гордый и счастливый. В кармане побрякивали два блестящих серебряных рубля, и в затуманенной от счастья голове сладко звучали слова художника: "Приходи завтра утром снова. Вот тебе деньги: рубль за работу, а второй за то, что нашел портсигар. Спасибо и будь здоров".
Мишка не шел, а летел домой. Он торопился поделиться с другом своим счастьем.
"Вот вытаращит-то глаза, - раздумывал он, вприпрыжку несясь по пыльной дороге. - Ишь, что говорил про таких баринов: денег у них нет… А это что?"
Красавчик звонко рассмеялся и, вынув монеты, подбросил их. Рубли зазвенели, сверкнув в воздухе.
И Мишка ловко поймал их на лету. Звон монет преисполнил гордостью его душу.
- Заработал, не выплакал! - воскликнул он, пускаясь вскачь по лесу.
Душа его ликовала, и ему казалось, что все вокруг ликует так же, как он: жаворонок, сыпавший с неба звонкую трель, и лес впереди, и поле, залитое ярким солнечным светом.
Митьку он нашел в пещеру. Шманала лежал на своем ложе и о чем-то думал. Когда появился Мишка, он встряхнулся, как человек, отгоняющий от себя докучливые мысли, и улыбнулся другу.
- Что ты так долго?
- Нельзя было: работа.
Это было сказано не без важности.
Митька снова улыбнулся снисходительно. Он, казалось, не имел ни малейшего желания спрашивать о чем бы то ни было, и холодность эта слегка охладила пыл Красавчика. Он вытащил из кармана рубли и подбросил их на ладони, думая этим произвести впечатление. Но Митька был в этот день что-то слишком хладнокровен.
- Два? - спокойно спросил он, впрочем одобрительно улыбаясь.
- Два. Один за работу, а другой за портсигар.
Митька поморщился.
- Не нужно бы брать.
Красавчик остолбенел.
- Не нужно?!
- Не нужно, - повторил Митька, - ну да раз взял - все равно.
Мишка ничего не понимал, но потребность поделиться с другом впечатлениями дня, рассеяла недоумение. Он присел возле друга и прямо залпом выложил ему все: и о том, какой добрый и ласковый художник, и о том, как пишут кого-нибудь, и наконец, как похоже "написал" его художник.
Митька слушал, снисходительно улыбаясь, и в то же время видно было, что мысли его заняты совсем не рассказом, а чем-то другим. Хотя губы его и улыбались, но в глазах светилась какая-то упорная дума.
Красавчик наконец заметил это.
- Что с тобой, Митя?
Вместо ответа Митька поглядел на приятеля странным каким-то взглядом.
- А ты знаешь, что Крыса в тюрьме?.. Засыпалась…
- Ну-у?
Мишка так и застыл, подавшись туловищем к приятелю.
- Верно, засыпалась?
- Верно, раз говорю!
Весть была крайне необычайна. В первую минуту она ошеломила Красавчика, не вызвав в его душе никаких определенных ощущений. Потом злорадство шевельнулось в душе.
- Так ей и надо! - вырвалось у Мишки.
Митька пытливо взглянул на товарища.
- Ты рад, небось?
- Рад… Пусть попробует, как сладко в тюрьме.
Но тут вспомнились вдруг унылые дни, проведенные в тюрьме, побои, грубые окрики и брань, и грусть охватила. Красавчик представил себе Крысу в таком положении, и горбунья показалась уже не страшной ведьмой, а просто несчастной женщиной. Жалость шевельнулась, Мишка вздохнул.
- Не-ет, - тихо проворчал он. - Чего мне радоваться? Она сама по себе, а мы сами по себе.
Но все-таки несмотря на чувство жалости, весть о том, что Крыса в тюрьме, носила в себе и нечто приятное. Мишка вдруг почувствовал себя легче, свободнее. До сих по его кошмаром угнетала мысль, что когда-нибудь он может снова очутиться у Крысы, а теперь этот гнет отпадал. Невольно сорвался с губ опасливый вопрос:
- А ее скоро выпустят?
Митька безнадежно свистнул.
- Ну, нет. Нам-то ее никогда не увидеть.
Только теперь Мишка вспомнил, что так и не спросил у друга, откуда у него такие поразительные новости. Он с удивлением поглядел на Митьку.
- А как ты узнал?
- Про Крысу?
- Ну да.
- А на станции.
Красавчик шире раскрыл глаза.
- Сашку-Барина встретил, - пояснил Митька как-то нехотя. - Он мне и сказал. Замели ее, когда она фартовое покупала. Сашка говорит, что пауки давно за ней следили. Узнали как-то про ребятишек ейных. Говорят, у нее и краденые ребята были…
Митька остановился и бросил на приятеля хмурый взгляд.
- Ты тоже краденый, - угрюмо добавил он.
- Я краденый?
Мишка даже привскочил.
Шманала продолжал лениво, точно не замечая движения приятеля:
- И ты краденый и Сонька Горбатая… А Сашка-Барин звал меня работать с собой в Финляндию, - переменил Митька тему разговора, которую, по-видимому, мало нравилась ему.
Заявление это было достаточно, чтобы направить мысли Красавчика в другую сторону. Сразу тревога засветилась во взоре Мишки.
- Звал?
- Звал: "Мы с тобой, говорит, много дел натворим. Ты, говорит, такой, какого мне надо…"
- Ну, а ты?
- Я сказал, что не пойду.
Красавчик вздохнул облегченно и любовно поглядел на друга.
- Так и сказал, Митя?
- Да. Что, я не могу один что ли работать?
Митька отвел взгляд в угол пещеры, точно смутился чего-то.
После истории с портсигаром художника, Шманала почувствовал себя очень скверно. Он ничего не говорил Мишке, но в душе его совершался мучительный переворот. Ему почему-то вдруг опротивело ремесло, которым он так гордился. И это мучило, угнетало его. Ни словом не обмолвился он о том, что предложение Сашки, которым бы он гордился два месяца тому назад, теперь вызывало в нем какое-то странное брезгливое чувство.
Весь вечер Митька был хмур, подавлен чем-то и почти не разговаривал. Красавчик, несколько раз заговаривал с ним о Крысе, неизменно сводя разговор на волнующую его тему о том, что он "краденый". Но Митька не поддерживал разговора, и хмурился еще больше, точно беседы эти были ему крайне неприятны. Красавчик не мог понять, что твориться с другом. Пытался он развеселить приятеля, но ничего не помогало.
Улеглись спать рано, но заснуть не могли. Митька хоть и притворялся спящим, но чуткое ухо Красавчика улавливало в тишине кое-какие звуки, говорившие о том, что Митьке не спится. Он ворочался на своем ложе, и, как показалось Мишке, даже вздыхал.
Красавчика тревожило состояние друга. Несколько раз хотелось ему подойти к Митьке, расспросить его, утешить, если можно было. Он чувствовал, что Митьку мучает что-то, и мучился за него. Однако расспросить приятеля не решался: Митька не любил, когда приставали к нему с участием.
Совсем стемнело в пещере. Только сквозь просветы кустов мутнел бедный сумрак белой ночи. Из лесу доносились ночные шелесты и шумы.
- Миша! - раздался вдруг в пещере тихий оклик. В нем слышалась нежность и глухая тоска.
Мишка встрепенулся.
- Что, Митя?
Молчание.
Охваченный странным волнением, Мишка болезненно-чутко прислушался, но Митька молчал.
- Что, Митя? - снова спросил он, и от волнения голос его задрожал.
- Поди ко мне…
Одним прыжком Красавчик переселился на постель друга. Его встретили две горячие руки и обняли словно невзначай.
- Мишка, - раздалось шепотом, почти над самым ухом, - ты не уйдешь от меня?