Ирвингтон разительно отличался от Нортуэйза и Шарлоттсвилла, штат Виргиния, но тут Оливия удивила Мэтта. Захотела остаться и жить именно здесь, в этом далеко не престижном районе, чтобы скопить денег на дом их мечты.
Через три дня после покупки телефонов Оливия вернулась домой и сразу поднялась наверх. Мэтт налил бокал сельтерской со вкусом лимона, достал из пакета пригоршню соленых крендельков в форме сигар и через пять минут последовал за женой. Оливии в спальне не оказалось. Он заглянул в крошечный кабинетик по соседству. Она сидела за компьютером.
– Оливия?
Она обернулась, улыбнулась. Мэтт никогда не разделял расхожее мнение, что улыбка может осветить все вокруг, но Оливии, сколь ни странно, это всегда удавалось – "могла весь мир перевернуть своей улыбкой". Да, этого у нее не отнять. Улыбка получалась заразительная. Она привносила в его жизнь вкус, цвет и радость, и в комнате все изменялось, словно по волшебству.
– О чем думаешь? – спросила Оливия.
– О том, что ты жутко соблазнительная штучка.
– Даже беременная?
– Особенно когда беременная.
Оливия нажала кнопку, экран погас. Встала и нежно поцеловала его в щеку.
– Пора собирать вещи.
Оливия собиралась в Бостон, в деловую поездку.
– Когда у тебя рейс?
– Знаешь, я решила ехать на машине.
– Зачем?
– У одной моей подружки случился после перелета выкидыш. Не хочу рисковать. Завтра утром, перед отъездом, надо бы заглянуть к доктору Хэддону. Он хочет еще раз взять анализы и убедиться, что все в порядке.
– Давай я поеду с тобой?
Она отрицательно покачала головой:
– У тебя работа. Поедешь в следующий раз, когда мне будут делать сонограмму.
– Ладно.
Оливия поцеловала его, губы щекотали щеку.
– Эй, – прошептала она, – скажи, ты счастлив?
Мэтт хотел превратить все в шутку, но не мог. Заглянул ей в лицо и ответил:
– Да. Очень.
Оливия отступила на шаг, по-прежнему держа его в плену улыбки:
– Пойду складывать вещи.
Мэтт провожал ее взглядом. Стоял в дверях. На душе было легко. Он счастлив, настолько счастлив, что это даже начало его пугать. Ведь добро, да и вообще все хорошее в жизни… оно такое хрупкое. Ты понимаешь это, если тебе довелось убить молодого парня. Ты понимаешь это, просидев четыре года в исправительном учреждении.
Все хорошее столь эфемерно, легко, слабо, что его можно разрушить одним толчком.
Или телефонным звонком.
* * *
Мэтт был на работе, когда вдруг его мобильник с камерой завибрировал. Он покосился на идентификационное табло. Оливия. Мэтт до сих пор занимал стол своего старого напарника. За такими столами люди обычно сидят напротив, вот только место по ту сторону пустовало уже три года. Брат Берни купил стол, когда Мэтт вышел из тюрьмы. Пока все остальные члены семьи образно называли случившееся "досадным промахом", Берни строил грандиозные планы на будущее для себя и Мэтта, братьев Хантер. Берни не хотел ничего менять. Просто отбросил эти годы и старался о них не думать. Досадный промах стал не более чем кочкой на дороге и не помешал братьям продолжить свой путь.
Берни рассуждал об этом столь убежденно, что и Мэтт начал верить.
Шесть лет братья делили этот стол. Занимались юриспруденцией в этой комнате – Берни брался за самые выгодные корпоративные дела, а Мэтт, которому, как судимому, запрещалось быть адвокатом, брался за дела совсем не прибыльные и далекие от корпоративности. Знакомые Берни и юристы находили такой союз странным, но братьям было плевать на чужое мнение. В детстве они делили одну спальню на двоих, Берни спал на верхней койке, и это его голос доносился сверху в темноте. Оба с ностальгией вспоминали те дни. В одиночестве Мэтт чувствовал себя неуютно, неуверенно. А когда Берни находился рядом, уверенность возвращалась.
И так было на протяжении шести лет.
Мэтт положил ладони на столешницу красного дерева. Пора бы избавиться от этого стола. Вот уже три года он не видел брата в кресле напротив, но иногда казалось: стоит поднять голову – и он там.
Телефон завибрировал снова.
Некогда у Берни было все: милая жена, чудесные дети – два мальчика, огромный дом на окраине города, партнерство в крупной юридической фирме, крепкое здоровье, любовь окружающих. А потом вдруг семье пришлось бросать комья земли и цветы на его гроб, причем ни один из близких не мог толком осмыслить, что же произошло. Мозговая аневризма, сказал врач. Можно жить с ней долгие годы, а затем – бах! – и человека не стало.
Телефон перестал вибрировать и заиграл песенку из старого телевизионного фильма "Бэтмен" – самая незатейливая лирика, ненавязчивая простота: сначала кто-то напевал "на-на-на", это сопровождалось вскриком "Бэтмен!".
Мэтт снял телефон с пояса.
Палец завис над кнопкой "Ответ". Своего рода предосторожность. Оливия, прекрасно разбирающаяся в компьютерах, проявляла тупость в обращении с техникой. Редко пользовалась телефоном, а когда пользовалась, звонила Мэтту на работу по обычной линии.
Мэтт нажал кнопку, на маленьком табло возникла надпись, оповещающая, что изображение "на подходе". Тоже очень характерно для Оливии. Так мечтала обзавестись мобильником с камерой, а когда настал момент воспользоваться им, не научилась передавать изображение.
На столе зазвонил телефон внутренней связи.
Роланда. Мэтт избегал называть ее секретаршей или помощницей, иначе она почему-то обижалась.
– Мэтт?
– Да.
– Марша на линии два.
Не отрывая взгляда от маленького экранчика, Мэтт поднял телефонную трубку. Звонила его невестка, вдова Берни.
– Привет!
– Привет! – откликнулась Марша. – Оливия в Бостоне?
– Да. Вообще-то сейчас она пересылает мне свой снимок. По новому мобильнику с камерой.
– О! – Короткая пауза. – Ты сегодня будешь в наших краях?
Мэтт и Оливия присмотрели себе дом неподалеку от того места, где жила Марша с мальчиками. Дом находился в Ливингстоне, где выросли Мэтт и Берни.
Мэтт долго сомневался, стоит ли возвращаться в те места. Память у людей хорошая. Не важно, сколько прошло лет, он всегда будет объектом пересудов и подозрений. Правда, Мэтт давно перестал обращать внимание на такие вещи. Однако беспокоился об Оливии и их будущем ребенке. Проклятие отца может перекинуться на сына.
Но Оливия была готова рискнуть. Ей очень нравился дом в Ливингстоне.
Дело осложняло и соседство Марши. У нее – он долго думал, как это описать, – имелись свои приколы. Со дня внезапной кончины Берни едва прошел год. После этого Марша на две недели, фигурально выражаясь, "сошла с орбиты", и Мэтту пришлось переехать к ней и присматривать за ребятишками. Нет, теперь с Маршей все в порядке – так по крайней мере все утверждали, – но Мэтт решил, что оставлять ее надолго в одиночестве не стоит.
На сегодня был назначен осмотр нового дома.
– Скоро выезжаю. Как дела?
– Сможешь заскочить?
– К тебе?
– Да.
– Конечно.
– Нет, если тебе неудобно…
– Конечно, удобно!
Марша была красивой женщиной с овальным лицом, которое иногда печально вытягивалось. Она нервно поднимала глаза, словно желая убедиться, что черные тучи над головой пока не рассеялись. Это было продиктовано скорее физическим, нежели психическим ее состоянием, являлось не более чем рефлекторной реакцией.
– У тебя все в порядке? – спросил Мэтт.
– Да. У меня к тебе маленькая просьба. Э-э… ты не мог бы посидеть с ребятами пару часов? Всплыло одно дело в школе, а Кайра куда-то собирается вечером.
– Хочешь, чтобы я повел их обедать?
– Это было бы замечательно! Но только не в "Макдоналдс", ладно?
– Тогда в китайский ресторанчик.
– Отлично.
– Ладно, договорились.
– Спасибо.
На дисплее мобильника начало появляться изображение.
– До скорого, – промолвил Мэтт.
Марша попрощалась и повесила трубку.
Мэтт уставился на телефон. Щурясь, всматривался в крохотный экранчик. Размером всего в квадратный дюйм, не более. День выдался солнечный. Шторы раздвинуты. Яркий свет мешал рассмотреть изображение. Мэтт сложил ладони чашечкой, заслонил дисплей от света и развернулся спиной к окну, чтобы телефон оказался в тени. Помогло.
На экране возник мужчина.
Детали рассмотреть было трудно. На вид ему лет тридцать пять, как и Мэтту. Волосы черные, отливают синевой. Красная рубашка. Он странно двигал руками, будто махал кому-то. Он находился в комнате с белыми стенами, за спиной – окно, в окне – серое от облаков небо. На лице мужчины играла усмешка – с хитрецой и самодовольная. Мэтт смотрел на него. Их глаза встретились, и Мэтт мог поклясться: незнакомец насмехается над ним.
Он никогда не встречал этого человека прежде.
Он не понимал, зачем жена отправила ему этот снимок.
Экран потемнел. Мэтт не двигался с места. В ушах стоял шум, словно он приложил к ним морские раковины. Нет, Мэтт слышал и другие звуки – приглушенные голоса в отдалении, стрекот факса, шум движения за окном, – но все они точно просачивались через фильтр.
– Мэтт?
В кабинет вошла Роланда Гарфилд, помощница и секретарша. Тот факт, что Мэтт нанял именно ее, не вызвал восторга в юридической конторе "Картер Стерджис". Роланда была слишком "уличной", по мнению старожилов в накрахмаленных воротничках. Но он настоял. Она являлась одной из первых клиенток Мэтта, чье дело он выиграл с таким трудом и одновременно с блеском.
В тюрьме Мэтт умудрился получить степень бакалавра гуманитарных наук. А диплом юриста получил вскоре после выхода на свободу. Берни, занявший к тому времени прочные позиции в подразделении ньюаркской юридической фирмы "Картер Стерджис", решил, что сумеет убедить адвокатуру сделать исключение и допустить брата, бывшего заключенного, к работе.
Он ошибся.
Но Берни так просто не сдавался. Он уговорил партнеров взять Мэтта в качестве помощника юриста – весьма удобный и всеобъемлющий термин, основной смысл которого сводился к обозначению: "мальчик на побегушках".
Сначала партнерам из "Картер Стерджис" это не понравилось. Неудивительно. Бывший заключенный в их фирме с безупречной репутацией? Но Берни апеллировал к их гуманизму и твердил, что Мэтт очень пригодится в качестве сотрудника по связям с общественностью. Он продемонстрирует этой самой общественности, что у фирмы золотое сердце и здесь по крайней мере верят, что у каждого человека должен быть еще один шанс. Мэтт умен. Активен и общителен. Мало того, он может взять на себя большую часть консалтинговых работ над проектами pro bono, что позволит остальным партнерам набивать бездонные свои карманы, не утруждаясь невыгодным ведением дел низших классов.
Он напирал на два обстоятельства. Мэтт обойдется им совсем дешево. А самому ему больше податься просто некуда. И брат Берни, тяжеловес, игрок главной лиги, уйдет, если они откажут.
Партнеры проанализировали оба обстоятельства. Вроде и добро человеку делают, и свои интересы тоже соблюдены. На подобной логике строится вся благотворительность.
Мэтт не сводил глаз с черного дисплея телефона. Сердце билось учащенно. Кто этот парень с иссиня-черными волосами?
Роланда уперла руки в бока.
– Вернись на землю, – сказала она.
– Что? – очнулся Мэтт.
– Ты в порядке?
– Я? В полном.
Роланда как-то странно взглянула на него.
Мобильник завибрировал снова. Роланда скрестила руки на груди. Мэтт покосился на нее. Намека она не поняла. Она вообще редко понимала намеки. Телефон продолжал вибрировать, затем зазвучала песенка из "Бэтмена".
– Ты не ответишь? – спросила Роланда.
Он перевел взгляд на телефон. На определителе вновь высветился номер жены.
"На-на-на, Бэтмен!"
– Сейчас, – буркнул Мэтт.
Палец коснулся зеленой кнопки, застыл на ней на мгновение, затем надавил. Экранчик ожил. Появилось изображение. Новейшие технологии развивались бешеными темпами, безусловно, но изображение на дисплее мобильника было далеко от совершенства. Мэтт никак не мог разобрать, что там происходит. Он знал: видео рассчитано секунд на десять-пятнадцать максимум.
Комната. В объективе камеры проплыл телевизор на подставке. На стене картина – Мэтт не мог ее толком разглядеть, но складывалось впечатление, что действие происходит в номере отеля. Вот камера застыла на двери в ванную комнату.
Появилась женщина. Платиновая блондинка. Темные солнечные очки, тесно облегающее синее платье. Мэтт нахмурился.
Что это такое, черт подери?!
Женщина стояла неподвижно. Мэтту показалось, что она не видит объектива камеры, направленного на нее. Объектив двигался вместе с ней. Блеснула вспышка света, это солнечные лучи ворвались в окно.
Женщина подошла к постели, и Мэтт затаил дыхание. Он узнал походку. И то, как она опустилась на постель, тоже показалось знакомым, и эта дразнящая улыбка тоже, и как она приподняла подбородок, скрестила ноги.
Он замер.
Откуда-то из-за спины донесся голос Роланды:
– Мэтт?
Он не обратил внимания. Теперь в объективе оказалось бюро. Затем камера вновь сместилась к постели. Мужчина шел к платиновой блондинке. Мэтт видел его со спины. Красная рубашка, иссиня-черные волосы. Он загораживал спиной женщину. И постель.
В глазах у Мэтта потемнело. Он заморгал, всмотрелся в экранчик. Дисплей начал темнеть. Изображение замигало и пропало. Мэтт остался сидеть за столом, Роланда с любопытством смотрела на него. Все вроде бы по-прежнему, те же фотографии в рамочках на стороне стола, где некогда сидел брат. Но Мэтт был уверен – ну, почти уверен, ведь экранчик совсем крошечный, площадью в дюйм-два, – что женщина в номере отеля, в синем облегающем платье на постели, носит платиновый парик. На самом деле она брюнетка, ее зовут Оливия, и она его жена.
Глава 3
Ньюарк, штат Нью-Джерси
22 июня
Детектив по особо тяжким преступлениям окружной прокуратуры Эссекса Лорен Мьюз сидела в кабинете босса.
– Подожди секунду, – нахмурилась она. – Ты хочешь сказать, что у монахини были грудные имплантаты?
Эд Штейнберг, прокурор округа Эссекс, сидел за столом и потирал круглый живот. Природа наделила его таким телосложением, что со спины нельзя было назвать его толстяком – плоский зад, узкие бедра. Он откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову.
– Похоже.
– Но смерть вызвана естественной причиной? – спросила Лорен.
– Так мы думали.
– А теперь?
– Я вообще уже давно ничего не думаю, – ответил Штейнберг.
– Ловлю на слове, босс.
– Не получится. – Штейнберг вздохнул и нацепил очки. – Сестра Мэри Роуз, преподавательница социологии в старших классах, была найдена мертвой в своей келье. Ни следов борьбы, ни ран, возраст шестьдесят два года. Очевидно, смерть вызвана естественной причиной – сердечный приступ, удар, что-то в этом роде. Ничего подозрительного.
– Но?
– Но есть тут один момент…
– Я бы сказала – дополнительное обстоятельство…
– Прекрати! Ты меня просто убиваешь.
Лорен вскинула руки:
– Сдаюсь! Не понимаю, зачем я здесь.
– Как получилось, что тебя признают лучшим детективом по особо тяжким в этом… забытом Богом округе?
Лорен скроила смешную гримаску.
– Да, не предполагал, что ты так высоко взлетишь. Ладно. – Штейнберг вновь уставился на листок бумаги. – Эта монахиня преподавала в школе Святой Маргариты. – Он поднял голову.
– И что?
– Ты ведь вроде там училась?
– Скажу опять: и что?
– А то, что мать-настоятельница перешепнулась кое с кем из начальства. И потребовала тебя.
– Мать Катерина?
Он уставился в бумаги.
– Да, именно.
– Да ты шутишь?
– Ничего подобного. Звонила и просила сделать ей одолжение. Хотела, чтобы ты вела это дело.
Лорен покачала головой.
– Вы ведь с ней знакомы?
– С матерью Катериной? Только потому, что меня бесконечно таскали к ней в кабинет.
– Значит, ты была трудным ребенком? – Штейнберг приложил руку к груди. – Я просто в шоке!
– И все равно не понимаю, зачем я ей понадобилась.
– Может, подумала, ты будешь держать рот на замке.
– Я ненавидела это место.
– Почему?
– Ты ведь не ходил в католическую школу, верно?
Он снял со стола табличку со своей фамилией, приподнял, ткнул пальцем.
– Штейнберг, – прочел он по слогам. – Обрати внимание на это "штейн". И на "берг" тоже. Много таких фамилий в церкви?
Лорен кивнула:
– Ладно, все это лирика. Ты мне лучше вот что скажи. Перед кем из прокуроров я должна отчитываться?
– Передо мной.
Она удивилась.
– Непосредственно?
– Непосредственно и только передо мной. И чтобы никто больше ничего не знал. Ясно?
– Да.
– Так ты готова?
– К чему?
– К встрече с матерью Катериной?
– Как прикажешь понимать?
Штейнберг поднялся и обошел стол.
– Она в соседней комнате. Хочет потолковать с тобой наедине.
Когда Лорен Мьюз училась в католической школе Святой Маргариты для девочек, матери Катерине, двенадцати футов ростом, было лет сто, не меньше. Годы согнули, уменьшили ее, лишь к этому и свелся, казалось, процесс старения. При Лорен мать Катерина ходила в полном церковном облачении. Теперь же на ней красовалось ханжески скромное, но менее официозное одеяние. Своего рода клерикальный ответ "банановой" республике, догадалась Лорен.
– Что ж, оставлю вас, – произнес Штейнберг.
Мать Катерина стояла со сложенными руками, словно перед молитвой. Дверь за Штейнбергом затворилась. Женщины молчали. Лорен был знаком этот приемчик. Уж она-то ни за что не заговорит первой.
Выпускница средней школы в Ливингстоне, Лорен Мьюз заслужила репутацию проблемной ученицы, тогда-то ее и отправили в школу Святой Маргариты. В ту пору Лорен была малюткой, ростом не более пяти футов, впрочем, и в последующие годы выросла ненамного. Другие детективы, все мужчины и жуть до чего умные, прозвали ее Шприц.
Детективы. Только дай повод, и они порвут тебя на кусочки. Задразнят, затюкают.
Нельзя сказать, что жизнь Лорен в детстве складывалась трудно. Еще учась в начальной школе, она была девчонкой-сорванцом, эдаким шилом в заднице. Несмотря на малый рост, умела дать отпор любому и скорее умерла бы, чем присоединилась к когорте паинек и отличниц. Отец большую часть жизни проработал в системе автоперевозок. Это был мягкий тихий человек, единственная ошибка в жизни которого заключалась в том, что он полюбил очень красивую женщину.
Семья Мьюз проживала в Ливингстоне, в районе Конвент, слишком престижном для людей с их уровнем доходов. Мать Лорен, ослепительная и требовательная миссис Мьюз, настояла на этом, ведь, черт возьми, она этого заслуживала! Потому что никому, ни единому человеку, не позволено смотреть на Кармен Мьюз сверху вниз.