* * *
Что это?
Улыбается звездочка, кивает с небес и протягивает лучи свои Мале. Потом скользит, опускается вниз… Вот она ниже, еще ниже… Вот остановилась чуть повыше головы Мали, перед лицом девочки и как будто манит ее к себе.
- Идем, Маля, идем! - точно слышит маленькая арфистка ее призывный голос. И скользят неверно вперед измученные, усталые Малины ноги. Идут обе… Одна продвигается вперед - это звездочка. Маленькая арфистка немного позади, за нею Маля двигается словно во сне… В каком-то полузабытье шагает девочка.
Вот незнакомый дом перед нею. Широко раскрыты настежь двери. Устланная коврами широкая лестница и огромная полутемная зала… Кто-то движется в ней, шумит стульями, шепчется чуть слышно. И вдруг все исчезает из глаз Мали! И зала, и люди, двигающиеся в темноте… Все исчезло, кроме путеводной звездочки перед глазами арфистки. Маля смотрит и не верит глазам своим…
Перед нею вифлеемская пещера… С просветленным, радостным лицом склонилась молодая прекрасная Богоматерь над яслями, в которых лежит крошечный Младенец. И старец Иосиф тут же: стоит и любуется Божественным Дитятей… А кругом них теснятся ангелы, белокурые и темноволосые, с детскими милыми личиками, и все они поют хором радостную и мелодичную песнь.
Эта песнь показалась до того красивой Мале, что руки ее сами собой коснулись струн золотой арфы и она заиграла чудесную мелодию, аккомпанируя маленьким ангелочкам. Потом незаметно стала сама вторить им своим тоненьким звонким голосом, запела, обратившись лицом к Божественному Младенцу, лежащему в яслях.
И песнь ее звучала, как молитва,
И струны арфы вторили ей.
Маля просила маленького Боженьку, чтобы Он призрел ее, не дал бы ей погибнуть. Она голодна и одинока, бедная маленькая Маля, и жизнь ее со смерти мамы также одинока и грустна!
Голосок девочки звенит и переливается, и золотые струны арфы звенят и переливаются вместе с ним.
И крупные слезинки выкатились из глаз Мали и повисли на ее длинных ресничках.
Потом все исчезло как-то сразу…
И вифлеемская пещера, и ясли с Божественным Младенцем, и Богоматерь, и ангелочки.
Точно какой-то занавес задернулся перед глазами Мали, и в зале стало сразу светло.
Зала была полна народу, взрослыми и детьми всех возрастов, одетых одинаково в серые платья и пестрые передники. Детей было много-много, гораздо больше, нежели взрослых! Но что это были за дети, Маля не знала.
* * *
Когда Маля очнулась и пришла в себя от охватившего ее изумления, она увидела нарядную гостиную с пылающим камином, красивую молодую даму и мальчика, приблизительно одного с нею, Малею, возраста, с сочувствием и лаской глядевших на нее.
Смутно помнит, как во сне, Маля, что красивая дама привела ее сюда из большой залы, усадила на стуле и попросила сыграть ей что-нибудь на арфе. И Маля играла и пела, а красивая дама и мальчик слушали ее с большим вниманием и улыбались ей сочувственной, доброй улыбкой.
- Хорошо, девочка, хорошо! - кивая головою, говорила ей дама, - ты прекрасно играешь, и у тебя премиленький голосок.
Ты останешься с нами, будешь учиться играть и петь серьезно, и в то же время проходить и другие науки. А теперь пойдем в столовую. Я велю накормить тебя и переодеть. Ты, вероятно, голодна?
Но нет, Маля уже не чувствовала голода. Ей хотелось еще и еще повидать маленького Боженьку в яслях, и она робко заикнулась об этом красивой даме.
- Теперь живые картины уже кончились, моя девочка, - ласково отвечала ей та и погладила по головке маленькую арфистку, - теперь приютские детки будут разбирать елку и смотреть волшебный фонарь.
Так вот что это было! Живая картина в честь Рождества Христова!.. Живая картина в детском приюте!
А она, Маля, приняла Младенца, лежащего в яслях, за Живого Боженьку Христа!..
И все-таки она счастлива, Маля! С того рождественского сочельника ей не надо ходить по дворам, как раньше. Ее приняли в приют (красивая дама, приласкавшая ее, оказалась главною попечительницею приюта). Маля теперь ведет новую, довольную и счастливую жизнь. Работая наравне с девочками, воспитанницами приюта, она в свободные часы под руководством учительницы занимается уроками пения и игры на арфе.
У нее большие способности к музыке, и попечительница обещала девочке заняться ее карьерой и поместить ее в одну из лучших музыкальных школ.
И звездочка Малиного счастья разгорается с того памятного сочельника все ярче и ярче с каждым днем.
Корректорша Варкунина
Электрический звонок гулко протрещал по маленькой квартире. Толстая Фекла в подоткнутом платье, в сером грязном переднике бросила в сторону мочалку, которою сосредоточенно мыла полы и, переваливаясь с боку на бок, зашлепала босыми ногами в переднюю, крикнув кому-то в темноту соседней комнаты:
- Барыня, что нам делать-то, барышня вернулась, а у меня котлеты не жарены!
- Ничего, Феклуша, подождет Веруня. Сегодня суббота, под праздник дела немало. Небось, знает это Веруня и простит нас с тобою, - послышался в ответ старческий голос из соседней комбаты, и что-то зашуршало там и задвигалось в темноте.
Фекла со скоростью, мало ожидаемой от такой тучной особы, быстро отвернула тяжелый крюк и открыла входную дверь.
- Барышня дома? - прозвучал звонкий детский голосок, и маленькая фигурка, закутанная в большой платок поверх старенького драпового пальтишка, нерешительно шагнула вперед.
- Нету барышни, ждем с минуты на минуту! Зайдите в другой раз! - окинув несколько подозрительным взглядом посетительницу, произнесла Фекла.
Юное покрасневшее от стужи, господствовавшей в этот январский день на дворе, личико омрачилось сразу.
- Нельзя мне в другой раз… Мне сегодня надо. Непременно сегодня, - произнесла девочка. - Вот если бы можно мне было малость подождать.
- Где ждать-то, миленькая, вишь, я полы мою, суббота у нас нынче! - просительно произнесла Фекла. - Заходи, моя красавица, в другой раз. Обождать-то тебе нельзя нынче, дом убираю.
И с этими словами входная дверь захлопнулась перед маленькой посетительницей.
- Кто там звонит, Феклуша? - снова послышался голос из темной комнаты. Вслед за этим мягко зашлепали войлочные туфли и маленькая совсем белая как лунь старушка в теплом капоте, с белым вязаным платком на плечах вышла в освещенную комнату, имевшую назначение гостиной и столовой в одно и то же время.
- Да девочка там какая-то, барышню видеть хочет, и малюсенькая сама-то, чуть из-под земли видать, а тоже туда ж, в другой раз, вишь, прийти ей не сподручно, дожидаться хотела. А где тут дожидаться, здесь мою, в передней только что вымыла, наследит еще грехом. Убирай за ними, и без того дела немало, - ворчливо закончила свою речь не совсем довольным голосом Фекла.
- Ах, как же ты это так, милая, - заволновалась старушка, - как же ты эту девочку обогреться-то не впустила! Ведь на улице-то стужа какая! И Веруня недовольна останется. Она насчет этого строгая у нас. Скажет: маленькую девочку не сумели как следует принять. Ай-ай, Феклуша, нехорошо это!
- Да что вы, барыня, - начала было оправдываться служанка, как неожиданно снова затрещал звонок в крошечной квартире Варкуниных.
- А уж это барышня, беспременно она, а котлеты-то все-таки не готовы!
И с этим возгласом толстая Феклуша, подхватив в одну руку мочалку, а в другую ведро с грязной водою, устремилась сначала в кухню, а потом в прихожую, откуда трещал веселым призывным звуком звонок.
* * *
- Вот и мы! То есть я собственной своей персоной, а со мной гостья! - послышался веселый голос с порога квартиры, и тонкая девичья фигурка, запушенная снегом, весело впорхнула в прихожую, таща за собою девочку, которая за несколько минут перед этим вела переговоры с толстой Феклушей у входа в варкунинскую квартиру. - Мамулечка! Феклуша! Здравствуйте! Сейчас, мамулечка, обогреюсь и войду! И гостью притащу с собою, только вы не выходите сюда, ради Бога! Простудитесь… На дворе - бррр…, холодинища какая! Я из своей редакции бегом прискакала. В трамвае-то холоднее, чем на улице. А обед готов? Что у нас сегодня?… Котлеты? По запаху чувствую, что котлеты с горошком… Вот молодчинища Феклуша! Она эти самые котлеты не делает, а творит, как богиня. И голодна же я, ух, как серый волк, сегодня! И моя гостья не откажется пообедать с нами? Не правда ли, милочка? - внезапно обратилась она к своей спутнице, нерешительно топтавшейся на месте и теребившей концы перекинутого на грудь теплого платка.
- Милушка моя, да вы никак стесняться вздумали! Да Господь с вами! В семье Варкуниных этакое стеснение неуместно. Разоблачайтесь, разоблачайтесь, милушка. Зря, что ли, вы меня на лестнице столько времени дожидались! А? Нет, уж теперь, воля ваша, вы моя пленница, и, не накормив вас котлетами с горошком, помимо всего остального, никуда не отпущу!
И с этими словами девушка проворными ловкими руками развертывала большой теплый платок, расстегивала кофточку и стаскивала теплые вязаные перчатки с рук девочки. Наконец последняя принадлежность теплого платья - потертая меховая шапочка, похожая как две капли воды на такую же точно шапочку, сброшенную с белокурой головки молоденькой хозяйки квартиры, снята, и перед ласковым, ободряющим взором молодой девушки предстала хрупкая, худенькая девочка в более чем скромном коричневом платье и в черном переднике.
- Да вы гимназистка! Вот как, такая малюсенькая и уже учитесь! - с неподдельным изумлением вырвалось у Веры Варкуниной, окинувшей быстрым взглядом хрупкую фигурку стоящей перед ней в смущении девочки.
- О, я не так молода, как это кажется, мне уже пятнадцатый год! - произнесла тихим голосом девочка, поднимая на Верочку свои ясные, недетские задумчивые карие глаза.
- Ах ты Господи, какая крошка! - произнесла Валентина Егоровна Варкунина, мать Верочки, и, ласково обвив плечи девочки своей худенькой рукою, подвела ее к столу.
- Откушайте с нами, чем Бог послал, - проговорила она, усаживая за стол девочку.
Но та смущенно отказывалась от обеда, говоря, что ей необходимо домой к шести часам.
- Я на минутку только, - словно оправдываясь, говорила она, - а то наши беспокоиться будут. Они не знают, что я здесь… По делу я, уж извините, - закончила она. И, совсем сконфузившись, потупила глазки.
- А все-таки без обеда не отпущу, - решительно протестовала старшая Варкунина. - Ишь, стужа какая на дворе, вы продрогли совсем, а тут супу горячего покушаете, вот и согреетесь. Феклуша, подавай суп! крикнула она в открытую дверь кухарке.
- Ха-ха-ха! - рассмеялась белокурая Верочка. - Ничего, видно, не остается вам делать, деточка, как покориться. Мамочка моя - пререшительная особа, взяла в плен, и никаких разговоров больше. Сидите смирно, милочка, не то две порции вместо одной заставит съесть. Ха-ха-ха! - закончила она смехом свою оживленную речь.
Между тем Фекла внесла дымящуюся суповницу; Валентина Егоровна разлила суп по тарелкам.
- Батюшки! Рассольник! Рассольник мой любимый! - вскричала Верочка и, как маленькая, захлопала в ладоши.
- А вы любите рассольник? - неожиданно обратилась она к гостье. И вдруг рассмеялась, хлопнув себя ладонью по лбу.
- Вот голова-то! Да как же зовут вас, милочка, я забыла спросить ваше имя?
- Женя Снегирева, - получился короткий ответ.
- Ну, кушайте же, кушайте, милая Женя.
* * *
Обед прошел весело и оживленно. Веселая, живая Верочка ни минуты не могла посидеть спокойно. Она то рассказывала все происшедшее за день у них сегодня в конторе редакции журнала "Труд", где служила в качестве корректорши, то изображала в лицах разговор с сотрудниками, то и дело оглашая своим звонким смехом столовую, то шумно восторгалась рассольником, немного недошедшими котлетами и поданным к ним сахарным горошком. По внешнему впечатлению, производимому этою молодою особой, никак нельзя было предположить, что она провела нынче, как и вчера и позавчера, и два года тому назад, длинный трудовой день в душной и пыльной конторе. Никто бы, глядя на молоденькую корректоршу, не сказал бы, что эта веселая, жизнерадостная хохотушка-девушка работает с утра до ночи, имея на своих плечах мать, вдову чиновника, и двух сестер, отданных в институт на ее же заработок.
Женя Снегирева впервые в жизни видела Верочку и сразу же отдала ей сердце с первой минуты.
"Нет, такой не страшно рассказать про дело! - мысленно говорила она сама себе, - такая не осмеёт, не "срежет", ей смело можно довериться и открыть тайну!" И робевшая в начале своего посещения незнакомой ей семьи девочка приободрилась немного и смелее отвечала на вопросы, задаваемые ей старой и молодой Варкуниными.
Тотчас же после скромного обеда Верочка подхватила свою юную гостью под руку и увлекла ее во вторую комнатку своей более нежели скромной квартирки.
Теперь здесь приветливо горела лампа, освещая две чистые белые кровати, умывальник, письменный стол у завешенного синей старой занавеской окна и большое удобное кресло.
- Ну, садитесь, давайте дела делать! - с ободряющей улыбкой сказала своей гостье Верочка и, усадив девочку в мягкое кресло, сама поместилась на стуле против нее. - Ведь вы по делу пришли, не правда ли?
- Да, - послышался робкий ответ.
- Да вы не конфузьтесь, милочка, дверь мы закроем, никто не услышит! - и, говоря это, она вскочила с места, плотно закрыла ведущую в столовую дверь и, снова усевшись против Жени, устремила на нее большие вопрошающие глаза.
Девочка вспыхнула до ушей и дрожащим от смущения голосом заговорила:
- Вы меня, ради Бога, простите, Вера Петровна, что я незваная, нежданная, да еще совсем незнакомая вам, ворвалась сюда с моим делом. Но я так много хорошего слышала о вашей доброте и отзывчивости. Ведь вы хорошо знаете Патриковых?… Ну вот, Нина Патрикова, сестра Аглаи Патриковой, учится со мной в одном классе. Она рассказывала мне и еще одной девочке, что вы устроили в вашей редакции рассказы Аглаи, два рассказа. Аглая под фамилией Верной написала их. Аглая Верная. Помните, еще в прошлом году, после Рождества? Ну, вот Нина и говорила о том, что если бы не вы, то Аглая сама бы никогда не рискнула передать свои рассказы редактору. А вы ей устроили это и деньги заплатили. Вот Нина и говорит: тебе бы, Женя, говорит, тоже твои стихи Вере Петровне передать. Я… видите ли, стихи пишу… Вера Петровна… В гимназии девочкам они очень нравятся… Меня все там поэтессой прозвали из-за них… Говорят, что талантливая… Вот я и хочу просить вас передать их в редакцию. Может быть, они понравятся и их напечатают в "Труде"?
Всю свою речь Женя произнесла таким сдавленным голосом, что последние слова у нее вырвались шепотом. Вся алая от смущения сидела девочка перед Верой Варкуниной и теребила кончик своего черного передника.
Верочка молча ласково глядела на нее. В голове ее проползали воспоминания. Вспомнилась худая, бледная, некрасивая Аглая, по профессии учительница русского языка в одной из гимназий, подруга по выпуску самой Верочки, вспомнились с яркой подробностью два ее действительно талантливые рассказа, которые при содействии ее, Верочки, проникли в печать.
Но Аглая была взрослая двадцатидвухлетняя девушка, обладавшая бесспорным литературным дарованием, а эта маленькая четырнадцатилетняя Снегирева, так неожиданно пришедшая к незнакомой ей особе, что, собственно, может она написать, дитя по годам и развитию? И как можно более смягчая интонацией голоса смысл своей фразы, она обратилась к ребенку:
- Мне очень и очень жаль, милая моя Женя, что я не смогу вам быть полезной, но… навряд ли наша редакция согласится напечатать на страницах своего журнала произведение ребенка в полной независимости от того, талантливо оно или нет.
При этих словах последние признаки румянца мгновенно сбежали с лица Жени. Личико ее как-то сразу вытянулось и побледнело, а высохшие в один момент губы произнесли только два слова:
- Бедный папочка!
И она заплакала навзрыд.