В двух словах она мне рассказала, что штаб только что вынес ужасное решение - отнять у нас палатку, самую крайнюю, "для больных девочек". Одна Наташа самоотверженно голосовала "против". Члены штаба уже отправились исполнять свой черный замысел.
Запыхавшись, Наташа и я побежали в городок. На Госпитальной улице мы увидели "врагов", которые как ни в чем не бывало стояли возле наших четырех палаток и о чем-то мирно беседовали.
Легкий запах керосина доносился из палатки "для больных девочек". Я быстро подошел к палатке, откинул полотнище входа - и буквально остолбенел.
Раскладушки были бесцеремонно сдвинуты в сторону, а на земле аккуратно разместились немецкая каска, ствол от ручного пулемета, гитара с балалайкой, несколько кирпичей, игрушечные грузовик и пианино, маленькая, мебель и еще что-то. У самого входа стояла канистра с керосином, фонари "летучая мышь" наших ночных, сторожей, какие-то ящики…
- Что это такое? - строго спросил я членов штаба, едва сдерживая негодование. Даже сейчас я не забывал о четвертом законе.
- Экспонаты для нашего будущего интернатского музея; их принесли из туристских походов. Пятый отряд был на фабрике игрушек, шестой - на кирпичном заводе, седьмой - на фабрике музыкальных инструментов, а военные трофеи мы нашли на бывшей передовой, - быстро объясняла Южка. - Да вы осторожней, не трогайте. А керосин Володи Дубасова, у него в складе и так тесно.
- Кто вам разрешил все это здесь поместить?
- Штаб постановил. Палатка-то вам совсем не нужна.
- Кому лучше знать - нужна ли нам палатка или нет? - повысил я голос. - Куда мы будем девать больных девочек?
- В палатку для больных мальчиков, - не задумываясь, ответила Южка.
- А если мальчики заболеют?
- Но ведь никто пока не заболел, - отпарировала Южка.
Тут подоспел "хранитель сокровищ" Володя Дуба-сов. Я накинулся на него.
- Володя, неужели для керосина не нашлось лучшего места, чем лазарет?
- Да ведь я сплю в палатке-складе, от запаха керосина у меня голова болит. Штаб и разрешил отнести канистру в эту свободную палатку, - оправдывался Володя.
"Штаб, штаб!.." - угрюмо пробормотал я про себя, вспоминая, что не имел права протестовать против решений штаба.
Я круто повернулся и пошел жаловаться Владимиру Викторовичу. Начальник городка, выслушав меня, только улыбнулся.
- К сожалению, ничем не могу помочь, - сказал он. - Высшая власть в городке, как вам известно, принадлежит штабу, а штаб по предложению Южки постановил одну палатку у медпункта изъять. Скажите откровенно, ведь палатка-то вам совершенно не нужна?
Ну, как доказать, зачем нужно для госпиталя столько палаток, когда у нас нет ни одного больного? Я взглянул на растерянную союзницу Наташу, круто повернулся и пошел в лес.
Вот почему сейчас, когда Марья Петровна так здорово отчитала Южку за собачку в ведре, я был доволен. Слишком девчонка зазналась. "Пускай прячется в своей палатке, пускай переживает", - со злорадством думал я.
На обед Южка не явилась.
Ко мне подошла Валя Гаврилова и сказала:
- Южка заболела, у нее голова очень болит! А Наташа пошла за цветами. - Видя, что я еще обедаю, Валя мне предложила: - Давайте я сама поставлю Южке градусник, я знаю - он у вас на тумбочке лежит.
Получив разрешение, Валя убежала.
Не успел я выйти из-за стола, как она вернулась.
- У Южки тридцать восемь и три! - с дрожью в голосе сказала она.
Я недоверчиво взглянул на Валю, но ее немного раскосые, широко расставленные глаза глядели на меня так подкупающе правдиво… Я тотчас же встал и поспешил на Пионерскую улицу, в палатку к Южке.
После яркого солнечного света я едва разглядел больную в зеленой полутьме палатки. Она лежала с мокрым полотенцем на лбу.
- Южка, что с тобой?
Я услышал протяжный жалобный стон.
- Вот какие неприятности. Кажется, заболела серьезно.
- Ты дойти до лазарета сможешь? - сухо спросил я. - Или тебя перенести?
- Смогу, - простонала Южка. Я обернулся к Вале Гавриловой.
- Валя, давай быстро простыни, одеяло, нет - три одеяла, подушку. Поместим ее в палатку для больных мальчиков, раз вы отняли у меня палатку для девочек.
Мы повели Южку под руки. Валя с одной стороны, я-с другой. Больная едва передвигала ноги. Мы поставили раскладушку. Валя заботливо постелила…
Я выслушал у Южки легкие и сердце, осмотрел горло и язык, пощупал живот, колени, но ничего тревожного не нашел.
Южка едва говорила. Глаза ее были заплаканы. Мы уложили больную; я дал ей таблетку жаропонижающего, разрешил Вале посидеть рядом и почитать книгу, а сам отправился в свою палатку подремать-благо наступил тихий час.
За полдником Владимир Викторович спросил меня, чем больна Южка.
Чем больна? Каждый врач великолепно знает, что многие болезни начинаются с головных болей и высокой температуры. Я пожал плечами, пробормотал что-то насчет возможного гриппа или КВДП, то есть "катара верхних дыхательных путей", потом вспомнил сегодняшнюю сцену с Марьей Петровной и сослался также на нервное расстройство.
После ужина я подошел к Южке и спросил, как она себя чувствует. Она только простонала и закатила глаза.
Я поставил ей градусник и пошел смотреть, как Наташа Толстенкова перевязывает одному мальчику ногу. Истекли положенные десять минут, и я снова направился к Южке. Подошел к палатке очень тихо, осторожно откинул полотнище… То, что я увидел, было невероятно!
Южка, которая только что едва говорила, сейчас сидела на кровати, стиснув от напряжения зубы, и изо всей силы терла между ладонями градусник.
Я выхватил градусник из ее рук - температура подскочила до 42 градусов. Тронул Южкин лоб - он был совсем холодный.
Первым моим порывом было схватить негодную девчонку за руку или за косу, неистово закричать "вон отсюда!" и вышвырнуть из палатки. Но - стоп! А четвертый закон? Чтобы сдержать свои чувства, я выскочил из палатки.
- Доктор, милый, пожалейте меня, я такая несчастная! - услышал я за спиной приглушенные рыдания.
Помнится, еще в раннем детстве мы, сорванцы-мальчишки, перед классными работами по алгебре вот эдаким способом иной раз нагоняли температуру; и тогда испуганные мамы укладывали нас в постель, но чтобы девочка, да еще председатель совета дружины, да еще начальник штаба, оказалась сорванцом из сорванцов…
"Почему Южка так дико поступила?" - спрашивал я самого себя, сидя на лавочке перед амбулаторией.
Сердце мое тяжело стучало. Как врач я был глубоко возмущен. Как писатель, собирающий материалы для новой повести, я должен был дознаться, - для чего понадобилась вся эта ловко разыгранная комедия. И я решил вернуться в палатку к Южке.
Ее черные, смоченные слезами пряди волос слиплись на лбу, черные глаза глядели на меня с мольбой. Прерывающимся от рыданий голосом Южка начала говорить, говорила долго и убежденно, а я терпеливо слушал.
Марья Петровна ее обидела и тяжко оскорбила, выругав при всех. Разве это плохо - притащить в ведре такую маленькую, такую хорошенькую собачку? Собачку они нашли у дороги на опушке леса, голодную, дрожащую; кто-то ее подбросил; если бы они не подобрали ее, собачка наверняка бы погибла. Она была такая слабенькая и жалкая, бежать за всеми не могла, пришлось ее посадить в ведро и нести. А Алевтине Алексеевне нельзя было об этом сказать.
Она-то ведь шла далеко впереди. направляющей. Южка двигалась замыкающей. Эка беда! Она попросит Валю, та вымоет ведро, даже с содой прокипятит, и, пожалуйста, опять суп варите.
Южка остановилась, но тут же вновь зарыдала. Она вспомнила, что Марья Петровна обещала пожаловаться бабушке, и, кажется, это было самое обидное.
Марья Петровна нарушила четвертый закон! Если бы с глазу на глаз - еще ничего, а то весь городок слышал, как она ее срамила, а Эдик - такой вредный-смеялся. Как Южка теперь будет председательствовать на штабе? Как принимать рапорт на линейке?
И закончила она такой красноречивой просьбой:
- Доктор, милый, прошу вас, не выгоняйте меня. Я только три денечка у вас полежу! Все будут думать, что я сильно заболела, будут беспокоиться обо мне, а потом очень обрадуются, когда я выздоровею, и забудут всю эту историю. Только никому, никому не говорите, что я симулирую!
Я не знал, что делать. Я всегда считал себя честным врачом. Но этот рассказ тронул меня. Мне было искренне жаль обиженную девочку.
В эту минуту послышались торопливые шаги. Я сразу узнал их, выскочил из палатки, загородил вход…
Передо мной стояла Наташа Толстенкова, "главный врач" городка. Она была одета в свой обычный чересчур длинный белый халат и доверчивыми круглыми глазами глядела на меня снизу вверх.
- Южка заболела? А это серьезно? А какая у нее температура?
Ну, что я отвечу Наташе? Неужели я ее обману? Я уже успел оценить Наташину добросовестность, ее неистощимую энергию и просто искренне ее полюбил.
Каждое утро "главный врач" приходила к столику, вкопанному напротив палатки-амбулатории, надевала свой белый халат, мыла руки. Возле нее выстраивалась очередь. Проворно двигая короткими розовыми пальчиками, нахмуренная, непередаваемо важная, она решительно приступала к своим врачебным обязанностям.
Ее помощница - очерёдная дежурная "медсестра"- ей "ассистировала", как выражалась Наташа, то есть подавала ножницы, бинты, вату. Изредка, во время передышки, Наташа выпрямлялась, торопливо заправляла под косынку выбившуюся светлую прядь и вновь наклонялась над "раненым".
Любимым Наташиным лекарством была бриллиантовая зелень, в просторечии называемая "зеленкой". Всевозможные царапины, потертости, болячки "главный врач" неизменно закрашивала в зеленый цвет. Если у кого-нибудь на щеке или на лбу вскакивал прыщик от укуса комара, она уверенно сажала на физиономию пострадавшего зеленую кляксу.
Какое же неслыханное количество ног она вылечила, именно ног, а не рук! Частые туристские походы, беготня по городку босиком, работа на кухне и в поле, заготовка дров, игра в футбол и в другие подвижные игры, наконец, вся деятельная, беспокойная и веселая жизнь - вот почему каждый, да, буквально каждый житель полотняного городка хоть один разочек да ставил свою израненную или ушибленную ногу перед Наташей, и та, деловито вздыхая, принималась за перевязку.
Я часто думал: пройдет несколько лет, и из толстушки Наташи вырастет прекрасный и хладнокровный хирург, который справится с любой самой сложнейшей операцией. И если случится мне заболеть я с полным спокойствием и доверием лягу на хирургический стол под ее скальпель…
И вот эту самую Наташу мне сейчас придется обмануть… Как я ей объясню? Ведь я ей всегда говорил, что врач должен быть безупречно честен…
- Так чем же больна Южка? - переспросила меня "главный врач".
Я медлил с ответом. Я знал, что еще в Москве Наташа мечтала ухаживать за страдальцами, дежурить по ночам у их изголовья, отирать пот со лба, подносить лекарства. К большому разочарованию Наташи и "медсестер", ее помощниц, таких трудных больных у нас в городке еще не появлялось. И, наконец, "заболела" Южка! Наташа сейчас готова была своротить гору.
- Так чем же она больна? - в третий раз терпеливо спросила меня Наташа.
Ну, как мне поступить? Прогнать Южку? Нет, это невозможно! А что я сейчас отвечу Наташе?
В этот момент подбежала Валя Гаврилова. И опять ее серые глаза смотрели на меня открыто и правдиво…
- Доктор, вас Южка зовет. Она целую мисочку слез наплакала.
И тогда я решил: будь что будет - оставлю Южку в лазарете. Я повернулся к Наташе и деланно-ледяным тоном сказал ей, что Валя Южкина подруга и добросовестнее сиделки нам не найти. Валя будет ухаживать за больной, а градусник буду ставить я сам.
- Да ведь Валька не медсестра, - дрожащим голосом пролепетала Наташа. Глаза ее наполнились слезами, круглые румяные щечки вспыхнули.
- Наташа, не спорь, - достаточно твердо ответил я и повернулся к ней спиной.
До этого часа Наташа рассматривала меня как своего помощника, "медсестру". И вдруг я вздумал не допустить ее к заболевшей Южке - ее, "главного врача" городка. Конечно, таким необъяснимым поступком я жестоко обидел ее. Но другого выхода у меня не было.
Наташа мне ничего не ответила, низко-низко наклонила голову и ушла. Издали я видел, как вздрагивали ее плечи. Я направился к Южке.
Мнимая больная лежала с полотенцем на голове. Узнав, что она остается в лазарете, Южка с благодарностью прошептала:
- Большое спасибо. Когда-нибудь я вам тоже помогу, отблагодарю вас.
Оказывается, только что заходили к ней Владимир Викторович и Алевтина Алексеевна, спрашивали о здоровье, сочувствовали ей. Рассказывала она, радостно, веселым голосом, и вдруг я почувствовал недобрую нотку.
- А Марья Петровна не идет. Пускай мучается, пускай думает, что я из-за нее заболела. - Южка передохнула и добавила: - Доктор, а ведь у меня к вам большая просьба: мне одной тут страшно оставаться, можно Валя будет со мной ночевать?
Раз я позволил одной вполне здоровой девочке спать в. палатке, предназначенной для больных мальчиков, придется разрешить и второй не менее здоровой поставить рядом раскладушку.
Обе девочки меня горячо поблагодарили. Я вернулся в свою палатку, а через полчаса Валя снова меня потащила к "больной".
- Доктор, - начала Южка, хитро заглядывая мне з глаза, - вы знаете, Джек так плохо себя чувствует.
- Какой Джек?
- А моя собачка. Валя говорит, ее Витька Панкин и Володька Дубасов совсем затискали. Доктор, милый, ну, пожалуйста, можно, чтобы Джек тоже у нас ночевал? Мальчишки хотят его на ночь под одеяло запрятать. А мы вот тут устроим, в уголке, в ящике. Валя свое пальто отдает.
- В больницы собак не пускают, - ~ буркнул я. Наступил Валин черед уговаривать. Эта затараторила как сорока:
- А наш городок не больница. А в нашем городке все можно - три дня собачка в лазарете проживет, пустяки какие!
Когда две девочки так настойчиво уговаривают… Словом, я сдался^но с условием, что весь сор они потом сами уберут.
- Все, все вычистим, - горячо обещала Южка, - внутри палатки даже песочком посыплем.
* * *
За ужином Владимир Викторович снова спросил меня о здоровье Южки.
Я покосился на Марью Петровну и Алевтину Алексеевну и нарочно громко сказал:
- Первоначальное мое предположение о нервном характере заболевания девочки теперь окончательно подтвердилось.
Услышав это, Алевтина Алексеевна откинула со лба светлые вьющиеся волосы, вздохнула и сказала:
- Бедная девочка, она так тяжело переживает.
- Марья Петровна, вы бы пошли к ней, - заметил Владимир Викторович, - поговорили бы по душам.
- Ни за что не пойду! - жестко бросила та. - У этой скверной девчонки глазищи черные, ну просто разбойничьи. Как она на меня взглянула, будто хотела насквозь проткнуть. Меня и сейчас всю знобит при одном воспоминании.
Владимир Викторович великолепно знал, что спорить с Марьей Петровной совершенно бесполезно и вместе со мной вышел из-за стола.
На вечерней линейке рапорт дежурного командира вместо Южки принимал Эдик Шестаков. По этому случаю он надел парадную пионерскую форму.
О, как он сейчас был великолепен - наш "заслуженный мастер спорта"! Чистенький, высокий, стройный, подтянутый. И все согласились, что Эдик выступает куда бойчее и лучше Южки.
После линейки я вновь отправился посмотреть, что делают обе мои девочки.
Южка лежала все так же с мокрым полотенцем. Ну, понятно, вдруг еще ненароком забежит кто-нибудь ее проведать. Валя сидела на раскладушке у ее ног. Джек, заботливо прикрытый Валиным пальтишком, мирно почивал на сенной постельке в ящике и потихоньку скулил.
Южка села на постели и лукаво стрельнула в меня своими черными глазами.
- Доктор, а скажите, я тогда очень похоже стонала?
- Ну да, я ни на минуту не усомнился, что ты заболела серьезно.
- Значит, я могу быть актрисой?
- Безусловно. И притом талантливой актрисой.
Южка, очень довольная, задергала плечами, вно легла и неожиданно тяжело вздохнула.
- Да, я больше всего на свете хочу быть актрисой, - проговорила она, - такой актрисой, чтобы все зрители глядели на мою игру и не дышали, а потом возвращались домой и только бы о моей игре и думали, и у них голова бы закружилась от переживаний.
Валя глядела на свою любимую подругу с явным обожанием. Наверное, она считала ее самой необыкновенной девочкой во всей Москве.
Южка на минуту замолкла, и ее мечты перелетели на другое.
Вон Владимир Викторович хочет, чтобы в нашем городке всем бы замечательно жилось. И он очень горюет, что нет у нас дружбы с семиклассниками. И я думаю, думаю: ну как сделать, чтобы у нас всегда все было бы вместе, и никак не могу ничего придумать…
Заиграл сигнал отбоя. Беседа оборвалась. Я распрощался с девочками и вышел из палатки.
Макушки сосен на фоне розовой догоравшей зари были совсем черные. В этот, вечер соловьи впервые молчали, и мне стало немножко грустно.
Защемило под ложечкой. Я знал: уткнув лицо в подушку, сейчас в своей палатке лежит и плачет моя верная помощница Наташа. Она впервые поняла, что ей, двенадцатилетней девочке, до настоящего "главного врача" еще очень и очень далеко.
НАДВИГАЕТСЯ ОПАСНОСТЬ
Я заметил, что за последнее время Владимир Викторович очень сдружился с Эдиком Шестаковым и Сашей Вараввинским. Они были постоянно вместе. То они расхаживали по площади Радости и о чем-то оживленно переговаривались, то сидели на конце обеденного стола и усердно писали, рисовали, чертили и тут же перечеркивали, комкали и рвали бумагу.
Саша и Эдик частенько забегали в палатку Владимира Викторовича.
Казалось, ничего тут не было удивительного, что начальник городка особенно сблизился с двумя нашими самыми выдающимися мальчиками - "заслуженным мастером спорта" и "главным путешественником"; ведь один из них считался гениальным математиком, а другой был, как выражалась Марья Петровна, "самым активным активистом".
Однажды они втроем забрались в "уголок для тихих игр", горячо там заспорили. Саша от нетерпения то вскакивал, то садился.
Мне как раз понадобился Владимир Викторович. Я подошел к нему, и тотчас же все трое замолкли, переглянулись и спрятали свои бумаги. "Эге, да они затеяли какое-то таинственное дело и скрывают его не только от всех жителей полотняного городка, но и от меня!" - подумал я.
Оба мальчика перестали ходить на работу в колхоз. Они уже не раз отправлялись то в лес, то вдоль реки; причем Саша обязательно надевал на левую руку компас, а Эдик перекидывал через плечо полевую сумку Владимира Викторовича.
Эдик и Саша, отмечаясь в "вахтенном журнале" дежурного командира, записывали, что уходят "по особому заданию Владимира Викторовича".
По всему городку пошли разговори куда это Эдик и Саша исчезают, что они делают? На все вопросы оба мальчика пожимали плечами и неопределенно отвечали: "Да просто так".
И вдруг, как раз накануне "заболевания" Южки, все увидели на доске объявлений прикрепленный кнопками лист бумаги.
Большими красными и синими буквами было написано: