Слов нет, хороша брусника, прихваченная морозцем, и грибов вволю, а все‑таки хочется свежей рассыпчатой картошки! Посыпать бы её солью да с коркой ржаного хлеба!..
Против своего обычая, Попов не поднял на смех мои гастрономические мечтания, а спокойно предложил:
- Чего ж, давай сходим. Тут не так далеко совхоз должен быть. Много‑то они без наряда не дадут, а сколько унесём на себе - чего им, жалко, что ли.
Я прикинул по карте. "Не так далеко" выходило километров за сорок от нашей стоянки. Но разведчики на подъем лёгкие, да и любопытно было посмотреть, как на вечной мерзлоте овощи растут.
Отправились мы в совхоз. В тайге заночевали, а когда поздним утром следующего дня попали на совхозные земли - глазам своим не поверили: что грибы, что брусника?! Женщины на просторном поле срезали и складывали у межи тугие вилки крупной белокочанной капусты.
Мы поздоровались, спросили, где нам найти главного.
- Алевтину Ивановну ищите-она у нас главная.
- Пошли в контору, - заторопился Попов.
Алевтина Ивановна оказалась уже немолодой женщиной с обветренным лицом и сухими потрескавшимися тубами. Несколько церемонно она спросила:
- Чем могу служить?
- Да мы, собственно, так, - замялся я, - пришли по–соседски, познакомиться с вашим хозяйством.
Попов оказался менее дипломатичным:
- И картошкой маленько разжиться, сколько унесём.
Сдержанная Алевтина Ивановна посветлела:
- Ну, унесёте‑то вы немного... - И такая беда - людей не хватает, хоть разорвись. Сентябрь на исходе. Вот–вот морозы. А сколько ещё капусты не срезано, картофель только копать начали…
- А вы картошку‑то как, из‑под лопаты берете? - спросил деловито Попов.
Алевтина Ивановна вздохнула:
- Все руками пока. Инженеры для северных огородников машин придумать не удосужились.
- Ну, так мы согласны, - по–крестьянски верно и просто понял Попов прозрачные намёки Алевтины Ивановны. - Давайте лопаты, поможем. Землю копать мы привычные.
Женщины приняли нас в свою артель с весёлой издёвкой:
- Ну вот, не все нам мужиков кормить: пускай сами попробуют, почём фунт лиха!
Попов добродушно, по–стариковски отбивался:
- Застрекотали, сороки! Теперь не ленитесь подбирать за нами!..
Хорошо уродило колымское картофельное поле! Клубни крупные, тугие.. Копать их было истинным удовольствием.
Мне рассказывали, что в Якутии много засушливых мест. На Колыме - наоборот, одолевали дожди. Воздух здесь чистый, прозрачный, световой день длинный–предлинный. Солнечная энергия непрерывно и беспрепятственно взаимодействует с зелёным листом колымских растений. То, что климатологи называют инсоляцией, здесь достигает рекордной величины. Все это, видимо, и объясняет и пышность колымской зелени, и мощность клубней…
Поздно вечером мы ели в совхозной столовой борщ из свежей капусты. Правда, заправлен он был консервированной тушёнкой, но все равно очень вкусен. Ели мы и варёную картошку с солью… Все вышло, как и мечталось. Алевтина Ивановна, ставшая волей судьбы главным агрономом северного совхоза, рассказывала, что с картофельного гектара они намерены снять тонн пятнадцать.
- Успеть бы только убрать и укрыть надёжно. Всего в наших местах много: и тепла, и света, и влаги. Одного только не хватает: времени на уборку. Так досадно бывает - растишь, растишь, и вдруг все труды твои вмёрзли в землю и пропали. А ведь мы этот картофель рассадой сажаем, а рассаду в горшочках с перегноем неделями холим.
- Это же египетская работа! -невольно воскликнул я.
- Конечно, трудное дело. По–другому мы не умеем пока. Холодостойкие и скороспелые сорта, но все равно далеко им до коренных северян. А картошку свою вы честно заработали, спасибо за помощь. Набирайте сколько унесёте. Только не жадничайте-дорога у вас дальняя.
Мы набили рюкзаки отборными клубнями, взвалили мешки за спину и по утренней сентябрьской прохладе отправились "домой". Прощаясь с Алевтиной Ивановной, я спросил: как же называется сорт картофеля, что несём мы в подарок своим разведчикам? Она улыбнулась:
- Хорошо называется- "северянин"!
И ЕЩЕ РАЗ ПУТЬ–ДОРОГА
В конце 1953 года собрался я уезжать с Колымы "на материк", чтобы никогда уже не вернуться больше на Север. Мне предложили академическую аспирантуру, и было очень заманчиво обдумать все накопленное на Колыме, написать диссертацию и для начала стать кандидатом геолого–минералогических наук. Все вроде бы правильно, можно и нужно ехать, а не хотелось, щемило сердце! Так же вот тоскливо было, когда ехал на Север, а теперь то же чувство мешало его оставить.
Попов сильно постарел, правда, здоровье сохранил несокрушимое. Звал я его с собой, заманивал всяческими прелестями материковой жизни.
- Дача у нас будет в Подмосковье. Час на электричке - и Москва! Рыбалка на Оке. знатная. Моторку купим. Бор сосновый. Места грибные, не хуже колымских. Заведём пчельник…
- Нет, парень, поезжай без меня. Никуда я с Севера не стронусь. Привык! Умру - тебя известят. Помянешь Попова на своей подмосковной даче.
- Не угомонился все, покоя не хочешь?
- Где‑нибудь в мёрзлой тундре и меня успокоят.
- Почему в тундре? На посёлке живи, в моей квартире. Ключ я тебе оставлю.
- Нет… Я к другому делу определился. В развозторг агентом меня берут. В тайгу, в тундру поеду.
Час от часу не легче… Хотя неугомонному старику развозная торговля - в самую пору. В пушном деле он не то что профессор, а полный академик. Человек редкостного и какого‑то удалого бескорыстия. Холода ему нипочём. Не пропадёт он ни в тайге, ни в тундре.
- Вот провожу я тебя на самолёт - и подамся в тайгу, к оленным пастухам, к дружкам своим - таёжным охотникам. Повезу им чай-сахар, а у них белок да куниц собирать буду. Две упряжки у меня собачьих. Только вот напарника себе пока не подобрал. Тут ведь человек требуется рисковый.
И здесь я сорвался:
- А ты и не подбирай. Я с тобой поеду!
- Смеёшься?
- Поеду, Попов! Попрощаюсь и с тобой, и с тайгой, и с тундрой.
Старик не стал меня разубеждать, и, видно, был рад, тронуло его моё сумасбродное решение.
Так я оттянул своё возвращение "на материк" на целую колымскую зиму.
Развозную торговлю начинали тогда на Чукотке и ставили её сразу широко и умно. Агенты двигались на собаках и оленях по точным маршрутам, правда, совершенно фантастической протяжённости. Чтобы обслужить все таёжные избы охотников и яранги оленьих пастухов, нам с Поповым предстояло сделать не одну тысячу километров. Да и то наш маршрут был не из самых длинных. На промежуточных базах мы должны были сдавать купленную у охотников пушнину, пополнять запасы товаров. Все очень толково продумано, обыденно. Но это же Север, а здесь и проза развозной торговли превращалась в волшебную сказку…
Упряжка из десяти собак по хорошему снежному насту способна везти до двухсот пятидесяти килограммов груза. Кормить собак мы могли на строго и надёжно обозначенных ночёвках, но страховой запас продовольствия нужен и для них. Все же при этом условии мы брали до четырехсот килограммов полезного груза.
Собачья упряжка похожа на ёлочку: длинный ствол - поводок, прикреплённый к нартам, а в стороны от него, на ветвях–постромках, симметричными парами, - сильные остроухие и остромордые ездовые собаки.
Зимний день на Севере короток. Час–другой посветит негреющее солнце, и уже, глядишь, машет оно земле прощальным розовым флагом с вершины заснеженной сопки, надвигаются все густеющие сиреневые сумерки, а вскоре наступает ночь. Пожалуй, она даже светлее, ярче недлинного хмурого дня. Большим позолоченным фонарём висит щедрая луна, и спокойный свет её мягко рассеивается в окружающее пространство безбрежными снежными зеркалами.
Места Попов знает и уверенно ведёт свою упряжку. Я не отстаю.
Мы едем лиственничным редколесьем. В зависимости от высоты сопок эти лиственничники бывают сплошь покрыты либо зелёными мхами, либо белым лишайником–ягелем. Сейчас все - и зелёный мох, и белый ягель - завалено снегом. И зовут эти леса либо зеленомошниками, либо белолишайниками. Редколесья, покрытые ягелем, - излюбленные места зимних пастбищ северных оленей…
Впереди показался дымок пастушьей яранги. Распахнув её полог, навстречу нам выбегает смуглая черноволосая женщина -жена пастуха. Мы желанные гости. Вместе распрягаем и привязываем собак.
Входим в ярангу. Здороваемся с пастухом. Он лежит на низких нарах, застеленных оленьими шкурами, под тёплым одеялом из заячьего меха. Хозяин чем‑то болен, у него тугой, вздутый живот, рези. Я начинаю врачевать пастуха подручными средствами. Женщина варит собакам похлёбку из оленьего мяса, костей и крови. Делает она все молча, умело, но чувствуется её тревога за больного мужа.
- А как же олени? Кто пасёт? - спрашивает Попов.
- Собачка пасёт. Сейчас пригонит, - говорит хозяйка и молча продолжает своё дело.
В яранге чисто прибрано и даже уютно. Она освещена "летучей мышью", обогревается железной печкой с трубой, выведенной наружу.
За стенами яранги слышится яростный собачий лай.
- Наш Баттыкей олешек пригнал!
Женщина надевает шапку, оленью дошку. Вместе с ней встречать оленей выходим и мы. Попов успокаивает наших собак. К ногам хозяйки, яростно рыча на чужих, жмётся крепкая, небольшая, остроухая и остромордая (как и наши) собака с глазами злыми, умными и преданными. Это и есть оленегонная лайка Баттыкей, пригнавшая к яранге стадо оленей. Они сбились покучнее в затишке, у опушки лиственничного леска.
Хозяйка привязывает собаку у яранги к крепкому колу. Выносит большой котёл с похлёбкой. Вместе с Поповым она кормит собак. Едят собаки жадно и много - верный признак того, что они здоровы и завтра будут хорошо работать.
Между тем моё врачевание (оно очень несложно - большая доза касторки и мешочек горячей соли вместо грелки) оказывает своё действие. Почувствовав себя лучше, хозяин повеселел. Заулыбалась и его жена. Попов принёс пастухам большой пакет с мукой, чаем, сахаром. Хозяйка готовит ужин. Хозяин хорошо говорит по–русски и с увлечением рассказывает об оленегонных лайках. Кстати, их завезли на Колыму из ненецкой тундры, и они быстро и с пользой прижились на новом месте.
- Собака, она ведь тоже разная бывает, - не спеша, подбирая слова, рассказывает хозяин. - Трусливая бывает, и щенка своего может сожрать…
- В башку‑то ей втемяшется, - вставляет явно для меня Попов.
- Всякую на племя не пустишь! И ведь зверь, а своё и у зверя берет. Подойдёт ей время щениться - шерсть она вокруг сосков выщипывать начинает.
- Мать! -улыбается хозяйка.
- Да ведь и то сказать: щенок у собаки родится совсем никудышный - слепой, глухой, без зубов. А шерсть у этих лаек знаменитая - длинная, густая, с тёплым подшёрстком.
Попов знает о собаках не меньше пастуха и профессионально поддерживает разговор.
- Шерстью только и спасается, -говорит он. - А то в тундре летом гнус заест, а зимой - стынь.
У жены пастуха свои мысли, женские:
- Ласку собачка любит…
- Пастух пока лайку свою обучит, - неторопливо ведёт рассказ хозяин, - набегается, что твой олень. Ну зато уж, если руку на собаку не поднимал, она ему хорошо послужит: и беглого оленя возвратит - в тундре полный обыск произведёт, а не упустит глупого, и стадо собьёт, и повернёт если надо, и на волка кинется…
Глухо и как‑то неуверенно, словно проверяя самого себя, зарычал Баттыкей. Потом собака залаяла, заметалась на привязи. Хозяин насторожился:
- Собаке верить надо. Она зря лаять не станет.
Мы быстро оделись, схватили ружья, выбежали из яранги. Баттыкей рвался с привязи, яростно лая в сторону тундры. Олени мирно дремали поодаль от яранги, не чуя опасности, а она была совсем рядом. Против ветра, чтобы дух звериный уносило от стада, к табуну подбиралась пара волков. Две тёмные зловещие тени сторожко и осмысленно двигались к табуну, хоронясь от лунного света за кустами берёзы, за редкими стволами невысоких лиственниц. Хитрые звери, умные…
Попов и хозяин яранги выстрелили почти разом. Один волк метнулся в лес и пропал, другой остался на месте. И когда тушу серого недруга волокли к яранге, олени пугливо шарахнулись в сторону и сбились ещё кучнее. А Баттыкей при виде мёртвого врага успокоился и улёгся отдыхать на своё место у входа в ярангу.
СУДЬБА СТЕПНОГО ОРЛА
Рассказы о первых открытиях
ПОЧЕТНОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Наш класс заканчивал школу много лет назад.
Разбрелись мы по разным дорогам. И, наверное, в суматохе житейских забот стали бы потихоньку забывать друг друга. Постепенно ослабела бы сила нашей товарищеской спаянности (а она казалась вечной и нерушимой!), если бы не Пал Палыч - наш школьный учитель, верный и добрый друг.
Оказывается, он помнил о каждом из нас, знал, где мы и кто мы. И однажды позвал нас в школу на сбор её первого выпуска, а это и был выпуск нашего класса.
Мы с радостью откликнулись на зов старого учителя, и со всех концов земли нашей съехались на старый степной хутор -в то место, где прошло наше школьное детство. Изменились мы, повзрослели…
Постарел и Пал Палыч. Но, странное дело, это оказалось только первым и чисто внешним впечатлением. После шумных объятий, после первых же слов старого учителя мы увидели перед собой прежнего Пал Палыча - испытанного и надёжного, любящего все живое в нашем степном краю. Как и в былые годы, он вдруг хитро подмигнул нам и заявил:
- А я, ребята, завтра на рассвете в Горелый гай отправляюсь.
Мы сейчас же включились в игру и заканючили:
- Па–ал Палыч! Возьми–ите и нас.
- Далеко. Пятки обобьёте.
- Не обобьём. Они у нас железные.
- Жарища. Сгорите на солнце.
- Не сгорим, мы калёные.
- В горле пересохнет.
- Мама квасу даст!
- Ну ладно! -сдался Пал Палыч. - По краюшке хлеба в торбу, на ноги кеды. И чур, не проспать. Сбор у моего крыльца.
Под общий хохот мы, великовозрастные дяди, - у многих уже свои дети в школу пошли- подхватили Пал Палыча и начали легонько и бережно качать. Он только кряхтел, но и виду не подавал, что ему все‑таки лучше было бы стоять потвёрже на земле.
На нашем сборе мы многое вспомнили. И выходило так, что все самое интересное и памятное в нашем хуторском детстве связано с Пал Палычем. Он настойчиво, но ненавязчиво будил и укреплял в наших ребячьих душах стремление к самостоятельным первооткрытиям. И неважно, что большинство наших "открытий" были давным–давно известны людям. Для нас они все равно оставались первооткрытиями. И я думаю, что никто лучше нашего Пал Палыча не умел радоваться и удивляться им.
Были у нас в классе сверхудачливые и очень способные открыватели природных тайн. Особенно везло Васе Коростылеву, Коле Буянову и Наташе Гончаренко.
Книга моя о них, о наших "открытиях", о Пал Палыче, прежде всего о нем, нашем чудаковатом и бесконечно дорогом и милом учителе.
В самые трудные годы, когда из ничего, на голом месте, приходилось создавать школу, он директорствовал в ней. Но бремя власти угнетало нашего Пал Палыча. И он уже хорошо налаженную школу с превеликим облегчением передал новому директору, а сам остался завучем по внеклассной работе, сохранив за собой любимую биологию. Но и этого Пал Палычу показалось много. Легко и радостно уступил он место завуча своему молодому коллеге и по "служебной лестнице" спустился ещё на ступеньку ниже. Оставаясь признанным и уважаемым всеми биологом, он с четвёртого класса стал нашим классным руководителем. И теперь уже до конца, до аттестата зрелости, мы прошагали свою школьную дорогу (вместе с дорогим нашим Пал Палычем.
Но есть в этой книге и ещё один герой. Это природа знойного, беспредельно просторного и несказанно богатого степного края. Вся жизнь Пал Палыча была наполнена заботами о сбережении и умножении его красоты и богатства. В памяти всех его учеников и в моей книге живая природа и Пал Палыч неотделимы.
В этой книге я выступаю перед вами как бы полномочным представителем всего нашего класса. На встрече в школе Наташа Гончаренко - она стала хорошим виноградарем - прямо потребовала от меня:
- Раз ты писатель, оправдывай своё звание. Пиши книгу о нашем классе. Обо всем. Что сам не забыл. Что мы помогли тебе вспомнить.
А Вася Коростылев увёл меня в дальний угол и шёпотом, чтоб другие не слышали, сказал:
- Ты, главное, Пал Палыча изобрази. Что мы без него… Он же… Ну, сам понимаешь…
Мог ли я отказаться от такого почётного поручения? И вот перед вами моя книга.
ТОЛЬКА И ТОНЬКА
Пал Палыч знал все о том, что делается в степи. Во всяком случае, мы были в этом глубоко убеждены. Все окрестные пастухи и чабаны, пасшие в тихих и потаённых местах скотину, были его друзьями. Но особенно крепкая дружба связывала его с Наташиным отцом - Прохором Савельевичем. Наверное, их сближали любовь ко всему живому, тревога за судьбу диких обитателей степи, общая радость за то, что многое, казалось бы, навсегда утраченное, удалось заново возродить.
Одно лето Пал Палыч прямо‑таки пропадал в далёком летнем лагере, где Прохор Савельевич пас на степном приволье коров. К этому лагерю у Пал Палыча не случайно появился особый интерес. Он знакомился там с жизнью лосей, которые с недавнего времени начали расселяться и в нашей степи.
Пал Палыч имел хороший обычай приглашать на уроки коренных степняков. Для нас их рассказы о своей жизни и работе всегда были интересны и крепко западали в душу.
Побывал гостем нашего класса и Прохор Савельевич. И не просто побывал, но рассказал одну степную быль, которую я и хочу пересказать вам, тем более, что её главным действующим лицом была наша одноклассница Наташа Гончаренко.
А началась эта история с того, что Наташа стояла на берегу Дона и смотрела, как работают чайки. Они пролетали над самой рекой и, трепеща крыльями, присаживались на волну. Планируя неподвижно распростёртыми крыльями с чёрными отметинами на концах, показывали Наташе то белое брюшко, то серую спинку.
По отлогому противоположному берегу к реке бежала большая серая корова. Не останавливаясь, она плюхнулась в воду и поплыла прямо к Наташе.
"Чудная какая‑то…" -подумала девочка и на всякий случай спряталась за толстый осокорь.
Чудная корова легко переплыла Дон, стряхнула с себя воду и спокойно пошла к стаду, которое пас Наташин отец. Корова была и в самом деле чудная: долговязая, безрогая, голубовато–серая, с толстой смешной губой.
Наташа побежала к отцу. Надо же было точно узнать, что это за странная корова.
- Это лосиха, дочка. Ты не пугай её. И сама не бойся. Она к нашему стаду приблудилась. То уйдёт, то опять придёт.
- Серенькая, - улыбнулась Наташа.
- Ну вот и хорошо, - сказал отец. - Значит, уже и окрестила. Пусть будет Серенькая.